оглавление канала
Я плыла в какой-то серой мути, не чувствуя своего тела. Состояние покоя, и, я бы сказала, легкого блаженства окутывало меня. Вот, оказывается, что происходит после смерти. Ни боли, ни страха, только лишь одно состояние покоя. Можно расслабиться и ни о чем больше не думать, не переживать, не волноваться, не строить планов. Только покой… Тоска смертная!!! Потому так и называется, что смертная. Но что-то внутри моего разума, скрипело, свербело и неуютно возилось, будто, не сумев найти себе места, где хотелось бы быть. Или не быть, а гореть, бурлить, взвиваться до неба, а потом, сложив крылья, падать камнем вниз!
Какой-то заунывный звук, вовсе не похожий на небесную музыку, стал влезать мне в мозг ржавым шурупом. Будто кто-то, совсем близко мучил щенка. Или нет… щенки остались там, в жизни, где светит солнце, льют дожди, поют птицы и шумят кронами деревья. Откуда бы здесь взяться щенку? Но звук все усиливался, мешая предаваться расслабленному блаженству. А потом, какой-то садист взялся натирать мое лицо мокрым наждаком. К щенячьему поскуливанью добавился голос. Он настойчиво звал меня по имени.
- Вереюшка… Верея…
Неужто дедушка? Вот было бы здорово оказаться ТАМ вместе со своими близкими и родными. Но голос не унимался. Мало ему было мучить мой разум, так меня кто-то принялся еще и трясти. Ну никакого покоя, даже после смерти! Я с трудом разлепила глаза, которые, казалось, были засыпаны песком. И сразу яркий свет полоснул по ним, заставив меня опять зажмуриться. Наждак, не переставая, наглаживал мне лицо, и я постаралась отстраниться, не умея сказать что-то голосом. И сразу же, при этом незначительном движении, острая боль пронзила все мое тело, и я закричала, не в силах сдерживаться, словно пытаясь вместе с криком вытолкнуть эту раздирающую, почти нестерпимую боль. Но, к собственному удивлению, не услышала никаких звуков, только какое-то сипение и хрипы, как будто кто-то наступил на дырявый мяч ногой, пытаясь его сдуть. Я предприняла еще одну попытку отстранится от наждака, а заодно и попробовать еще раз открыть глаза, для чего попыталась поднять руку. Что за черт! Рука оказалась тяжелой-претяжелой, словно весила никак не меньше тридцати килограммов. Но глаза я, все-таки приоткрыла, стараясь привыкнуть к яркому свету. Первое, что я увидела над своим лицом, была собачья морда. И не просто какой-то там собаки, а моего родного пса Хукки! Я что, оказалась дома? Может быть, я свалилась с крыши, и теперь лежу, вся переломанная под окнами собственного родового гнезда? И кроме пса мне больше некому помочь? Стоп! А кто тогда звал меня по имени? Вряд ли это был Хукка.
И тут, над моим лицом показалось еще одно лицо, до боли знакомое лицо старика. Попыталась вспомнить, откуда же я его знаю. Точно!!! Я попробовала улыбнуться, и прошептала:
- Я тебя знаю… Ты дед Авдей… - голос был еле слышен, и старик, скорее всего, не понял моих слов.
Потому что, он наклонился ниже надо мной, и спросил:
- Что, Вереюшка…?
Точно, Авдей! Меня так мог называть только он! Хотелось у него спросить очень многое, но я поняла, что, если не выпью хотя бы глотка воды, говорить не смогу. Поэтому, собрав все силы, выдохнула:
- Пить…
Дед услышал, и хлопотливо запричитал:
- Сейчас, сейчас… Ты потерпи… Сейчас…
На мгновение пропал из вида, чтобы появиться почти сразу же, поднеся к моим губам старую помятую алюминиевую кружку без ручки с какой-то жидкостью. Другой рукой приподнял мне голову, и стал поить. Глотать было больно, и первый глоток почти полностью вытек наружу. Дед запричитал:
- Не торопись, дочка, потихоньку…
Второй глоток я просто набрала в рот и стала пропускать маленькими порциями в горло, с третьего глотка все уже получилось. Авдей загулил воркующим голосом, явно довольный моими успехами.
- Вот и славно, вот и ладно… А теперь отдохни. Тебе шибко надо…
Я хотела ему сказать, что не хочу уже отдыхать, но язык будто распух во рту и не хотел ворочаться, а веки, словно налитые свинцом, вдруг закрылись, и я успела только подумать, что, вот же, черт старый, наверняка подмешал мне в питье сонного зелья! И все… Я опять утратила связь с окружающим миром.
В следующий раз я пришла в себя (именно, что пришла в себя, а не проснулась) от запаха какого-то вкусного варева. Все тело болело, как будто меня долго избивали камнями, а голова гудела, словно в ней по кругу ходил не то локомотив, не то пароход и беспрестанно подавал сигналы «у-ууу-у-ууу…». Но запах варева заставил меня понять, что я проголодалась. И не просто проголодалась, а была готова съесть все что угодно, будь это даже замоченная в рассоле кора дерева. Но мое обоняние говорило, что рядом что-то намного вкуснее. Открыла глаза, и не поворачивая головы, попыталась оглядеться. Низкий земляной потолок, казалось висел прямо надо мной, кое-где скрепленный полугнилыми досками, деревянные столбы, подпирающие его, обросли бледными лишайниками и какой-то плесенью. Воздух был спертым и влажным. Я попробовала резко встать, и чуть не свалилась с жестких полатей, на которых лежала, укрытая какой-то дерюжкой. Ноги подкашивались и не желали меня слушаться. Дед Авдей, колдовавший над низеньким столом, сколоченным из почерневших от времени досок, обернулся на звук, и кинулся ко мне.
