Мой дом стал для меня местом для творчества и редкого сна. В его полутемные тона я могу пригласить теперь уже совсем редких друзей или случайных незнакомок, которые, открывая мне свои маленькие секреты, становятся немного ближе, но не ближе, чем я сам перед прозрачностью одиноко стоящего зеркала. Здесь я могу разжигать свечи, смотреть в окно, писать песни, музыку и книги. Пить водку или американский виски, французское вино или пражский абсент. Все мое творчество и вся моя жизнь тесно связаны с потусторонними увлечениями, с этой неизбежной игрой со смертью, с этой абстракцией во взглядах на жизнь и ее течение. И это отнюдь не слабость или недоверие к самому себе и этому миру. Нет. Все это является моим проявлением, моим состоянием и воплощением, театром и потусторонним гротеском — по сути это и есть я сам.
В последнее время я все чаще выбираю добровольный и осознанный аскетизм, монашество или просто одиночество. Яркая спичка зажигает большую свечу на столе и тут же гаснет, отдав тепло, становится порождением света. Струится нерешительный дым, наполняя своим запахом просторную комнату моей квартиры. Узкие зрачки в отражении, плавные движения тела, неторопливость мысли. Крутится диск пластинки, печаль выжимает из меня капли влаги, которые стекают по щекам. На кровати лежат чёрные очки, в свете свечей блестит лакированная гитара цвета спелой черешни, раскрыта большая тетрадь с исписанными страницами, пачка сигарет и наполненная до краев пепельница, в которой скомканными скелетами догорают трупы моих стихов. За окном ветер треплет и рвёт в клочья платья деревьев, а дождь смывает с их голых тел остатки их высокомерного достоинства. Горят окна квартир, происходят ежеминутные драмы, споры, признания в любви, все эти «ахи-вздохи», любовь, страсть, секс. Я закрываю окно, разворачиваю фольгу с белыми кристаллами, зажигаю коллекционную ZIPPO и, подставив руку под жало голодного москита, запускаю в себя поток свежих идей и странных мыслей одинокого лаунжа, ставшим моим убежищем в этот момент всеобщей и ненавистной любви. Я превращаю сегодняшний вечер в невесомый ретрит удовлетворения своих неудовлетворённых чертей. Тихо играет джаз, я закуриваю сигарету и задумчиво смотрю в потолок, представляя в своём воображении голубое небо над бескрайним океаном. Откупориваю бутылку дорогого вина и наливаю в свой бесконечно глубокий бокал поток красного эликсира бессмертия. Этот бокал — такой же глубокий, как мои самые дерзкие мысли — без уговоров соглашается стать молчаливым спутником в моем сегодняшнем путешествии. В эти моменты меня охватывает больное озарение — появляются внезапные порывы для создания чего-то грандиозного, и тогда я хватаю тетрадь и чернила и пишу, чтобы ни одна строчка не пропала даром, чтобы каждое послание творца или дьявола я успел записать на этих жёлтых страницах.
«Все это рано или поздно станет великолепным романом, книгой, в которой я постараюсь описать свою жизнь, такую не похожую на других. Может, это станет сценарием к шедевру старины Скорсезе? Если мы, конечно, доживем до этих светлых дней».
Мысли сбиваются в бестолковый порядок, меня бросает от одного сюжета к другому, и я нервно перечеркиваю написанное, потом пишу заново, перечеркиваю опять, затем откидываюсь в кресле.
Отпив из бокала, я кладу тетрадь в сторону и, замерев на мгновение, смотрю на ползущего по стене паука, который, шевеля лапками, спешит к мухе, попавшей в его паутину.
«Понимает ли эта бестолковая тварь, что она обречена? Осознаёт ли, что её жизнь теперь ничего не стоит? Паук не знает пощады, и эта муха, конечно же, не первая жертва, попавшая в его мохнатые лапы. Вот уже скоро наступит последний судорожный вдох кислорода, и её великолепное зелёное брюшко станет пищей для плотоядной арахниды.
Такова правда жизни, и эта маленькая трагедия, происходящая на моих глазах, вряд ли станет достоянием общественности или вызовет сочувствие у окружающих и общественный резонанс в этом сраном мире высокомерия, но он вполне сможет стать темой для моих собственных выводов, рассуждений, философии или поэзии».
Я перелистываю тетрадь, исписанную криво бегущими строками из нервно дрожащих букв. Вытираю с губ сладкий привкус шоколада, чувствуя на языке легкий отголосок винного духа. Я смакую его терпкий вкус, а затем лёгким движением пальцев прерываю жизнь трепещущего на кончике оплавленной свечи огня. Привыкнув к темноте, я всматриваюсь в ее течение широко открытыми глазами. Играют тени от ветвей деревьев, и в лунном свете, бьющем нерешительным лучом в темноту моей комнаты, они обретают очертания человеческих фигур и их мыслей. На окружающих меня стенах пробуждается театральное представление:
«Вот храбрый воин натягивает тетиву своего лука, и вот обреченная лань, делающая последний прыжок в надежде спастись, падает на землю. Девушка, которая пытается в отчаянье закрыться руками, чтобы спрятать наготу от тянущихся к ней лап косматого Вендиго, нашедшего свою жертву. Дым от костра, поднимающийся в небо, кружит надо мной, пытаясь заглянуть в тайную комнату моего сознания и приоткрыть его запертые двери. Зарево от восходящего пламени озаряет яркими всполохами расстилающуюся передо мной равнину. Стреноженный табун лошадей, вековые секвойи, стерегущие покой спящих людей и собак, беспокойно вдыхающих запахи ночного мрака. На каменном лице старика, испещренном сеткой мелких морщин, застыла маска вечного покоя. Он склоняется к костру и ладонями зачерпывает жарко горящие угли. Блики огня отражаются в его глазах, пугая своим блеском и одновременно привлекая к себе мое внимание. Я не могу оторвать от них взгляда, они, подобно липкой паутине, связывают меня, лишая силы и возможности сделать движение.
«Господи, сколько немой мощи в этих спокойных глазах, сколько очарования и притяжения!»
Внезапно я осознаю, что смотрящий на меня старик прекрасно меня знает. Я не в силах совладать с этим магическим присутствием, я хочу стать частью этой силы, хочу погрузиться в ритуальное пламя справедливого воздаяния и очищения от нестерпимой боли.
«Прими меня и стань частью моего воплощения. Я сливаюсь с тобой, становясь долей твоей вечной души, прекрасно осознавая, что обратной дороги у меня нет. Я кружусь вместе с твоей тенью, приподнимаясь над холодной землей, оставляя на ее траве кровавые пятна своих порезанных ступней».
В дверь позвонили. Резкий звук клещами вырвал меня из навязчивого опиумного бреда, а тени разбежались в страхе, прячась от вездесущего света зажженного ночника. Я открываю дверь, кутаясь в накинутый плед, и словно вкопанный застываю в дверном проёме, разглядывая гостью своими узкими зрачками. На пороге моего дома, нерешительно улыбаясь, стояла Лилит, и её хрупкий образ был, пожалуй, самым реальным фактом сегодняшнего вечера.
отрывок из драмы «Герой моего времени»
©️Denis C Kurakin
