В бытность мою, когда я ходил в море, да и после, кто из знакомых узнавал, что я моряк, задавали вопросы. На мой взгляд дурацкие… А попадали ли вы в шторм? А было ли страшно? На первый вопрос я отвечал так: “А вам доводилось попадать в пробки на автомобиле в Москве?” Второй вопрос заставлял меня немного напрячься. Конечно, хотелось побравировать, но были моменты, когда действительно было страшно. До холодного пота на спине, до дрожи в коленках…
Во время работы в «Востокрыбхолодфлоте» на ежегодных аттестациях нас сильно гоняли по остойчивости судов, да и по другим дисциплинам тоже. Та хорошая школа благотворно сказалась на моём опыте штурмана. Очередной рейс на ТР «Герман Матерн» (пароход типа “Кристалл”), где я — грузовой помощник. Загрузились по полной — четыре трюма под завязку. Сверху, на крышки трюмов, и на палубу в «кошару» (огороженную площадку) выстроили кучу, метра три высотой, из мешков с рыбной мукой. Много тонн, что отнюдь не улучшило остойчивости! Должны были принять ещё рыбий жир в диптанки. Опять наверх, выше ватерлинии и центра тяжести. А стоимость перевозки жира была в четыре раза больше, чем мороженой рыбы. Сбил я грузовые документы, посчитал остойчивость до приёма жира. “На пределе” — успокоился и лёг баиньки.
В полдень полусонный заступил на вахту. Смотрю, а жир ещё качаем, хотя по моим прикидкам должны бы уже закончить. Пока бегал к донкерманам, узнавал замеры, пока сообразил, что к чему…, начало подкатывать беспокойство. Скорректировал расчёт остойчивости и понял, что …опа рядом. Остановил налив, чем вызвал гнев капитана (очень он любил деньги). Меня обвинил в непрофессионализме, навешал ярлыков и объявил врагом экипажа, не дающим людям заработать. Отбивался цифрами, хотя до мордобоя дело не дошло. Решили так: меня опускают в корзине за борт, я смотрю грузовую марку, дальше уж решаем, что делать. Спустили меня, волны пятки лижут… Картина маслом — грузовая марка утоплена! Тут уже стало не смешно капитану, да и другим ренегатам. Мой расчёт остойчивости остался не подписан капитаном. Отшвартовались и поехали во Владивосток.
Через день принял вахту. Нужно было ложиться на новый курс. Благо, погода была хорошая. У экипажа обед. Дал команду рулевому потихоньку на столько-то градусов. Пароход долго-долго думал, потом начал отворачивать. Накренился на правый борт, крен всё нарастал. 15, 20, 25 градусов! В столовой, на камбузе и в других помещениях всё полетело к чёртовой бабушке, к шторму-то никто не готовился. Народ схватился кто за что, проклиная меня, вахтенного штурмана.
На мосту ситуация: вышли на курс с задержкой, а пароход и не думает выравниваться. В голове у меня быстро мелькнула диаграмма из учебника, где про угол заката и точку невозврата… На негнущихся, ватных ногах потихоньку пошагал в горку, к выходу на крыло мостика, поближе к шлюпочной палубе и спасательному кругу. Наконец пароход, как ленивый кит, потихоньку, вальяжно начал выравниваться. Слава Богу, погода была идеальная, и идти оставалось немного. К причалу поставили ночью, в район грузовой марки на борту повесили «люльку» и матроса, типа для покраски, чтобы портнадзор не заметил.
Отработав три с половиной года на Дальнем Востоке, вернулся в Мурманск, где устроился в «Мурманрыбпром». Теперь работал на БМРТ. МБ–2425, «Василий Адонкин», он же «рогатый», он же «аэродром». Нужно сказать, что на промысловом флоте, по сравнению с транспортами, раздолбайства было побольше. А что: прилетел в тёплые страны, сменил экипаж, отработал свой рейс, заход, отоварка и опять на самолет! Штурмана на свои прямые обязанности как-то “подзабили”. Поправку компаса, расчёт остойчивости, поверку хронометра, корректуру карт и т.п. вообще никто не вспоминал. Аварийная папка на мостике мхом поросла. Наш пароход семь лет не был в порту приписки. Статья про него в «Рыбном Мурмане» называлась «Топор на плаву»!
Вот настало время идти в Мурманск своим ходом. Был 1992 год. Союз развалился, а флаги у нас только СССР! И массовый психоз — как же, заход в Европу — все хотят привезти автомобили! А палуба не позволяет вместить желающих. Чертили схемы расстановки авто, тянули жребий и ругались за места.
В Балтике поработали со Шведами и чиркнули по камням. Сочилось внутрь корпуса, постоянно откачивали. Гамбург, брали продукты и снабжение в Баренцуху, аж на 11 промысловиков. Конечно, наверх, на палубу. Для меня, второго помощника, тот заход был хуже каторги. Плюс затарились автомобилями. Наши умельцы из швеллеров сварили 2-й ярус над промысловой палубой для машин. Капитанское авто стояло прямо перед мостиком на площадке, потому смотреть по курсу в бинокль представлялось только вскарабкавшись на табуретку. Немецкий таможенник, оформляя отход, только и сказал «рашен крейзи». Я стряхнул пыль с документов и схем, посчитал остойчивость. Засосало под ложечкой…
Предъявил расчет капитану, на что тот сказал: «Ты мне это не показывал, я этого не видел. Иди пересчитай, как надо. У БМРТ запас остойчивости большой, я знаю!». Слово капитана — закон. И пошёл я, “скрипя сердцем”, химичить. Вышли в Северное море, штормило, пароход скрежетал и стонал, болтало нас сильно. Самое страшное: я-то знал, что мы на грани остойчивости, а экипаж — нет. Спать спокойно не мог, вдруг волна зайдёт не туда или ещё что. Выходил на палубу и думал: “Хоть бы смыло несколько машин сверху, пароходу бы полегчало!”. Опять обошлось — дотелепали до порта. Горький осадок в душе остался.
Но самая жуть, о которой и вспоминать не хочется, случилась в тихую солнечную погоду. Штиль, район ЦВА. Мы должны были передать снабжение рогатому собрату — уже не помню названия. Обычная история, лежим в дрейфе, смайнали вельбот. Я в рубочке катера болтаюсь у своего борта. Как положено, в спасательном жилете и каске. Моряки грузят всякое барахло из рыбфабрики на катер. Сижу, ковыряю в носу, подгоняю матросов… А на соседском БМРТ прям нетерпеливые ребята собрались. Всё крутятся вокруг нас, хотят поближе быть. В один прекрасный момент слышу вопли и крики, оборачиваюсь. Тут-то и случился он — небольшой кошмар! Эти чудаки крутились, крутились и подошли вплотную к нам. Но, видать, не учли дрейф. Вышла у них форменная швартовка в море. Надвигается туша БМРТ неодолимо, и я офигевший в катере смотрю на это безобразие! Главное, что страха не было, только тихий ужас и пустота в голове — три минуты молчания… Мама, почему я? Как так происходит? Зачем всё это? Ржавая глыба БМРТ уже впритирку, я в катере между бортами. Моряки орут с обеих палуб! Инстинктивно пытаюсь оттолкнуть чужой корабль руками, перебираю по бугристому борту! Сжало. Катер затрещал, заскрипел, сыграв роль кранца! Пластиковая скорлупа его корпуса заметно деформировалась. Выпирающие через стальную обшивку шпангоуты БМРТ один за другим пропахивали планширь моего вельбота. Потемнело — немного ведь света в узкости между бортами! Шпигат, из которого сыпалась и лилась вонючая рыбья требуха, неспешно миновал, щедро обдавая меня означенной жижей. По затылку достало траловой доской, выпирающей за габариты корпуса. Каска треснула, улетела в море. Вражеской кормы срез медленно прополз перед самыми глазами. И снова свет! Выдохнул, и пустота внутри, говорить не мог и не хотел. Сидел и отрешённо смотрел на отходящий пароход.
По приходе домой мать углядела у меня седину на висках, я и не замечал до того. Правду говорят: “Кто в море не бывал, тот досыта Богу не маливался!”
20.06.2023
