Глава 37
Прошло несколько беззаботно счастливых для Василька и Елизаветы месяцев, когда в Межиричи пришло письмо из Вильно. Пан Авром на польском осведомлялся о здоровьи паны Межирической, а на древнееврейском просил пана Межирического приехать в Вильно: разговор серьезный, только с глазу на глаз вести можно. Василёк тут же снарядился в дорогу, попрощался с семьей, взял с собой, как всегда, Ваську и Петьку, и обещался Елизавете через неделю-две вернуться.
Он добрался до Вильно под вечер, остановился опять в доме Острожских, не медля пошел в еврейский квартал к пану Аврому. Открыл дверь молодой помощник и сразу узнал его, пригласил зайти. Появился пан Авром, поблагодарил Василька за быстрый приезд:
- Я не ожидал, что пан приедет так быстро. Сегодня пятница, скоро начинается Шабат, когда говорить о делах нельзя. Пан Василий, окажи нам честь, останься с нами ужинать.
Василёк вежливо поклонился и принял приглашение. Его провели на жилую половину дома, где он раньше не был. В столовой усадили за тяжёлый, дубовый, покрытый расшитой бархатной скатертью стол. В углу, где у него в горнице висели бы образа, стояла высокая узкая столешница с серебряным витым подсвечником на пять свечей. На стенах обшитых светло-коричневым с тёмными прожилками деревом были вырезаны гроздья винограда.
С любопытством наблюдал Василёк за незнакомыми обычаями. Откуда-то из глубин дома появилась женщина, вежливо с ним поздоровалась, зажгла свечи, почему-то прикрывая лицо ладонями и быстро бормоча молитву. Она накрыла на стол, за которым ели вчетвером. Сначала пан Авром произнес молитву над вином, потом все помыли руки. Василька это удивило, но даже понравилось, и он подумал, что неплохо бы и дома перед едой руки всем наказать мыть. Ели еврейский хлеб, потом простую, но вкусную похлёбку, жареную рыбу. Когда все насытились, женщина поднялась и неспешно и спокойно начала убирать со стола.
Василёк исподтишка рассматривал её: очень высокая, выше его, стройная, в каком-то просторном мягком восточном платье, которое должно было скрыть, но наоборот, подчеркивало очертания её тела; блестящие, очень тёмные волосы, чёрные, миндалевидные глаза, прямой нос, изящный рот с полными губами. Она была очень красива, необычной, волнующей, но холодной красотой. Ему вдруг захотелось жадно впиться губами в этот рот, бросить её на постель, сорвать выражение холодного спокойствия с её прекрасного лица, увидеть, как оно искажается страстью, растворяется в покорности. Это было моментальное наваждение. Васильку показалось, что она прочла его мысли, и он густо покраснел.
Перед уходом, он подошел к её руке, и она дала ему её поцеловать, хотя он знал, что у евреев женщины не касались мужчин, только близких родственников. Её рука было похожа на руки доктора, с длинными тонкими пальцами.
- Спасибо за ужин, пана…
- Рахель, - сказала она, и её низкий глухой голос заставил его вздрогнуть.
- Это моя сестра, - добавил доктор.
Василёк обещал прийти в воскресенье, поговорить о деле. Когда дверь за ним закрылась, Рахель взглянула на брата:
- Ты был прав. Он очень молод и очень красив. Ты уверен, что он сможет нам помочь?
- У нас нет выбора. Он обещал мне услугу. Я навел справки, и он не так прост, как кажется. Его отец был холопом, а он женился на дочери князя Острожского и был пожалован в рыцари самим Баторием.
Рахель улыбнулась, чуть загадочно:
- По-моему, он хотел меня поцеловать.
- Ты уверена? Я никогда не видел, чтобы муж так заботился о жене. А ты?
- Не приглашай его больше к обеду.
Глава 38
Василёк пришел в воскресенье, опять сидел за дубовым столом, слушая хозяина дома с всё большим удивлением:
- Пан Авром, если я тебя правильно понял, ты хочешь, чтобы я поехал через всю Европу в Испанию, явился к испанскому королю, и, не говоря ни слова по-испански, уговорил его выпустить из подземелья инквизиции какого-то раввина. А потом привез этого раввина к тебе сюда, в Вильно?
- Да, ты все понял правильно.
Василёк вдруг рассмеялся и хлопнул пана Аврома по плечу:
- Да, уж услуга так услуга! Но я обещал тебе всё, что хочешь, и сделаю, что обещал.
- Тебе нужны будут деньги. Я сейчас напишу письмо, и тебе помогут деньгами и всем, чем нужно, в любой еврейской общине.
Василёк поблагодарил и, оставшись один, задумался: не сошёл ли он с ума, что согласился?
