Привезли бабку в город, отгородили ей местечко уютное с занавескою, лежит да на внуков любуется.
День лежит, два... А потом тоска ее стала брать, на улицу как хочется, на воздух свежий, вольный!
Стала плакать тихонько.
Невестка видит такое дело и тоже расстраивается, жаль ей бабку-то, на природе всю жизнь прожившую.
Стала она хлопотать на дачке их ближней к городу, домик обустраивать, чтоб хоть на все лето бабку вывозить, на воздух, на улочку.
Вывезли.
Хорошо-то как на воздухе, бабка воспряла, по участку цельный день ходит, на грядочках былки сорняковые дергает.
Правнучкой командовает.
Иногда ездили в домик ее, дорога дальняя, тяжкая.
Предложили дети продать да новый домик построить большой у них на участке.
Долго бабка вздыхала да плакала, все вспоминала, как жили они там, как свекровка-то утихла, так все получше стало, сын рос, за ним следом еще один родился.
Эх, непутевый, весь в брата ее, но добрый, светлый. Допился ток вот, до смертушки, рано помер родителей оставил, осиротил сына своего.
По зиме новый инсульт приключился с бабкой, сильный, слегла залегла...
Опять взялась выхаживать невестка, все подбадривала да выкармливала, да зарядки всякие.
Выходила.
Но ходить бабка уж почти не могла: все голова кружилась, хорошо хоть сама с кровати на коляску пересаживалась, да, коли рядышком куда, под ручку дотопать могла.
Однажды, как невестка на работу уехала, сын с ней был дома, вывел на крылечко, да вместо того чтоб положить ее на лежанку, невесткой обустроенную, чтоб бабка на воле вольной день-деньской дышала, поставил ее к бортику, как на балкончике постоять.
Эх, хорошо-то как, вздыхала бабка, сосны ветками трепещут, лицо обдувает, воздух свежий, утренний.
Глядь, а рядом на полу в корзине яблоки, красные, боками сверкают заманчиво.
Так ей вдруг захотелось яблочка румяного вкусить...
Потянулась рукой, и уже и было представила, как хруснет блестящая кожица и брызнет сок кисло-сладкий.
И...
Опять все перевернулось вмиг, нога подвернулася, и бабка упала, да на корзинку глазом аж, да бровь разбила.
Невестка, как с работы приехала да как увидала бабку-то с фингалом, охающую на постельке, так сразу на мужа накинулась, мол, как так-то, мать недоглядел, чуть без глазу не оставил, да убилась совсем вон, вообще встать не может.
Сын с невесткой ругались.
Та его корила и ругала, что он бестолочь и преступник, что мать не положил да яблоко не предложил сам.
Бабка винилась, что это она сама виноватая, что вовсе не надо было за яблоком тянуться, а надо было попросить.
Да чего уж... Залегла совсем. Теперь домик навещать стало совсем сложно, оставить бабку одну было нельзя, да и как и оставить, коль она рвется в домике родном побывать.
***
Решили домик продавать...
Ох, тяжко с гнездом расставаться... С родными стенами.
Но, чтоб совсем не попал домик-то, не сгнил, не зарос, а взяли люди хорошие, ремонт в нем сделали.
Продали.
А молодые новый домик справили, с водой да удобствами, бабке свою комнатенку выделили с окошком, как ей хотелось, чтоб лежать да в окошко поглядывать.
Все лето так вот бабка королевой и жила, с утра вывезут на улочку, то на одних качельках, то на других, купили специально новые, современные, в постельку раскладывающиеся.
Уж как они бабке-то нравились... Ток на них и качалась днями целыми, да все приговаривала: «Как бы меня сейчас маменька с папенькой видывали, как, я ничё не делая, на качеле прохлаждаюсь!»
Однажды даж чуть невестке инфаркт не уделала. Та, уложив бабку, уходила свои дела делать и все поглядывала в окошко за детьми да за бабкой в качелях.
Как-то выглянув, не обнаружила бабки. Всплеснула руками: «Господи! Встала, что ли?!»
Выбежала на улицу, стала звать. Нигде нет...
А потом глядь, а бабка-то под качелями валяется: «Раскачался я, доча, сильно, да и кувыркнулась».
Хохотали.
И так она «прохлаждалась» на качельках до самых холодов, и сын с невесткою жили с ней на даче, то и дело оставляя детей своих одних в городе на хозяйстве по дню — по два, ради бабки, чтоб подольше ее на воздухе подержать.
И держали аж до декабря. Топили камин по вечерам, вывозили нагулявшуюся бабку к камину и телеку, передачи любимые смотреть.
Бабка в город не рвалась , но...
К декабрю совсем она ослабла, и больше лежала и спала, просыпалась тяжело и частенько отказывалась есть .
Невестка делала ей любимую селедку «в шубе» специально для нее, предварительно все ингредиенты проворачивая в мясорубке, чтоб легче было глотать.
Внучки, глядя на необычную селедку под шубой, тоже пробовали, им нравилось, а бабке... Ничего не хотелось, и даже эта когда-то любимая «шуба» никак не радовала ее.
Невестка переживала.
Перед самым Новым годом бабушке стало совсем плохо, она начала задыхаться, вызвали скорую.
Невестка сидела с ней рядом, обнимала, прислонив ее к плечу и тихонько покачивала, поглаживая по спине.
Бабка вздыхала: «Я этого не понимаю, никто меня так не жалел, матери-то некогда: было все работа, работа, а батенька и вовсе строгий был».
Молодой фельдшер, приехавший на «скорой», осмотрел старушку, послушал ее костлявую грудину.
Сделали укол, бабка уснула.
В коридоре тихонько предупредил сына и невестку: «Недолго уж, уходит ваша бабушка потихоньку, мужайтесь».
Но... Наутро бабка проснулась более-менее бодренькой и даже чуток поела кашки.
Они с невесткой даже пошучивали, что много шампанского пить не будут.
Бабка сказала, что на Новый год помирать не будет — так и быть, пожалеет семью.
Невестка грустно улыбнулась: «Ну вот, еще чего придумала, помирать. У нас впереди огород да рассада, и качели заждались, поди 😏»
В новый год бабку намыли, посадили в белые подушки и даже она вместе со всеми пригубила малюсенький глоточек и поела своей «шубы».
Все выдохнули и решили, что, может, еще все обойдется и повезут они снова свою бабку на воздух, на качельки.
Но...
Через три дня после Нового года бабки Дарьи не стало.