25 мая 1941 года я окончила первый класс и пошла на свои первые летние школьные каникулы. Мама в это время работала на берегу реки: черпала ведром, насаженным на ухват, воду в бочки, которые отвозили на колхозный огород. Там женщины поливали капусту и морковь. Леек не было, одна женщина держала в руках голики (веники без листьев), другая лила на них воду – так и поливали. Мы все вчетвером были рядом с мамой, купались в речке.
Но продолжалось это недолго – 22 июня началась война. Женщины готовились к сенокосу, а участки картофеля передали нам, детям. Но прежде чем идти на картофельные грядки, девочек послали полоть пшеничное поле. Сказали, что зерно с этого поля в будущем пойдёт на посев, поэтому должно быть чистым, без сорняков. Работу принимал бригадир.
На картофельных участках мучились всё лето: пока дополешь поле до конца – в начале снова нарастёт «рыжик». В конце августа начиналась жатва пшеницы. Матери берут за жнейкой срезы, вяжут снопы, ставят суслоны, а мы вокруг собираем колоски, которые колют руки, и сдаём их бригадиру.
С 1 сентября 2-4 классы выходили на копку картофеля. Работать приходилось тяжело, но интересно. Я и сейчас как будто вижу на дороге костёр, на котором учительница кипятит воду и печёт картошку, а потом приглашает учеников. Сидят большим кругом, едят картошку (тогда дворецкая земля была песчаная, картошка рассыпчатая, вкусная) и запивают кипяченой водой.
Выкопанную картошку мы сортировали, мешки с крупной складывали на три ходка и везли на станцию Тимлюй. На первый ходок прикрепляли транспарант со словами: «Дорогим воинам от учеников Степнодворецкой школы». Сопровождал обоз старый дед Маслов Андрей Иванович. А мелкую семенную везли на колхозный склад.
Все мы были тимуровцами: помогали по хозяйству женщинам, у которых мужья на фронте, а дети дошкольники. Помогали и матерям выполнять домашние работы. Самой неприятной был уход за табаком: обрывать цвет, снимать листья, цеплять их на шпагат, сушить в тени, собирать в пакуши (связанные пучки табачных листьев – прим.): руки устают, от запаха угораешь. Эти пакуши потом уносили в сельсовет, оттуда отправляли на фронт. Для бойцов вязали носки и особой формы варежки, мама меня этому обучила.
Колхозную работу выполнять надо, фронту помогать надо, но самим-то тоже надо во что-то одеваться, чем-то питаться. Мамы работают, мы, дети, ходим за диким луком (сушим его, солим), за ягодой, за грибами в лес.
На берегу реки за нашим огородом много лет стояла чья-то одногребная лодка, а вёсла были у нас. На покосе днём три женщины сговорятся, рано, в 4 утра, доят коров, берут трёх девчат. Вшестером идём к лодке, несём вёсла и молочные продукты. Мы, три девчонки, уплываем на лодке, а матери идут на покос. Плавали в основном на Шаманку, там обменивали молочные продукты на омуля – и домой. В лето ездим много раз: заготавливаем один лагун (деревянная утварь для перевозки и хранения продуктов – прим.) себе на зиму, другой – для обмена на хлеб в семейских районах. Я сейчас не мыслю, как это мы, 12-13-летние, справлялись со страшной Селенгой близь Байкала и её бурными протоками. Теперь я даже не рискнула бы…
Пешком ходили за рыбой в Исток, уставали, спускались пить к болоту. Однажды там много княженики наросло. Мы так наелись, что кое-как дошли до первого дома в деревне, там бабушка нас отпаивала, промывала желудки. Это был урок на будущее.
Мама Матрёна Алексеевна у нас была такая, что словами не описать. Она делала всё, чтобы мы не голодовали и не обнашивались. Дважды ездила к семейским, проездом в Улан-Удэ купила головки, а потом пригласила домой женщину, которая хорошо шила обувь. Та из старых курмушек (верхняя одежда: фуфайки, куртки – прим.) сделала голяшки и сшила нам всем бурки. А мама её хвалила, говорила: «Соня из ничего сшила такие бурки, что они на ногах-то смеются».
Узнала мама о том, что в Мурзино (12 км от дома) дают нитки, чтобы вязать сети, и рано, в 6 утра, ушла. Принесла 100 катушек, научила меня вязать, а сама пошла на картошку. Когда уже связанные катушки она отдала, то получила 2 кг муки, стакан жёлтой крупы, стакан сахара, 100 г растительного масла, 100 г водки и новые 100 катушек. Деньги мама занесла в сельсовет за налоги и облигации. А я так научилась вязать сети, что за всю жизнь связала не один километр.
Мальчики начальной школы всё лето работали на покосе в Степнодворецкой необъятной степи или уезжали на много дней в ельники. На лошадях, запряжённых в волока (приспособление для перевозки тяжёлых и громоздких грузов – прим.), возили сено к заводам.
Зимой у колхозного амбара стояла веялка. И когда кто-то из учеников говорил, что его мать будет веять пшеницу, горох или коноплю, мы торопились из школы, дома не обедали, забирали младших – и к амбару. Там у веялки жевали зерно, пока не насытимся. Уходя домой, вытряхивали обувь, так как бригадир говорил: «Здесь ешьте, а домой ни одного зерна не уносите». Мы понимали это дословно.
Ёлки в школе не было, но когда я училась в 3-м классе, в клубе – старой церкви – поставили обычную сосну без игрушек. Некоторым ученикам дали подарки. Мне достался кусок беленького ситца с цветочками – меньше метра, ничего из него не сошьёшь, мама сделала занавеску. На 7 ноября, 23 февраля, 8 марта и 1 мая ставили концерты.
Война закончилась, когда я училась в пятом классе Твороговской семилетней школы. День 9 мая 1945 года совсем не помню. Может, потому, что училась и жила в чужом селе на квартире, но разговоров не слышала. Но очень хорошо помню: учителем географии была молодая девушка из западных районов, она отличалась от нас своим говором. А учились мы тогда в Твороговской церкви на втором этаже. В какой-то день (это, видимо, и было 9 мая) эта учительница бегала вокруг церкви и что-то не то говорила, не то кричала и плакала. С этого дня я её в школе больше не видела, говорили, что она уехала домой.
Всех своих одноклассников по начальной школе – детей войны – я помню и расскажу о них позже.
М.И. Суворова.
с. Большая Речка.