« ...а там - Ахматова, такая молодая,
В Париже утреннем, качающем мосты,
Привстав на цыпочки, в окошко Модильяни
Бросает красные тяжелые цветы».
(Евгений Евтушенко)
Венеция, 1993 год. На биеннале современного искусства впервые проходит выставка работ итальянского художника Амедео Модильяни из частной коллекции парижского доктора Александра Поля, одного из немногих, кто поверил в его редкий талант портретиста. «Человеческое лицо — высшее творение природы», - всегда утверждал живописец.
Посетителям выставки было представлено более четырёх сотен карандашных рисунков, набросков и эскизов, среди которых находились десять изображений юной Анны Андреевны Ахматовой. Рисунки произвели настоящую сенсацию среди искусствоведов, поскольку до этого был известен всего один-единственный портрет великой русской поэтессы, остальные считались утраченными…
1910 год
Их первая встреча произошла в мае 1910 года, когда 20-летняя Ахматова со своим мужем Николаем Гумилевым посетили Париж во время свадебного путешествия. Модильяни увидел Анну в знаменитом богемном кафе «Ротонда» и сумел произвести на неё впечатление, правда, не совсем однозначное. Молодой художник был одет в мятые вельветовые штаны и куртку канареечного цвета, венчал нелепый наряд большой алый шарф. Анна Ахматова вспоминала о Модильяни так:
«Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания».
Непризнанного и неприкаянного живописца окружающие прозвали Моди (maudit – проклятый).
Как заметил Илья Эренбург, «Ахматова ещё не была Ахматовой, да и Модильяни ещё не был Модильяни». Начинающая поэтесса опубликовала к тому времени два десятка стихотворений, а живописец пребывал «в отважных странствиях в поисках своей индивидуальности, в поисках самого себя».
«Больше всего мы говорили с ним о стихах. Мы оба знали очень много французских стихов. В два голоса читали Верлена, которого хорошо помнили наизусть, и радовались, что помним одни и те же вещи», — спустя полвека опишет не забытое ею родство душ Анна Андреевна.
Ахматова и Гумилёв вскоре уехали из Парижа, но образ русской поэтессы запечатлелся в памяти художника, видимо, навсегда. «Вы во мне наваждение», «Я беру вашу голову в руки и опутываю любовью», - читала Ахматова в его посланиях, всю долгую зиму прилетавших в Россию. А поэтесса писала в ту зиму свои лучшие стихи:
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной...
От Монмартра до Латинского квартала
В 1911 году Ахматова уехала в Париж одна – ее брак с Гумилевым уже дал трещину («Хуже не бывает. Если бы я умела плакать...», - делилась Анна с близкой подругой). Художник слова и художник кисти встретились вновь...
«Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: всё, что происходило, было для нас обоих предысторией жизни: его — очень короткой, моей — очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий, предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем».
Наверное, это были несколько лучших месяцев ее жизни. Однажды Ахматова зашла за другом с охапкой красных роз, но не застала его дома. В ожидании она начала бросать цветы в раскрытое окно мастерской, затем ушла. «Когда мы встретились, - вспоминала Ахматова, - он выразил недоумение, как я могла попасть в запертую комнату, когда ключ был у него. Я объяснила, как было дело. "Не может быть, - они так красиво лежали"».
Все это время Модильяни создавал свои потрясающие рисунки – Египтянка, как называл ее художник, позировала ему в его крохотной мастерской, днём они пропадали в музеях, а ночью рука об руку бродили по ночному Парижу, сидели на скамейке под зонтом в Люксембургском саду. На прощанье Модильяни вручил любимой свёрток с рисунками и попросил, чтобы та их окантовала и развесила у себя в комнате. Из шестнадцати рисунков сохранился только один, остальные «скурили солдаты в Царском» во время революции. Но с тем, что остался, поэтесса не расставалась уже никогда.
12 апреля 1965 года 75-летняя Анна Андреевна в сопровождении Иосифа Бродского отправилась к нотариусу, чтобы составить завещание.
«Около часа мы провели у нотариуса, выполняя различные формальности, - вспоминал позже Бродский. - Ахматова почувствовала себя неважно. И выйдя после всех операций на улицу, с тоской сказала: "О каком наследстве можно говорить? Взять подмышку рисунок Моди и уйти!”».
Этот рисунок и очень бережные, деликатные записки о художнике, опубликованные ею уже в конце жизни – все что осталось у Ахматовой на память об их сокровенных взаимоотношениях. Сама поэтесса всегда утверждала, что никаких стихов Модильяни не посвящала. Но так ли это?
Анна Ахматова, весна 1911 года, Париж:
Мне с тобою пьяным весело —
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги желтые на вязах.
Оба мы в страну обманную
Забрели и горько каемся,
Но зачем улыбкой странною
И застывшей улыбаемся?
Мы хотели муки жалящей
Вместо счастья безмятежного...
Не покину я товарища
И беспутного и нежного.
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
А я знала — их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!
Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой...»
Эта песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.
Анна Ахматова, из черновика «Поэмы без героя»:
В синеватом Париж тумане,
И наверно, опять Модильяни
Незаметно бродит за мной.
У него печальное свойство
Даже в сон мой вносить расстройство
И быть многих бедствий виной.
Но он мне — своей Египтянке...
Что играет старик на шарманке?
А под ней весь парижский гул.
Словно гул подземного моря, —
Этот тоже довольно горя
И стыда и лиха хлебнул.