Мы сидим на заброшенной лавочке из грубых, сколоченных досок. Доски старые, серого цвета. Время и погода сделали свое дело. Дерево усохло и сточилось. Шляпки гвоздей вылезли наружу и проржавели. Мне оно напоминает сморщенную руку старика- худую, прошитую венами и в пигментных пятнах.
Сидим на возвышенности, перед нами раскинулся мир и мы его рассматриваем. Внизу серебристой лентой вьется река. Вдали зеленеет лес. Где то высоко в небе поёт жаворонок. И даже не один.
Теплый ветерок задорно дует нам в лицо. Мы щуримся от него и яркого солнца. Белые облака смотрят на нас с высоты..
Между нами, на скамейке фляжка со спиртом. Я подготовился заранее. Сегодня только спирт. Непременно из помятой фляжки, в брезентовом чехле. И простая закуска. Упругие стрелы зелёного лука, черный хлеб, помидорка "Бычье сердце", вкусно пахнущие зеленные огурцы и кусочки подтаявшего сала..
Пока я молча разливаю чистый спирт по алюминиевым кружкам, мой собеседник курит самокрутку.
Он глубоко затягивается, явно смакуя, задерживает дым и отведя руку смотрит на папироску..
Ему немногим за тридцать. Мне немногим за пятьдесят. Он мой дед.
Протягиваю ему кружку.
- Дед, страшно было умирать?
Он смотрит на меня. Потом берет кружку и выпивает залпом в три глотка. Морщится и прислонив рукав выбеленной гимнастерки к носу, мощно втягивает ноздрями, занюхивая ей.
- Хороший день сегодня выдался. Как тогда, в 41- ом..- уходит он от вопроса.
Какое то время сидим, молча смотрим на речку.
Там, на песчаном берегу, детвора плещется в зеленоватой воде, только брызги сверкают на солнце.
- Искупаться бы! - он вдруг по-озорному смотрит на меня.
Я пожимаю плечами:
- Если хочешь..
Он хлопает ладонями себя по коленям:
- Хочу!
Мы выпиваем теплый спирт в нагретых кружках. Дед макает помидорину в крупную соль, рассыпанную на газете, спешно глотает и быстро бежит вниз, на ходу скидывая выцветшую, почти белую гимнастёрку.
Когда я спускаюсь к берегу, он уже вовсю плывет к самой середине стремнины, , взмахивая резкими короткими саженками, удаляясь дальше и дальше.
Я гляжу на его стриженную голову на поверхности большой речки и плачу. Спирт и солнце сделали свое дело..
Потом мы сидим на берегу и слушаем лягушек.
Он опять с удовольствием закуривает. Я рассматриваю его крепкое, жилистое тело. Кисти рук, шея, лицо почти черные от загара, смотрятся неестественно на совершенно белом теле и кажутся чужими.
Мой взгляд надолго останавливается возле виска и на спине. Комок подкатывает к горлу и я вмиг трезвею. На них черными дырами зияют отверстия от пуль и осколков.
Вечереет. Мы допиваем спирт. Дед собирает бережно крошки со скамьи и бросает в рот.
Перед тем, как уйти, он обнимает меня на прощание.
- Умирать не страшно, внук, - Дед кладет руку мне на плечо и опускает голову,-
Страшно, что крышу не успел перекрыть.. Урожай не собрал...Страшно, что обещал вернуться, а сам не пришёл.
Страшно, что не успел понять, как дороги мне все..
После тяжелой паузы смотрит мне в глаза и с сожалением говорит:
- На рыбалку так и не сходил с сыном..
Он плачет от бессилия и прижимается ко мне.
Приходит время и нам нужно расставаться. Дед обнимает меня на прощание, забирает свою котомку, поправляет пилотку, ремень, и уходит в вечернюю дымку.
Туман тихо забирает его. С неба слышатся последние слова:
- Простите нас за то, что не вернулись..
Рядом со мной догорает терпким дымом его оставленная папироса.
- Я скучаю по тебе, дед ! -кричу ему вслед.
-Хороший был день! -раздаётся уже откуда- то сверху, - Сходи с сыном на рыбалку! Обязательно сходи..- это последнее, что слышу.
Я пристально вглядываюсь в вечернее небо, пытаясь найти его в темной высоте, где уже крылатые тени сбиваются в одну большую стаю.
Оттуда печально доносится их журавлиный крик..
(С) Рустем Шарафисламов