Когда доктор ушел, пана Рахель вошла в столовую, такая же прекрасная и холодная; предложила гостю вина, но он вежливо отказался и попросил воды. Когда она принесла кувшин, Василёк поцеловал ей руку, задержав её тонкие пальцы в своей руке чуть дольше, чем дозволялось приличием. Рахель не отдернула руку, и он поцеловал её запястье. Она не двинулась. Не веря своему счастью, он целовал её всё выше, под широким рукавом платья, до самого плеча, тонкого и гордого. Василёк схватил её в объятия, крепко прижал к себе, но она спокойно отстранилась:
- Приходи, когда прозвонят вечернюю молитву.
Рахель ушла, а он так и остался стоять, как очарованный. Пан Авром дал ему письмо, душевно попрощался. Василёк обещал выехать в дорогу на следующий день.
Дожидаясь вечера, он бродил по Вильно, как во сне, не замечая подозрительных взглядов горожан. Наконец, колокола костелов зазвонили вечерню и этот звон откликнулся в его груди. Василёк стоял перед тяжелой неприветливой дверью с замирающим сердцем. Рахель открыла, безмолвно повела его по пустому тёмному дому в свою спальню. И он сделал то, что хотел: впился жаждущими губами в её рот, бросил её на постель, одним движением сорвал платье. Под платьем ничего не было. Она лежала нагая, мелко дрожала, и эта дрожь приводила его в исступление. Её лицо уже не было спокойным, холодным, она задыхалась от страсти, растворялась в его ласках, позволяла ему всё. Василёк упивался её телом, заходился от восторга. Он отрывался от неё, приходил в себя, и тут же снова жаждал её.
Наконец он лежал рядом с ней, истощённый, раскинувшись поверх какого-то мягкого, ласкающего покрывала, а она смотрела на него странным взглядом.
- Сколько тебе лет? - спросила она.
- Двадцать.
- Ты еще мальчик. Я могла бы быть твоей матерью. Если бы я могла иметь детей.
- Ты не можешь иметь детей? И пан Авром не может помочь?
- Мой брат великий доктор, но он не может помочь мне. Когда мне было пятнадцать лет, надо мной издевались, много мужчин, я не знаю, сколько. Пока не думали, что я умерла. А может и после. Но я не умерла. Я только не могу выйти замуж и иметь детей.
Она говорила так спокойно и безразлично, будто это произошло с кем-то другим. Боль и позор обесцветились за долгие годы, уже не пронзали сердце острой иглой, а точили, точили не отпуская. Капли воды точащие камень. Ежедневная, нескончаямая пытка от которой не уйти и не скрыться, как от собственной тени.
У Василька все сжалось внутри, он бережно обнял её, гладил её волосы, изгиб спины.
- Уходи, если хочешь.
- Я не хочу уходить. Ты хочешь, чтобы я ушел?
- Мужчины не хотят быть с такой, как я, с подстилкой, с отбросом.
- Ты прекрасная и необыкновенная. С тобой я забыл кто я, и как меня зовут.
Ему захотелось взять на себя её тоску и заботу, уберечь её от зла. Он прижал Рахель к себе еще крепче.
- Я бы хотел быть там, хотел бы защитить тебя.
- Их было много, они бы убили тебя.
- Разве это не дело мужчины, умереть за свою женщину? - Он повторял слова матери, которые принял на веру, как Писание.
- Я твоя женщина?
Василёк серьезно кивнул. Потом смутился:
- Я люблю мою жену. Но, по-моему, я люблю тебя тоже.
- Я хотела умереть. Много раз. Но мой брат возвращал меня к жизни. Тебе когда-нибудь хотелось умереть?
Василёк сказал ей то, что не сказал ни жене, ни матери:
- В Москве. Я тогда хотел царя Ивана убить, думал, если что не так, если поймают, то мучить будут. Вот и решил, что живым они меня не возьмут. Но то по нужде. А так, жить больно хочу. Для моей жены, для детей. У меня два сына и дочь.
- Скоро будет светать. Тебе надо идти.
Он опять склонился к её лицу.
Когда оделся, она хотела поцеловать его на прощанье.
- Если ты меня поцелуешь, я опять захочу тебя, и так никогда не уйду. Я выеду сегодня в Слоним, потом в Варшаву, потом дальше... Прощай. Обещай, что когда я вернусь с твоим раввином, ты улыбнешься.
- Береги себя. Я улыбнусь, когда ты вернешься. С раввином или без.
За завтраком, она сказала брату:
- Ты знаешь, если кто и может вызволить рабби Бен Йегуду, это он. Но я боюсь за него.
Пан Авром посмотрел на сестру с заботой и любовью:
- Ты какая-то другая сегодня утром.
- В нем столько жизни. Он сказал, что хотел бы умереть за меня.
Брат только нежно погладил её руку.
Василёк шёл по просыпающемуся, хлопотливому, Вильно к дому Острожских и не знал, что и думать: разве можно любить сразу двух женщин? Он несомненно любит Елизавету, но и Рахель он тоже, кажется, любит. Ему это казалось слишком запутанным и непонятным, так что он решил сосредоточиться на деле и разобраться во всем позже. Дома, он написал Елизавете, без подробностей, что отъезд его затягивается, но чтобы она не беспокоилась, всегда к ней и детям вернется.
Продолжение следует...