Найти тему

«Что бы сказал мистер Тимошенко?». Из цикла «Русские отцы Америки»

Оглавление

Вот о чём захотелось мне напомнить именно сегодня

Я, конечно, не думаю, что отношения России и Америки так уж скоро приведут к добру и нужной гармонии меж нами. Но ведь было, было это добро в наших отношениях. Об этом стоило бы вспомнить именно теперь. Но и тут память наша будет отдавать большой горечью. После 1917-го года в изгнании оказалась большая часть, а это около 2.5-ти млн человек, интеллектуальной элиты дореволюционной России, люди с мировыми именами — писатели Бунин и Куприн, певец Шаляпин, композитор Рахманинов, актриса Ольга Чехова, тот же конструктор американских вертолётов Сикорский, изобретатель телевидения Зворыкин, непобедимый шахматный чемпион Алёхин и многие другие. Россия потеряла громадное количество первоклассных специалистов, только дипломированных инженеров среди эмигрантов первой волны насчитывалось около трёх тысяч. О качестве людей, ставших ненужными тогдашней России, говорит тот факт, что восемнадцать человек, получивших образование на территории Российской империи и оказавшихся в изгнании, стали лауреатами Нобелевской премии.

Особенно много первых русских беженцев оказалось в Америке. Она тогда оказалась спасительно гостеприимной к ним. И это послужило ей в громадное благо. Русские изгнанники за это гостеприимство отплатили ей сполна. Тысячи прибывших в США в 20-30-е годы XX-го века русских инженеров, врачей, работников искусства, сотни профессоров и учёных нашли в Америке применение своим знаниям, способностям и талантам, выразившееся в выдающихся достижениях и блестящих открытиях, обогативших в самых различных областях американскую науку, технику, культуру. К началу 30-х годов в университетах и других ведущих научных учреждениях США работали около двух сотен крупнейших учёных русского происхождения. Именами этих людей пестрели страницы газет и журналов, а перед войной все двести прославлены были в США престижным ежегодником «Кто есть кто?». Но ещё большее значение в эти десятилетия, по признанию американских же историков, сыграл труд русских в качестве фермеров, шахтёров, металлургов и работников других ведущих отраслей промышленности. «Каждая волна иммиграции оставила на американском обществе свой собственный отпечаток, каждая привнесла свой характерный вклад в становление нации и эволюцию американского образа жизни». Это слова президента Джона Ф. Кеннеди.

Я хочу тут восстановить подробности участия только некоторых великих наших соотечественников в обустройстве Америки, приобретшей с их участием свой современный облик и нынешнее величие. Но примера и этих немногих достаточно для вывода — нынешнего своего блеска она, Америка, возможно и достигла бы, но без русского вклада она не добилась бы этого так скоро, а того своеобразия, особицы и стремительности своей поступи, возможно, и не имела бы вовсе. Это не преувеличение. Житейский и научный подвиги этих великолепных русских — ясное тому доказательство. Американская мечта не так скоро осуществилась бы без этих русских...

1. Степан Прокофьевич Тимошенко (1878-1972)

Основатель американской школы прикладной механики. Один из крупнейших учёных-механиков XX-го века, до революции — профессор ряда ведущих учебных заведений России, а с 1922-го года — США, куда он эмигрировал во время гражданской войны. Его часто называют «отцом американской прикладной механики».

Причины бегства

Кровавая неразбериха революционных дней, постоянная угроза жизни, невозможность видеть сколько-нибудь ясную перспективу для приложения своих творческих сил, террор в отношении выдающихся деятелей науки, выбили тогда из колеи многих крупных представителей российской творческой и технической интеллигенции. Уже осенью 1919-го года С.П. Тимошенко принял решение — уехать за границу.

От первого лица

Из мыслей Степана Тимошенко: «Характерная черта современного развития промышленности и техники, — это широкое использование научного метода и собранных наукой фактов. Времена, когда наука и техника шли разными путями, уже прошли, и теперь для решения сугубо технических заданий пользуются могучим орудием, какое дают нам математика и механика. Пользуются методами экспериментальных наук и широко приспосабливают их для решения технических заданий лабораторным путём».

Что он сделал?

В Северную Америку С.П. Тимошенко попал в 1922-ом году, после трёх лет скитаний по Европе. Мировая война, которая совсем недавно закончилась, «ясно показала всю отсталость Америки в деле организации инженерного образования», сразу же заметил и отметил русский инженер-изгнанник. И он задумал грандиозное дело — дать американцам подлинную инженерную грамотность, такую, какой выработала её инженерная школа России. Работал сначала в исследовательском отделе компании «Вестингауз», где в то время уже трудились русские инженеры, ставшие потом такими же знаменитостями — В.К. Зворыкин и И.Э. Муромцев. Талант его сразу был замечен. Вскоре обращения к русскому учёному за консультацией стали системой, и руководство компании предлагает ему выступить с лекциями сразу для большой группы молодых инженеров. «Так, вероятно впервые на территории Соединённых Штатов, был прочитан курс теории упругости», — писал С.П. Тимошенко впоследствии. Оттуда и пошло его решительное влияние на постановку всего дела технического образования американских инженеров. Став затем профессором Мичиганского университета, Тимошенко решил и тут не ограничивать преподавательскую деятельность только занятиями со студентами. Он организовал летнюю школу механики для докторантов и дипломированных специалистов всей Америки. Ежегодно в Анн-Арбор стало съезжаться большое число инженеров, желающих углубить знание прикладной механики и инженерного дела. Многие из них оставались в университете на целый год, чтобы подготовить под руководством русского профессора докторскую диссертацию. Так Тимошенко вооружил американскую инженерную элиту подлинными знаниями, которыми самого его оделила превосходная для своего времени русская инженерная школа. И это знание изменило качество американского промышленного производства. Товары, в производство которых пришли высокие технологии, созданные знаниями и усилиями грамотной инженерной мысли, вскоре стали на мировом рынке недосягаемыми по качеству.

В сущности, из этого родилась и сформировалась величайшая доктрина, которой отныне будет следовать в своём развитии Америка, — рыночная «экономика знаний». Первоочередная цель США, следующих этой доктрине — достижение экономического превосходства на мировых рынках высокотехнологичной коммерческой продукции и уже на этой основе — достижение политического и военного лидерства. Выходит, русский учёный Степан Тимошенко и в самом деле указал Америке ясный путь для достижения первенства и благоденствия. Знания изменили качество промышленности, и это стало основой американского процветания. Одна из составных частей этого процветания — всемерное поощрение «утечки мозгов», в том числе (и по-прежнему) из нашей страны.

На склоне лет, подводя итоги жизни, Тимошенко писал: «Теперь, через сорок лет, обдумывая причину наших достижений в Америке, я прихожу к заключению, что немалую роль в этом деле сыграло образование, которое нам дали русские высшие инженерные школы». Вот такое дело. Где эти школы теперь?

В Америке учредили медаль его имени, там до сих пор инженерное образование ведут с оглядкой на него, пишут статьи на тему, «что бы сказал мистер Тимошенко» об американской подготовке инженеров.

Степан Прокофьевич умер в немецком городе Вуппертале, где провёл свои последние годы вместе с дочерью Анной Хельцельт-Тимошенко.

Свидетельства о сокровенном

Приведу тут несколько впечатлений и выводов Степана Тимошенко об Америке и американцах из книги его воспоминаний:

***

«Это было моё первое путешествие через океан и всё для меня было ново… Здания мне не понравились. Вследствие высоты зданий было недостаточно солнечного света. Особенно плохо обстояло дело с освещением на улицах, по которым проходили надземные городские железные дороги. Меня поразили металлические конструкции этих дорог. Внешний вид их был безобразен. Конструкции поражали своей технической безграмотностью и были по моему мнению опасны для движения. При прохождении поездов и особенно при их торможении на станциях раскачивания этих конструкций достигали совершенно недопустимых пределов. О безграмотности американских инженеров я уже раньше составил себе некоторое представление, изучая провалившийся мост в Квебеке. Но всё же не предполагал, что надземная железная дорога Нью Йорка построена настолько безграмотно.

***

Расположился поудобнее у окна, чтобы смотреть Америку… Оказалось, что между Нью Йорком и Филадельфией смотреть было не на что. Шли какие‑то болота, пустыри. Возделанных полей, вроде европейских, не было. Не видно было и наших деревень. Встречались городки. Жители их землей не интересовались, жили чем‑то другим. Уюта вокруг домиков никакого — ни цветов, ни садиков.

***

…Вот один показательный факт, в силу обстоятельств один русский инженер оставил службу в конторе и поступил на какой‑то завод молотобойцем. Выяснилось, что при крепком телосложении он зарабатывал физическим трудом больше, чем трудом инженера. Видно, что привилегия, которыми пользуется умственный труд в Европе, в Америке не существует.

***

Для получения нужных для моей работы книг и для чтения технических журналов я отправился по совету в библиотеку Института Франклина. Хотя по технической литературе эта библиотека была одна из лучших в стране, но по количеству получаемых журналов она была беднее не только петербургских библиотек, но и мне хорошо знакомой библиотеки Киевского Политехнического Института. На иностранных языках почти ничего не было. Бедность эту легко объяснить. Инженерной литературой никто в Филадельфии не интересовался. При моих посещениях библиотеки я никогда не встретил там ни единого читателя.

***

В одно из запомнившихся мне утр мы очутились свидетелями дикого зрелища. У одного из зданий, оказавшегося студенческим общежитием, шло побоище. Дрались кулаками с ожесточением. Были и лица в крови и разорванное платье. Студенты старших курсов избивали вновь принятых в университет «фрешманов». Это, как нам объяснили, происходит в начале каждого учебного года. Побоища эти не всегда проходят благополучно. На следующий день мы читали в газете, что некоторых участников побоища пришлось отправить в больницу с серьёзными ранениями. Газеты осуждали такого рода студенческие традиции, но упоминали, что когда-то такие избиения «фрешманов» происходили и в Англии в самых аристократических университетах, в Кембридже и Оксфорде. Для нас все это было непонятно. В русских университетах такого не бывало.

***

Я встретился в институте Вестингауза с инженером Петербургского Технологического Института Зворыкиным. По окончании Института он некоторое время занимался физикой во Франции. Во время революции он принял участие в колчаковском движении. Перебравшись в Америку, занялся вопросом передачи видимого на расстоянии (телевизьон) и, благодаря своей настойчивости, сделал в этой области значительные успехи.

Третьим моим товарищем по Исследовательскому Институту был Муромцев, родственник бывшего председателя Государственной Думы первого призыва. Муромцева я встречал ещё в России в заседаниях Военно-Инженерного Совета. Он являлся туда докладчиком по беспроволочной телеграфии, а я в то время занимался проектированием нужных для этого мачт. В Америку Муромцев приехал во время войны в связи с военными заказами, а по окончании войны перешёл на службу к Вестингаузу. В полуденный перерыв, после завтрака, мы русские обычно гуляли вместе. Конечно, разговор шёл о нашей работе в Компании. Настроение было невесёлое. Ни один из нас электрическими машинами, которые строила Компания, никогда не занимался и мы ожидали, что через какие‑либо полгода нас всех уволят за ненадобностью. Но этого не случилось — мы все в дальнейшем сделали у Вестингауза значительные успехи. Теперь, через сорок лет, обдумывая причину наших достижений, я прихожу к заключению, что немалую роль в этом деле сыграло образование, которое нам дали русские высшие инженерные школы. Основательная подготовка в математике и в основных технических предметах давали нам громадное преимущество перед американцами, особенно при решении новых не шаблонных задач.

***

Позже Зворыкин, занятый подготовкой к докторскому экзамену, принёс для чтения требовавшийся от докторантов тощий учебник по уравнениям в частных производных какого‑то американца. Невольно сравнивали мы условия для докторантских экзаменов в Америке с русскими экзаменами и удивлялись низкому уровню американских. Позже, когда я ближе познакомился с постановкой учебного дела в Америке, узнал, что недостаточные требования по математике начинаются со средней школы. Оканчивающий среднюю школу американец знает по математике не больше того, что преподаётся в первых четырёх классах русских реальных училищ. Он ничего не знает о теории логарифмов, хотя и пользуется логарифмической линейкой. Геометрия ограничивается задачами на плоскости, а тригонометрия обычно совсем не преподается. Ещё хуже обстоит дело с подготовкой учителей математики. Объём их познаний в математике совершенно несравним с тем, что требуется от учителей в Европе. Да и этих слабо подготовленных учителей совершенно недостаточно. По моим сведениям, например, сорок процентов средних школ в Калифорнии совсем не имеют учителей математики! Всё это я узнал позже, а в начале моей работы у Вестингауза я заметил только, что на местах, требующих хотя бы минимальных теоретических познаний, работают, главным образом, инженеры с европейским образованием.

