Этот фрагмент я выкладываю специально для моего читателя Игоря Григорьева, с которым мы обмениваемся воспоминаниями о начале 1990-х – особом периоде в жизни нашей страны, который отдельными моментами перекликается с нынешним временем:
Выйдя на станции Охотный ряд, он пошел вверх по Тверской улице. И натолкнулся на колонну бронетехники. Колонна, которой не было видно конца, застыла с заглушенными двигателями, видимо, ожидая дальнейших приказаний, которых, судя по всему, уже долго не поступало. Хмурые военные вылезли на броню и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Их окружил народ. Когда Андрей проходил мимо, пожилая женщина обратилась к экипажу головной машины:
— Сынки, ну зачем вы сюда приехали? Уезжайте, а?
— Мать, ну, не можем мы, — скривился в ответ командир. — Приказ у нас.
Андрей пошел вдоль колонны, дотопал до Тверского бульвара и свернул к Макдоналдсу. Когда он садился с подносом к столику, по залу пронесся выдох:
— Уходят!
Андрей жевал Биг-Мак, запивая кока-колой, и смотрел сквозь большие витринные стекла, как мимо, дымя и грохоча моторами, проходит техника, покидающая Тверскую.
— Ты где был? – спросил кто-то за его спиной.
Он оглянулся и увидел за столиком молодежную компанию. К ней только что присоединился парень, которого все, видимо, ждали.
— Я прямо от Белого дома. Там – такое! — стал горячо рассказывать подошедший. – Оборону организовывают. Этих старых козлов если не остановить, они же нас обратно в социализм утащат! Огромная масса людей собралась! Кого только нет! И политики, и музыканты, и воины-афганцы. Короче, движняк! Представьте, кооператоры прямо из своих ларьков натащили пива, продуктов всяких. Сами. Все бесплатно. Такое прямо единение народа и коммерсантов! Первый раз подобное вижу! Давайте, сейчас перекусим – и айда туда!
Когда через день Андрей улетал из столицы, автобус от центрального аэровокзала до Внукова добирался больше четырех часов, натыкаясь везде на баррикады, сооруженные из всякого хлама прямо поперек улиц, и объезжая их по узеньким переулкам. Надежда успеть на рейс таяла, пока не пропала совсем, но потом оказалось, что Андрей приехал в аэропорт даже рановато, так как вылет был задержан до вечера.
А через месяц после путча он попал в Польшу. Его научный руководитель, профессор, человек невысокого роста, с очень живым, каким-то ребяческим взглядом, был приглашен в Варшаву на конференцию и взял с собой любимого ученика. Никаких виз не требовалось. Достаточно было добраться поездом до Бреста, а там ходила электричка прямиком до польской столицы.
— Значит, смотрите, Андрюша, — маленький профессор говорил, слегка грассируя, — проживание и питание нам обеспечат, а вот, если хотите что-то привезти семье, то придется поработать спекулянтом.
Они прошли по небогатым магазинам своего города, и профессор с уверенностью опытного фарцовщика, подсказывал:
— Вот эти вилочки возьмите. И подносик. И вот этот дезодорантик французский. А подсвечник не надо – не пойдет.
— А давайте повезем то, чего у них там нет, — предложил Андрей.
— Что вы имеете в виду? – не понял профессор.
— Ну, дефицит какой-нибудь. Чего у нас, может, полно, а там люди мечтают об этом…
— Наивный вы юноша, — улыбнулся профессор. – Там ведь уже рынок. А дефицит – атрибут социализма. У них есть все. Товары в избытке. В дефиците только деньги. Наша с вами задача – не спасти их от товарного голода, а привезти туда хоть что-то, за что они будут готовы заплатить.
«Странно, — недоверчиво покосился на шефа удивленный ученик. – Как это такое может быть, что все есть? Чудеса какие-то. Ладно. Посмотрим».
Когда вагон пересекал по мосту реку Буг, западный рубеж Родины, Андрей, глядя с высоты в медленные темные воды, почувствовал, что у него захватывает дух от волнения.
Еще бы! Заграница! Для большинства советских людей это была далекая загадочная планета, где тоже есть разумная жизнь, но совершенно отличная от нашей.
Назойливые попытки властей уверить население СССР в том, что оно живет лучше всех в мире, в сочетании со строгим запретом убедиться в этом лично – все это породило такое множество мифов о загранице, что естественное любопытство переросло в какую-то болезненную ущербность.
Всем было ясно: власть боится, что, если убрать кордоны, то народ разбежится. Но, раз уж там так хорошо, почему тогда мы здесь?
В варшавском трамвае местный школьник пару раз смерил их взглядом. И, хотя они молчали и, вроде бы, ничем себя не выдавали, мальчишка толкнул в бок своего товарища и, показав глазами, произнес:
— Ruski.
В голосе прозвучало такое презрение, что Андрей невольно подумал: «Вот тебе и братья-славяне!»
Он был воспитан в представлении об искренней дружбе между народами социалистических стран, и, сколько общался за время учебы со студентами из Польши, Венгрии, ГДР, не говоря уж о Болгарии – более дружелюбных ребят трудно было придумать!
— Ну что, Андрюша, — вторгся в его мысли профессор, — до начала конференции время у нас еще есть, давайте сразу покончим с нашей коммерческой программой.
Они вышли на какой-то остановке и встали прямо на тротуаре, раскрыв свои сумки и держа в руках привезенные товары. К удивлению Андрея, прохожие тут же заинтересовались, стали спрашивать цену, торговаться. Профессор, сразу видно, в местном рынке разбирался:
— Jak? Сколько? – переспрашивал он покупателей и командовал Андрею, — отдайте, юноша.
Или, наоборот:
— Ни в коем разе.
Но, в общем, цену они не ломили, уступали, и за полтора-два часа сумки опустели, зато в карманах зашуршали пенёдзы – так по-польски называются деньги!
И все-таки именно в Варшаве Андрей впервые ощутил теплое дыхание ветра перемен. Он смотрел на красивые витрины, и было заметно, что они появились совсем недавно. Его повели в уютное кафе, чистенькое, с современным интерьером, и, как выяснилось, оно тоже только что открылось. В родном городе уже давно ничего нового не открывалось. На Варшавских улицах ему встретилась и совсем невидаль: трезвые дорожные рабочие. В комбинезонах, а не в засаленных фуфайках. Вместо того, чтобы курить и материться, они сосредоточенно и слаженно делали свое дело.
И Андрей, вспоминая и сравнивая, говорил сам себе:
— Только бы мы пошли этой дорогой. Только бы не повернули обратно.
Теперь, после путча, когда он увидел, что советская система уже не способна не только развиваться, но и защищаться, он поверил: все будет нормально.
Из-за границы Андрей привез жене платье и свитер, купленные на Варшавском стадионе, превращенном в огромную барахолку. А сыну – невиданную двойную конфету «Баунти».
Кое-какие заграничные сувениры удалось привезти и родителям. Нагрянув к ним в родной поселок, Андрей завел разговор об их сбережениях.
— Послушайте, в Польше один доллар стоит двенадцать тысяч злотых! Мы идем той же дорогой. Инфляция неизбежна! Сколько вы накопили за жизнь, семь тысяч рублей? Даже, если деньги обесценятся в сто раз, это будет семьдесят рублей, а я боюсь, что ситуация будет хуже.
Мать смотрела на Андрея с непониманием и тревогой, как на не вполне здорового человека.
— Андрюша, ну что ты такое говоришь! Ну, какие семьдесят рублей, мы же всю жизнь…
— Вот именно, мама! Папа, ну хоть ты скажи!
— Да что — я, сынок? Пусть, как мать решит, так и будет, — отец и в молодости не мог совладать с волевым характером матери, а с возрастом вовсе стал подкаблучником.
— Мама, папа, я ваш сын. Я взрослый. Сегодня уже не вы за меня, а я за вас в ответе. И я понимаю всю степень серьезности вопроса. Эти сбережения, которые вы, отказывая себе во всем, собирали по крохам, могут пропасть. Очень вас прошу: снимите их с книжки, я куплю вам доллары.
— Сынок, а это законно? Бог с ними, с деньгами. Лишь бы только ты не влез в какую-нибудь аферу!
— Мам, все будет в порядке. Давай, я приезжаю в среду, и чтобы деньги были готовы. Договорились?
— Ну, хорошо, тебе виднее.
Когда Андрей приехал, как договаривались, мать встретила его с видом победительницы:
— Представляешь, сынок, я ж пошла снимать деньги, а там, в сберкассе, только что получили новые распоряжения. Они предложили мне семь процентов годовых, если я положу всю сумму на безотзывный депозит на три года.
— Мам, ты мне про них не рассказывай, ты скажи, ты деньги сняла?
— Да ты что, сынок? Семь процентов! Мы с отцом посчитали, за три года это чуть ли не полторы тысячи! Я подписала депозит.
Доллар США стоил в тот день тридцать четыре рубля. Через полгода – больше ста рублей. Через полтора года — тысячу. А через три года он будет стоить уже более трех тысяч рублей.
(из моей книги "Сколько человеку денег надо", которая еще не издана)