Легко судить других. Легко мерить по себе, мерить своим временем и возможностями. А ещё превозноситься, дескать, я бы так никогда... Святые жёны и матери в комментариях любят давать советы и учить правильно поступать. А мы сейчас заглянем в тайну души талантливой писательницы и мемуаристки Анастасии Цветаевой, сестры поэта Марины Цветаевой.
Повесть "Моя Сибирь" была написана уже в Москве в 1970-х годах. В ней А. Цветаева вспоминает годы ссылки, людей, встреченных ею, свои труды по строительству дома, скромный быт, болезни, любимых животных. Например, о гусе Теге, о собаках и котах. Даже о Свине и Кроле, как она их назвала.
Глава "Грех" начинается с описания бурана, когда холодно даже дома, тепло выдувается из печки, и хочется только лежать и читать.
Вдруг - стук в дверь. "Мы", - говорят детские голоса. Рассказчица не открывает им.
"Как кротко они уходили, радуясь, быть может, тому, что не оборвались в снежную оконную яму... Я не открыла им дверь потому, что хотела лежать и читать. Одеваться и раздеваться, студиться, тратить даром так дорогое время, не иметь чем угостить девочек, падких на сладкое... Как оправданно, как дальновидно о себе — и хоть бы шажок дальше — туда, где — они («мы»...). Я не открыла им еще потому, что они мне не нужны сейчас, эти девочки, — но я ведь зачем-то нужна была им, раз шли ко мне? Скажи они, что их мать прислала (за крынкой, за ситом), — я бы открыла. Но они шли не за крынкой, а за чем-то своим, неназванным, и я позволила себе отвести их рукой. Шли назад, через вьюгу назад, — не удалось к бабушке! Это их, в пять лет, напрасное карабканье по сугробам... В самый радостный будущий день — догоревших разлук, на празднике встречи — оно положит на плечо ледяную, умелую руку — и поведет за собой. Может быть, они просто озябли — к бабушке! погреться!"
Казалось бы, такое понятное желание покоя, но рассказчица упрекает себя за эгоизм.
Лида, 5-летняя девочка, как-то спасла её, передала просьбу о помощи, когда она лежала с тяжёлым плевритом в зимние холода несколько дней. Побежала в метель, следом пришёл взрослый, натопил печь, наколол дрова. "Вот дети сибирские, их и вьюга не берет!"
Наваливается тоска и - воспоминание о далёком событии. Вы догадаетесь, о чём речь:
"Как могла я это сделать сегодня, когда я уже годы мучусь о том, что я сделала очень давно, когда-то, в незапамятной молодости, в непоправимый день... Я тоже тогда сказала ребенку: «Ты мне не нужен — иди назад в хаос...». Тот был еще меньше, совсем без сил со мной спорить (назвать себя даже — «я»). И легко, уверенная в своем праве, я отняла у него жизнь, в которую он стучался. Какой невероятный позор самочинства! Я не отворила ему дверь в свой молодой дом — сыну, дочери; не дала детству погреться у моего очага, со мною. «Мне, деточка, трудно впустить тебя...» В зажженную елку, в кусты сирени, в звездное небо, в потонувший в луне сад. Для удобства тех лет я выкинула за борт его душу и тело — без возможности постучаться в двери жизни вторично. Я не открыла ребенку дверь в его дом. Единственную, в которую ему было дано постучаться! Что помогло мне справиться с немыслимостью этого преступления, стряхнуть его с себя, и жить дальше десятилетия, и радоваться всему тому, что я отняла у моего ребенка, чего моя мать не отняла у меня. То узаконенное равнодушие взрослых, как я, привычка к этому, повторяемому людьми, преступлению? Оправдание его, звучавшее так «праведно», как может преподать только один сатана, — что будет даже для блага этого не пущенного в мир ребенка и нужно было, чтоб не страдал он от стесненных «условий жизни» или «трудной эпохи», — отнять у него саму жизнь! Но кому я скажу все же, что сейчас плачу, оттого что Надя и Лида ушли? И вот, как те три пиона, в которых я отказала ребенку (уроненные в ветре, не видела как), так отдых, ради которого я не открыла двум девочкам, — далек от моих глаз. Ночь. Буран, видно, стихает... Село спит. Завтра рано постучится соседка, обещала утром молока. Мой домик, хотевший покоя, не замечает затихшей природы, он плывет по волнам тоски. «Анютины глазки»... Я еще встречу их в Вечности Памяти, как и — те... Ничего возвратить нельзя! Но мы имеем свободу воли и потому — Правосудие. О, как хорошо, что — Есть!
И не потому ли я одна — уж который год, в одиночестве, в сугробах и зелени, не потому ли мой дом — мертв, что когда-то, когда ее во мне было так много, — я отняла у существа — жизнь..."
Анастасия Цветаева всё поняла и осознала. Осознала и свои ошибки юности, знала, за что была наказана Богом потерей младенца-сына и мужа. Об этом писала на канале. И сейчас тоскует и плачет её душа в этой главе.
Разве поднимется у нас, детей своего распущенного времени, бросить в неё камень? Ведь и у нас порой просыпается совесть...