Зима.
Легедза обрюзг и не бреется, равнодушно бросает палку, волчонок её приносит.
Волчонок уже подрос.
Подходит Варвара, приносит с собой корзиночку. Во время разговора Легедза продолжает бросать палку волчонку. На эмоциональных нотах бросает её дальше.
Варвара снимает платок с корзинки:
- Товарищ Легедза, а я Вам поесть принесла!
Легедза равнодушно смотрит на Варвару:
- А, ты…
- Что это Вы, небритый весь! Запустили себя совсем! Следить некому, заботиться…
- Что же ты всё ходишь и ходишь… Тебе что, немца что ли не досталось… на постой?
- Зачем Вы так? Обидно даже слышать! Вы вот сами-то почему до сих пор в лагере живёте? Один… Ни в баньке не помыться, ни еды домашней! Я вот пирожков напекла - поешьте!
- Хорошая ты девка, Варвара! Тебе бы жениха… такого же… хорошего…
- Да где ж его взять-то? Вот, если бы такой, как Вы, например, посватался…
- Посватался раз… Хватит…
— Это Вы про Настасью что ли? Так она про Вас уже и думать забыла! Тоже мне, выбрала называется! Немца! Бессовестная! То ли дело - Вы! И наш, и военный! При должности! И видный такой!
- Варвара, опять ты… Говорил же тебе - сердце у меня одно. И если там уже есть кто - другому кому там уже места нет. И хватит об этом.
- Да что же это она Вас, приворожила что ли?! Одно слово - волчица! Ни себе, ни людям! Поешьте пирожков лучше! И легче станет! Домашние! С капустой!
Варвара развернула тряпицу и поставила корзинку с пирожками перед Легедзой.
Легедза берёт пирожок, держит его и кидает волчонку, тот ловит на лету и моментально проглатывает. Кидает второй пирожок.
Варвара возмущённо:
- Да что же это Вы?! Разве ж я для зверёнка Вашего старалась? Обижаете Вы меня, товарищ Легедза! - Забирает корзинку. - Я думала Вас угостить! А то смотрите на меня, что волчонок Ваш! Совсем уж я Вам не по нраву?! Всё Наську что ли никак не забудете, так она вон - брюхатая, родит скоро!
Легедза вскакивает:
- Однолюб я, ясно?! Однолюб. Если полюбил кого – всё. Навек! Понятно тебе?! Или ещё как объяснить?!
Легедза быстро подходит к столбу с рельсом и начинает бить по нему со всей силы.
Со всей деревни на работу потянулись немцы.
На дорогу из двора выходит Ганс.
За ним, вразвалочку, неторопливо идёт Настасья с пустыми вёдрами. Вдруг она роняет вёдра, резко оседает на завалинку, хватается одной рукой за стену, другой за живот.
Ганс испуганно оборачивается, подбегает к Настасье, приседает, поддерживает её.
Настасья, тяжело дыша:
- За Варварой беги… Пусть Бабку Марфу зовёт… Началось, кажись…
В доме у Настасьи хлопочут бабы: бегает Варвара с тазом, Марковна перебирает в сундуке тряпьё, откладывает белое.
Бабка Марфа сидит рядом с Настасьей. Та лежит на кровати, которую передвинули на середину. Настасья вся мокрая, раскрасневшаяся.
Марковна тихонько молится.
Варвара испуганно смотрит, прислонившись к печке.
Настасья рожает, кричит. Вокруг хлопочут Бабка Марфа и Марковна.
Варвара испуганно отбегает на кухню, садится за стол, сжимает кулаки.
Заплакал ребёнок.
Бабка Марфа и Варвара улыбаются. Бабака Марфа Держит ребёнка, Марковна помогает укутать его в полотенце. Бабка Марфа улыбается:
- Ишь ты, какой бутуз!
Варвара нерешительно подходит, смотрит на малыша, на Настасью, улыбается:
- На тебя похож - такие же глазищи!
Настасья, еле слышно, пересохшими губами шепчет:
- Слава Богу!
Марковна поворачивает ребёнка Настасье, улыбается, бабка Марфа и Варвара вытирают мокрый лоб малыша.
Настасья с трудом улыбается, глядя на ребёнка, устало падает с локтей на подушку.
Открывается со скрипом дверь, заходит Иван и останавливается в дверях, осматривает всё вокруг, на глазах проступают слёзы:
- Ну, здравствуй, дом родной! Долго же я пёхал…
На кухню выходит Варвара, увидев Ивана кричит:
- А!!! - Рухнула на табурет. - Мамочки… Иван…
Иван улыбается:
- Не узнал… Неужто Варвара?
Варвара испуганно кивает головой:
- Тебя же… Ты же…
Иван шутливо:
- На войне погиб? Врут! Не верь им!.. Хозяйка-то где моя?
- Так… Тут она. Сына родила вон. Ой… - спохватывается Варвара, закрывая рот руками.
Иван побледнел:
- Весело…
Выходит Бабка Марфа с белыми испачканными тряпками в руках и ушатом с водой.
- Батюшки светы… Ваня… - Спохватывается. - Иди-ка отсель! На улицу! Иди-иди… Нечего тут мужикам! Нечего! Ох ты, Господи…
Марковна крестится, увидев Ивана, оглядывается на Настасью.
Настасья закрыла лицо руками.
Председатель и Иван, крепко выпив, разговаривают. В подсобке лесопилки, на газетке, скудная закуска, бутылка самогона.
Разговор не клеится. Видно, что Иван мыслями где-то далеко. Смотрит в одну точку, отвечает немногословно.