- Лежи, лежи… Тебе еще рано вставать.
Я постаралась от него отмахнуться, и проворчала осипшим голосом:
- Дед, ты чего…? В погреб меня что ли затолкал? Где это мы вообще, и что случилось, можешь мне объяснить?
Я все-таки попыталась сесть, и он кинулся мне помогать. И тут, я вдруг вспомнила все! Дождливый сумрак, свист в ушах от дикого падения вниз, в бурлящую ледяную воду… Божедар!!! Я вцепилась в руку старика и уставившись испуганными глазами на него, прохрипела:
- Где Божедар?! Что с ним?! И где мой вещмешок?!
Авдей попытался от меня испуганно шарахнуться, но я держала его за рукав мертвой хваткой, словно от этого зависела моя жизнь. Он часто, часто заморгал белесыми ресницами, а его серые глаза с каким-то испугом и одновременно с жалостью смотрели на меня.
- Так, это… - Забормотал он. – Мешок твой туточки… Все в нем промокло, так я того, просушил все, да и сложил обратно. А вот где Божедар, дочка, я ведь не знаю… Тебя Хукка нашел… Если бы не он, мне бы тебя век не отыскать. Тебя течением к камням прибило. Ты была вся бледная и холодная, и совсем не дышала. Я уж думал, все… Но Хукка тебя принялся вылизывать. Говорят, так волки к жизни любого умершего могут вернуть, если душа не успела далеко отлететь, или если дело какое незаконченное у человека осталось. Я слыхал об этом еще от своего деда, но видеть не приходилось. – Он почесал затылок, а потом, словно сомневаясь, может ли он задать вопрос, нерешительно спросил. – Случилось-то чего?
Глаза у деда светились любопытством словно у его внука Алекси. Я ответила с коротким смешком.
- В засаду мы, дед, попали. Ты мне лучше скажи, ты то здесь как оказался? Насколько я помню, тебя домой отправили…
Авдей загрустил, повесил голову, словно провинившийся школяр перед директором школы. А я его решила подбодрить.
– Не скажу, что я этим сильно опечалена, хорошо понимая, что если бы не ты… В общем, спасибо... И тебе и Хукку. Но, все же…?
Слегка приободрившись после моей благодарности, он начал объяснять.
- Дак я, это… Подумал, мало ли… Дорога опасная. Как вас одних-то отпускать? И вон Хукка был против возвращения. Как уж я его не звал, как не уговаривал, не тащил за ошейник, он – ни в какую!! Все за вами рвался. И, опять же… Я ж в этих местах партизанил. Знаешь сколько тут старых схронов осталось еще. Вот, - обвел он картинно рукой землянку, - пригодилось, как видишь. Ты это, Вереюшка, не спеши меня со счетов-то списывать. Я еще пригодиться могу ого-го как!
Глядя на старика, и на его отчаянные попытки все свалить на собаку, невольно улыбнулась, и тут же поморщилась. Голова немедленно отозвалась болью в висках. Дед тут же спохватился.
- Тебе еще лежать надо. Видать, ты головой сильно обо что-то приложилась. Силы покуда не вернуться, отдохнуть потребно…
Я отмахнулась, вставая с лежанки, и, увы, все еще цепляясь за старика. Голова кружилась, будто я была на карусели. Попробовала сделать несколько шагов, и сразу почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Похоже, я действительно башкой обо что-то приложилась. Вот же, невезуха! Дед крепко держа меня за руку, неодобрительно качал головой, поджав губы, но перечить больше не стал. Я дотелепалась до лавки, грубо сбитой из двух чурок и не струганной доски, и плюхнулась на нее.
- Ты там чего-то кашеварил вроде бы? – Спросила с надеждой, все еще морщась. Тело ныло и стонало от каждого даже самого незначительного движения.
Авдей засуетился вокруг стола, подставляя мне котелок с кулешом и куском хлеба на клочке старой помятой газеты.
- Ешь, Вереюшка… Я сальцем приправил и не густо заварил. Тебе надо сейчас, чтобы пожиже…
Рот у меня наполнился слюной, и я, взяв, протянутую дедом, деревянную ложку, принялась есть немного остывший уже кулеш, чуть не урча от удовольствия. В маленькой печурке – буржуйке горел огонь, и в землянке немного пахло дымом. На столе небольшая самодельная лампа нещадно чадила, черный маслянистый дымок извилистой змейкой тянулся к низкому земляному потолку. Словно провал во времени какой-то.
В закрытую дверь поскреблась песья лапа, и Авдей, открыв покосившуюся створку, впустил Хукка внутрь. В маленькой тесной землянке сразу запахло мокрой песьей шерстью, и стало совсем тесно. Мой верный друг тут же поставил мне лапы на колени и, радостно повизгивая, принялся лизать мои разбитые, все в синяках, руки. Я трепала пса за ушами и целовала в нос, со слезой в голосе приговаривая:
- Спаситель мой, родненький… Спасибо тебе, ушастик… Если бы не ты… - Пес отчаянно мотал своим колечком-хвостом и счастливо вздыхал, положив мне голову на плечо. Я решила не жадничать, и поставила котелок с кулешом прямо на лавку. – Будем есть из одного котелка, только, смотри, не обожгись. Дай я тебе подую.
В общем, сцена получилась душещипательной. У деда от умиления на глаза навернулись слезы, и он смотрел на нас, шмыгая носом, словно на любимых деточек. Когда котелок опустел, Хукка довольный улегся у моих ног, и поглядывал на меня оттуда не по-собачьи серьезно, будто хотел сказать: «Дудки! Теперь я от тебя ни на шаг. А то, оставь вас вот так без присмотра… И что в итоге?» Выходило, что собака была права по всем позициям. И сознавать это было обидно.