Валентину Васильевну, врача общей практики маленького городка, сложно было выбить из колеи. Какой там Крым и Рым, на своей работе видала вещи и посерьёзнее! Роды в поле, экстренная операция в машине, да мало ли чего было за тридцать-то лет! Была спокойна, деловита и невозмутима, как снайпер. Работа такая, не до истерик.
Только не сейчас. Глядя на заросшего мужчину, выгребающего кашу из миски на полу, подкатили слёзы. Не плакала давно, думала уж, что и забыла, какие они, слёзы. А оказалось, жгучие, солёные и очень горячие.
Вызов поступил из деревни на самом краю района: мужчина, 60 лет, температура, кашель две недели. Две недели - это плохо. Всё что угодно может быть, от бронхита до воспаления лёгких. Всё, что угодно, только не это. Такое невозможно. Просто не имеет права быть.
Оглядела маленькую комнатку, изугла которой шёл тошнотворный запах от поганого ведра. Постель, на которой алели пятна от раздавленных помидоров. молочную лужу на полу. И мужчину с пустыми глазами умственно отсталого, который ел руками прямо из миски, чавкал, давился и надсадно кашлял.
А в углу, смущённо теребя передник, стояла маленькая сухонькая старушка. Стояла, не поднимая глаз на ошарашенную Валентину Васильевну.
Та осмотрела пациента. Так и есть, хрипы,но до пневмонии, слава Богу, не дошло. Выписала рецепт, собралась уходить и не выдержала:
- Почему? Почему вы с ним так? С порога видно, что умственно отсталый, но человек же, не собака! А вы его в этом чулане, как скотину, заперли! Вы хоть с ним гуляете?!
- Да. Вечером, когда стемнеет.
- Кто он вам?
- Сын, - сухой бесплотный голос походил на шелест листьев на ветру.
- Как же вы так с ним? За что?! Не нужен, в интернат бы сдали! Там хоть с детьми худо-бедно занимаются, а он у вас, гляжу, толком ложку ко рту поднести не может!
Валентине Васильевне хотелось закричать, затопать ногами. Можно, можно было помочь, развить хоть скудные, но навыки, способности, научить говорить, дать шанс вести хоть куцую, но жизнь! А не этот кошмар. Хотелось заорать, швырнуть в эту старую гадину чем-нибудь! Но глянула в серебристые, всё ещё красивые глаза и осеклась. Такое тяжкое, мучительное, глухое застарелое горе плескалось в них!
Женщина заговорила. Слова набегали друг на друга, как волны в шторм, она словно торопилась излить, исторгнуть из себя беду, с которой жила в обнимку так долго:
" Гришеньку-то поздно родила, почитай уж в сорок. Старшие дети уж, почитай, взрослые были.Дочь, Анна, в городе училась, сын, Василь, в колхозе работал. Были тогда ещё колхозы,помните? Муж , он что? Придёт пьяный, да и на бок. Хорошо, если не прибьёт. А на мне всё хозяйство, крутись, как хошь. Дочке, опять же, помогать надо. А откуда гроши брать? По три поросёнка растила, да сдавала. Две коровы, гусей-уток без счёту. Как-то занедужила:блюю и блюю, да ноги тряские и голова кругом. Думала, творог несвежий. А потом живот расти начал. Пропустила сроки все, поздно уж к врачу. Муж только рукой махнул: бабские дела, сама разбирайся. А свекровка губы поджала, усмехнулась по-змеиному:" Куда ты, коровища, рожать под старость лет надумала? Скоро, мабуть, бабкой станешь, а туда же, подол задирать! А Гришенька уже ножками толкался под сердцем-то. Как выносила - уж и не помню. Крутилась до последнего: и в доме, и во дворе, и в поле. А ещё мужу да свекровке подай-принеси, да с поклоном.
И такой мой сыночек ладненький уродился: волосики белые, глазки карие. Только не говорил. Да и ходить стал поздно. Видела, что не так что-то с дитём, а чем помочь? Думала, израстётся. Да и старшие оженились, внуков понарожали, успевай поворачиваться. К трём годкам поняла, что неладно с дитём. Бабы перешёптывались за спиной. Стыдобища! Муж зверем смотрел: не моё отродье, нагуляла! Свекровь каждый день гнобила6 куда хошь девай! Только как я его отдалабы, хучь и в интернат? Приду вечером, он,обнимет, прижмётся, мычит, рад-радёшенек! Не смогла. А от людской злобы я его здесь спрятала."
Валентина Васильевна не выдержала:
_ Вы его от жизни здесь спрятали! Наглухо, навсегда.
Бабка тихо завыла, уткнувшись в стену:
- Инвалидность бы оформили. К врачам бы ездили. Стыдно вам было? А перед сыном теперь не стыдно?
Подошла и сделала то, чего не позволяла себе никогда: обняла, прижала к себе сухонькое невесомое тело. И прошептала:" Что же вы наделали?!"
Через год Этот дом опустел. Старушка умерла. Умственно отсьалого сына оформили в дом инвалидов. Дети не приехали. Дом медленно ветшал, только двери в чулан скрипели тонко, надрывно, страшно. Двери в боль, отчаяние, беду. Двери в чужую ошибку.