Лето не вступило, еще полностью в свои права, пока не достают комары. В этих лесистых, с огромными, удивленными глазами озер, холмогорных краях, они способны истощить любую нервную систему. Когда-то потом они вопьются своими ненасытными иглами, вдруг объявившись и заполонив мир тонкими свербящими звуками. Просто воздух еще не насытился веселым солнцем. Стояла та пора, когда любой ветерок навеет мысли о холодных ночах, о переменчивости уральской погоды, да житейской, чисто женской мудрости мам, бабушек и жен, настоявших на куртках и свитерах в этот яркий, солнечный июньский день.
Запыленный каменно-сосновый городишко. Деревянные тротуары. Подслеповатые цокольные этажи, частокол телевизионных антенн, на островерхих, облюбованных голубями крышах. Один из тысяч, разбросанных по стране похожих друг на друга, пресновато-серых примеров глухой провинции. Неповторимый, индивидуальный образ каждого маленького города, просто теряется за всенепременной, центральной улицей имени лысого человека, фантастически талантливо манипулировавшего обществом.
С фасада, желтая двухэтажка вполне респектабельна, невозмутимо глядя широко распахнутыми фрамугами глубоко посаженных, бело-переплетных, кое-где кокетливо лепных окон. На чердачном проеме имитация перил богатого балкона напоминает ложу театра. Но, прошу во двор. Во дворе, замусоренном и пыльном, царит то же кондовое, подплесневелое запустение, что и в соседних деревянных домах, черно-коричневых, потрепанных, видавших виды девятнадцатого века.
В углу двора, в тени деревьев на вкопанном не строганном столе, спал кот. Распластавшись, вытянул когтистые немолодые лапы, свесив голову, обнажил клыки, вывалив молочно- розовый язык. Пушистый еще, слегка подрагивающий хвост, словно рассказывал о полных приключений и эмоций, сновидениях. Наверное, приснился бродяге давний недруг из грязно-зеленого дома напротив, первый этаж которого занимает пропахший кисловато- пряным запахом лежалых продуктов, бакалейный торг. Котяра был персидского разлива. Следует, однако, уточнить, что благородной крови в этом пройдохе, что в ковше с колодезной водой случайно капнувшая капля густого арбузного меда, коим кондитеры в горячих странах, поливают мороженное.
Тишина наступающего полдня была осязаема и представляла собой пыльный, вязкий, «мать и мачеховый» зной. Время застыло, удивленно вслушиваясь в гуляющий по кронам ветер, чей переливчатый, щемящий сердце голос, там вещал о чём-то важном и доселе неизвестном. Тягучая действительность брала тайм-аут в извечном беге своем. Не сходя с дистанции, остановилась, тем не менее, что твой марафонец, тяжело переводя дух и уперев в колени руки. Ветви немолодых, зеленых тополей скрипя наматывали на себя паутину событий, сминая рассыпчатые мгновения в туманное покрывало вечности.
Шелест грядущих времен и дрожь ушедших столетий, вдруг расступились пред объемным, чуждым просветлению звуком. Мгновенным ливнем, рухнул мощно и внезапно крик. Истошный крик, постепенно переходящий в визг и даже вой явно перепуганной чем-то бабы. Взгрел, точно бичом округу, и скакуны-мгновенья, взвившись смерчем, понесли стремглав, наверстывая упущенное, прессуя события в оглушительный вал.
Кот встрепенулся. Привстав на лапах, напряженно всматривался в проем грязного, пьянящего колоритными запахами, ближайшего подъезда, где висела на одной петле, уподобившись раненной птице, скрипучая, обшарпанная дверь.
В окне второго этажа показалась помятое, испуганное, вопросительное лицо. То первая сплетница и хабалка трех окрестных кварталов, досадуя на одолевший сон, тщетно силилась понять, где и кого проткнули вилами, непременно раза три провернув их в ране.
Мужской, осипший голос, посылая «на хутор» дуру жену, грёбаную жизнь, тупого обормота сына, и вообще любого, оказавшегося на пути, приближался из глубины подъезда и вынырнул наконец, сопровождая тщедушное полуголое, человеческое существо. Небритая физиономия выражала досаду, гнев и возмущение. Как же так? Две трехлитровки изумительной лимонадной эссенции, удачно замаскированные под олифу, вдребезги расколочены квелым, медлительным отпрыском. Да разве может неуклюжий увалень не упасть со стула при вкручивании лампочки. И какой леший дернул его искать в кладовке свою удочку, если она в сарае. А эта дура, прибежавшая на шум, увидев перемазанного вишневым спиртовым сиропом, натурально в « кровишше», сыночка своего, принялась завывать, что твоя сирена, разбудив за три часа до смены. Ну что за непруха ему в последнее время, прямо слеза прошибает.
Алексей Сергеевич Протопопов, так звали возмущённого механизатора, посетив незыблемый символ всех провинций, расхлябанный «двухочковый» дворовый туалет, присел на сосновой колоде, сокрушаясь закурил точно, с одного раза чиркнув спичкой по бочине каблука, пожившего свое, дембельского еще ботинка. Чуть нахохлившись, скрестив руки на скрещенных же ногах, изредка трогал большим пальцем левой руки шмыгавший, конечно же сизый, как подобает профессиональному выпивохе, нос. Кот встал, жмурясь потянулся, пустив «брейкерскую» волну. Лениво спрыгнул с шершавой столешницы и пошел успокаивать «Леху - огурца», состоявшегося алкоголика, непритязательного доброго друга, всегда выручавшего в трудную, кошачью минуту. «Огурец» сграбастал урчащий комок тепла, посадил на колени и гладил, гладил постепенно проникаясь вибрацией расслабляющей пушистой энергии. Успокоился мало помалу, задумался, лохматя пятерней жидкую шевелюру, сохраняя суровым выражение лица, но потеплевшим, улыбающимся взглядом, несущийся уже навстречу трепетным мыслям отходчивой, бесхитростной, мягкой души. Докурил, купая нос в ядреном, абразивом царапающем горло, «беломорканоловском» дымке, да так и сидел ещё долго, подставляя жадно, костлявое существо свое, ласкающе теплому летнему солнцу.