Председатель вздыхает:
- И всё-таки - что ж мы так-то? Не по-людски… Тебя бы надо всей деревней! Встретить, как полагается! Ведь из мужиков-то только мы с тобой и вернулись! С разницей, правда, в двенадцать лет… Ну, да ладно! Будем! С возвращением! Эх, надо было всех позвать…
Выпивают, закусывают.
- Ни к чему это всё. Не герой.
- Понимаю. Ни за что семь лет огрёб, понимаю… Ты сейчас, наверное, на весь мир в обиде.
- На обиженных воду возят.
- Мы тут все тебя ещё в сорок первом оплакали… Как же там они? Написали бы, как есть - «пропал без вести», а то «погиб»! Как будто кто вас там по головам считал! Тогда ведь толпами пропадали! В окружение что ли попал?
- Не помню. Бахнуло - в ушах звон, в башке темнота. Очнулся у немцев.
- А кто и сам сдавался?
- За других говорить не буду. Люди разные. Всем жить охота.
- И как потом? В лагерь?
- По дороге сбежал.
- Да говори ты толком, что из тебя всё, как клещами тянуть приходится! От меня что ли таишься?
- Отвык. Иной раз лучше помолчать.
- Знаешь, Вань. Как бы там ни было - всё позади. Кругом люди. Свои. Родные. Не надо так. Не держи злобы. Всё равно ничего не изменишь. Очерствел - понимаю. Так оттаивай, давай! Домой вернулся.
- Два концлагеря. Три побега. Партизанил. Наши пришли - штрафбат. После войны лагеря. Наши. Вышел по амнистии. Вопросы ещё есть, гражданин начальник?
- Да уж. Целый роман. С продолжениями. Вернулся. И Слава Богу! Давай!
Иван опрокидывает стакан залпом. Выдыхает, морщится.
- Крепкая.
- А то! Бабка Марфа у нас по этому делу - во всей округе первый спец!
- Тяжко приходилось?
- Да как всем. Терпимо. Вот, лесопилку бы наладить! Построить где, подремонтироваться, да на продажу бы досок, тёсу…
- Ну, с этим делом я на «ты». Не переживай! На лесоповале приходилось. А тут у Степана всегда порядок был. Так что запустим пилораму. Бензину только надо будет.
- Да это я в районе выбью! Вот обрадовал ты меня, не знаю как! За это давай ещё! По маленькой! – Выпивают. - А то уж я и не знаю, за что браться! Староверов сюда жить позвал - им церковь нужна. Строить некому - немцев дали. А им пиломатериал. А тут и ты, как раз. Прямо всё и сходится.
- А немцы-то шустрые, я гляжу. Всё успевают. И работать, и отдыхать. С чужими жёнами.
- Ты Настасью не вини. Она, как на тебя похоронку получила, знаешь, как убивалась! Выла! Чёрная вся ходила. Двенадцать лет прошло! Шутка ли… Тут кто хош отчается.
Иван опустил голову, молчит. Затем выдыхает:
- Убью.
- Кого?
- Обоих.
- Грех тебе за такие слова!!!
Иван смотрит председателю в глаза:
- А ей?!
- Бог ей судья! Думаешь, каково ей сейчас? Чуть-чуть ведь не дождалась! Слышал я: бабы сердцем чуют! Жив кто или убит. Только тоже, окаменели сердца-то у них! У наших баб! И слёзы у них все высохли! Всё выплакали! Думаешь ей другая семья нужна? Немец этот?! Или старшой их, конвойный? Тоже свататься хотел! Дитё! Дитё она хочет родить!
- Так, разве будет не блудное оно, дитё-то?
— Это одному Богу известно. А уж если сподобил родить, то и дальше управит!!!
- Да что ты всё: Бог, Бог… Где он был-то всё время твой Бог? Сверху наблюдал?
- Не богохульствуй. Испытания нам, грешным, давал. Тяжкие. Непосильные. Только знаю я: кто их прошёл… без остатка… того он и благословит!
Утро.
Пьяный Иван стучит в дверь. Несколько раз.
Настасья подходит к дверям, прижимается к косяку, не открывает, вся сжалась. Её трясёт. По щекам градом льются слёзы.
Разговор идёт через закрытую дверь на крыльце.
Иван прижался головой к двери.
С обратной стороны к двери, как к человеку, прижалась Настасья, медленно гладит рукой дверной косяк.
Иван с большим трудом произносит:
- Столько ждал - дождался. В собственный дом не пускают. Ладно, можно и через закрытую дверь. Привык… К закрытым-то дверям… Слышишь? - Садится на ступени. - Вот они ступеньки. Вот они перила. Строил для себя. А сижу, как чужой… Так ждал этой минутки и сказать нечего… Я ведь всегда так и думал. Подойду к тебе, обниму, прижмусь… И молча стоять будем… Долго… Мы ведь друг друга всегда и без слов понимали… А мне одних глаз твоих хватало… Ты смотреть насквозь умела. И как это у тебя?.. Совсем забыл, как волосы твои пахнут… Так хотел подышать этим запахом… А ведь и правда - сказать-то нечего… Я тебя понимаю. Ты меня понимаешь… - Закуривает. — Вот как бывает. Взял писарюга штабной, да и напутал. Похоронил меня где-то, крыса тыловая… И всю жизнь мою переменил… И я написать не мог. Ни из плена, ни из леса, ни из наших лагерей… Получается, что ты не виновата, да и себя мне, вроде, винить… тоже не за что… Что будем делать-то? Что молчишь…
Настасья тихо сползает по дверному косяку, кусая губы.
Заплакал ребёнок. Настасья вскочила и побежала в дом.
Иван слышит её шаги, качает головой, улыбается.
- Мне-то теперь куда…
Глава 9: