В ранние январские сумерки Семен шел по слегка запорошенной снегом улице, то ускоряя, то замедляя шаг, словно отвечая каким-то своим думам. В свете уже зажженных фонарей хороводили крупные снежинки. Наступали последние часы Рождественского Сочельника. Он, Семен, звонарь - самоучка, должен был оповестить о начале праздничного богослужения всех жителей поселка звоном на новой колокольне, точнее, звоннице. Конечно, три колокольчика и обрубок металлической трубы для благовеста на старой звоннице не шли ни в какое сравнение с пятью новыми колоколами. Ведь тогда Семен каждый раз, беря в руки молоток и нанося удар за ударом по импровизированному било, мысленно молился: «Прости, Господи, как можем, как получается, но Тебя славим». И вот теперь, собираясь в храм за несколько часов до начала службы, он представлял, как поплывет малиновый звон с новой звонницы не только вверх, но и вширь от края и до края поселка, а может и дальше. А с какой радостью отзовутся на него сердца прихожан, всегда так благодарно воспринимавших звон и со старой колокольни. Как тут было не вспомнить Семену своего деда, давшего свое имя и внуку. Ведь он и родился на Рождество и в детстве тоже был звонарем. - «Бывало, ударишь в било колотушкой и ждешь, когда звук затихнет. Долго, долго колышется он, и только затихнет, опять бьешь и опять слушаешь, сердце, аж замирало», – рассказывал дедуня, как называл его Семен, внуку. Правда, настоящим звонарем ему так и не пришлось стать, времена другие наступили. - «Так ить и не только Рождество отменили и елки, и звонить окаянные запретили», - жаловался он старшему внуку, - а чтоб страху напустить и колокола стали сбивать и стаскивать, вон как в Прибылях. Доселе колокольню не восстановют». Но видать хорошие учителя были у Семена Ивановича, раз много в памяти сохранилось. Он и загадки знал на колокольную тему. Как то шли они вместе в городе мимо церкви, а дедуня, вдруг приободрился и весело говорит: «Отгадай, Семка – всех зовет, а сам не идет», - и, перекрестившись на храм, с грустью добавил, – и этот молчит, который уже год и все молчит».
- «Дядь Семен», - прервал воспоминания Семена звонкий голос подбежавшего к нему парнишки, пономаря. Поздоровавшись, по - братски с Семеном, он с ходу стал проситься на колокольню, поясняя, что в прошлом году, будучи на Пасху в городе, звонил в Соборе и его похвалили. - «Посмотрим, Серега, посмотрим",- радушно ответил Семен, озорно встряхнув заснеженную ветку дерева, над головой парнишки. А в мыслях опять дедуня с его предостережениями: «Смотри, Сема, колокол чужих, не любит, не запоет, а заноет, если кто несурьезный звонить начнет». - «Да какой он несерьезный, пономарь ведь», - примирительно подумал Семен о парнишке, входя в церковный двор. Несмотря на то, что до службы было еще около двух часов, людей собралось не мало. Мороз был не сильный, и только ветер и снежные завихрения заставляли всех прятаться под навесы церковных хозяйственных пристроек. Одна елка, без всяких украшений, слегка запорошенная с Вифлеемской звездой на верхушке, величественно стояла посреди церковного дворика, приютив под свою крону небольшой самодельный вертеп. Не откликаясь на призывы сотоварищей, Семен только поприветствовал их рукой, на ходу добавляя: «Потом, братцы, потом, надо успеть благословение на звон взять, а то отец позже занят будет».
И вот уже Семен на своем, как он сам говорил, боевом посту, правда, пока еще внизу у звонницы. Ветер был такой силы, что время от времени какой-нибудь колокол сам издавал слабый протяжный звон. Заметно похолодало, налетевший снежный вихрь вырвал у него одну рукавицу и швырнул куда-то в сторону. - «Ничего, ничего, - уговаривал сам себя Семен, не решаясь кинуться на ее поиски, в ожидании сигнала к звону, - это что, вот «им» каково было». «Им» - это арестованным в далеких двадцатых годах прошлого столетия священникам, некоторых из которых знал дед, и нередко рассказывал о них детям и внукам. Иногда он зачитывал от них письма, и сам отправлял им посылки. Со слов матери Семена у них дома бывали и жили какое-то время люди «оттуда», то один, то двое. Дед рассказывал, как зимой этих батюшек перевозили в старых холодных вагонах . И Рождество они встречали, даже служили порой, с их же слов, перед голой стеной тюремной камеры, голодные и замерзшие, а вот служили; и Рождественский канон читали и пели окоченевшими губами, когда их перевозили по этапу в промерзших и тесных вагонах. С детским любопытством слушал тогда рассказы деда - пионер, затем комсомолец Семен. И может быть позже так и не всплыли бы в его памяти эти дедовы рассказы, если бы не суровые испытания, восьмидесятых… Шел неравный бой в горах чужой страны. Он, Семен, совсем молоденький солдатик, чудом остался жив, но враг был где-то рядом. Говорят, что бывают такие моменты, когда в памяти человека в одно мгновение промелькнет вся его жизнь. Тогда-то и вспомнился ему дед, ярко, пронзительно. Вспомнился его рассказ о чудесном спасении, когда фашист во второй год войны, накрыл огнем всю их разведгруппу, а он, дедуня его, прижавшись к земле в рытвине от снаряда, молился Богородице и, вот уцелел. «Матерь Божия спаси меня, укрой, - взмолился и Семен, - дедуня, помогай», - шептал он, отползая к редкому кустарнику вверх по склону горы. И совсем рядом, в нескольких шагах прошли вооруженные моджахеды, не заметив его. То ли сумерки прикрыли, то ли… Так и привела Семена из Афгана в храм святая Христова вера, заложенная в него дедуней.
Стоя под звонницей, все еще в ожидании торжественного момента, Семен снова и снова возвращался к воспоминаниям. Почему-то ему пришла на память встреча одного далекого нового года, о Рождестве тогда и речи не было. Дедуня, не запрещая, и никак не умаляя празднование новогодней елки, и даже пряча под ней подарки внукам, все ворчал тогда, обращаясь как бы к самому себе: «А ведь украли праздник то наш, украли, Советы эти». И потом с радостной улыбкой, уже обращаясь ко всем домочадцам, продолжал: «Вот у нас был праздник, так праздник. В Сочельник, ну в день перед Рождеством, не ели ведь до первой звездочки ночной, не ели. И не просили у матери, понимали, что Рождество встречаем, а к ночи в церковь все шли. А звон какой стоял, сердце прыгало от радости. Ждали что вот- вот Бог родится, Младенчик. А после службы домой радостные шли и тут уж, чего греха таить, только о том и думали, что под рождественскую елку рожденный Младенец нам детям положил. А времена суровые были, голодные, война же шла, первая еще. Уж как наша мать, отец- то на фронте был, изловчалась только, всегда чем-нибудь радовала. А потом и елки запретили и сам праздник. Но ведь нынешний Новый год перед Рождеством, что телега впереди кобылы», - Семен, улыбаясь, вспоминал слова любимого им дедуни.
Незаметно в нахлынувших воспоминаниях прошло время и вот, уже откликаясь на возникшую суету, Семен вернул себя к праздничным заботам, услышав издали голос Сергея: « Да где же дядька Семен, пора уже». И, в считанные секунды, он оказался на звоннице. Несмотря, на свои полсотни лет, он два года назад добровольцем легко взобрался даже на многоярусную колокольню в Сергиевой Лавре, помогая семинаристам раскачивать язык огромного колокола в Престольный праздник монастыря.
И вот звон неожиданно и властно ворвался в предпраздничную тишину поселка. Мерно, один за другим раздавался он, разливаясь вширь и ввысь, замирая и оживая с каждым новым ударом. И вдруг, всплеском радости запели все пять колоколов и поначалу робко, но все уверенней чисто и звучно поплыл тот самый малиновый звон над поселком, увлекая за собой радостью о рожденном Младенце сердца всех, его слышащих.
Видел Семен со своего возвышенного помоста, как стали вспыхивать то совсем недалеко, то подальше к речке, пущенные в небо салюты, фейерверки. Да, не только пришедшие в храм люди знали о наступившем празднике Рождества Христова. Весь поселок как бы просветлел в ночи, ожил под светлые звуки святой мелодии колоколов. Небольшими группками потянулись люди к храму. А счастливый Семен почему-то вспомнил Новогоднюю ночь, пьяные голоса за окном, выкрики песен, людское разноголосье, лай собак и радостно подумал: «Верно дедуня говорил, что «Рождество, честию, повыше Нового года будет».