***

Уже в первый год моей работы у Вестингауза моя деятельность начала расширяться в направлении педагогическом. Группа молодых инженеров, с которыми приходилось иметь дело в моей консультационной деятельности на заводе, обратилась ко мне с просьбой прочесть им курс теории упругости. Свободного дневного времени для таких лекций не было. Читать лекции можно было только по вечерам. После восьмичасового рабочего дня, вернувшись домой и наскоро пообедав, нужно было для этого опять ехать на завод. Конечно, было тяжело, но я на это согласился и никогда в этом не раскаивался. У меня была группа слушателей, человек двадцать пять, которые хотели чему‑то научиться. Так, вероятно впервые на территории Соединенных Штатов, был прочитан курс теории упругости. Это единение с молодыми инженерами не осталось без следа. Встречи продолжались и позже. Лекции были заменены семинаром, который существовал за всё время моей работы у Вестингауза. В этом семинаре делались доклады по различным отделам механики не только мною, но и другими инженерами, главным образом из Исследовательского Института.

***

Сосед сообщил мне, что в отделении механики профессор-голландец, стол которого я временно занимал, является главным теоретиком и знатоком по расчёту статически неопределённых систем. Он якобы открыл особый способ расчёта таких систем и опубликовал по этому вопросу целую книгу. Из дальнейших объяснений я заключил, что «особый способ» ни что иное, как известный способ Мора. Тот же сосед позже показал мне книжку, применявшуюся в университете и излагавшую способ Мора для вычисления прогибов балок. Имя Мора в ней не упоминалось и на книжке стояло имя одного из бывших профессоров Мичиганского университета. Такое бесцеремонное обращение с чужой литературной собственностью указывало на каком низком уровне стояло дело преподавания инженерных наук. Это была не Россия, не Петербургский Политехнический Институт!

***

На заводе у Вестингауза я встречался с взрослыми людьми, а в университете приходилось иметь дело с молодёжью и меня поразила грубость и невоспитанность этой молодежи. Какого‑либо почтения к профессору нет и следа. Студент входит в ваш кабинет в пальто и в шапке, и без всякого обращения начинает говорить о своём деле. Я пытался их приучить хоть шапку снимать, но хороших результатов не имел. Ещё один пример. Идти домой мне приходилось иногда по грязным улицам. Настоящих тротуаров часто не было и по грязным местам имелись узкие дощатые мостки. Жена обратила внимание, что я часто возвращался с грязными сапогами и попросила осторожнее обходить грязные места. После этого я внимательно проследил почему пачкаю сапоги и нашёл, что вдоль моей улицы расположено несколько студенческих общежитий и в некоторые часы немало студентов идут мне навстречу. Заметил, что при встрече студент не спешит дать дорогу профессору и я, не думая, уступаю дорогу и схожу с мостков. Решил изменить моё поведение, не уступать дороги и идти прямо на студента. При моём росте и весе этот метод оказался удачным — студенты уступали дорогу и я стал приходить домой с чистой обувью. Позже мне объяснили, что Мичиганский университет — штатный, что большинство его студентов приходят из малокультурных слоёв и вежливостью не отличаются. Когда я перешёл на службу в Станфордский частный университет, где большинство студентов выходило из интеллигентных семейств, я встретил молодёжь с лучшими манерами.

***

Вспоминаю съезды секции механики, в которых я впоследствии участвовал. Их устраивали обычно в крупных университетах в каникулярное время и предоставляли для жития членов общества студенческие общежития. Казарменная обстановка общежитий членов Общества видимо не стесняла. Скоро после начала занятий в университете я имел случай познакомиться с Советом профессоров. Это — многолюдное собрание, в котором принимают участие не только профессора, но и преподаватели. Обсуждение дел при таком многолюдстве, конечно, невозможно и всё ограничивается годовым отчётом президента, который обычно принимается без всяких прений. На этот раз заседание имело неожиданное для меня продолжение. После чтения отчёта президент говорил речь, точнее сказать делал выговор группе профессоров. Оказалось, что на последней футбольной игре некоторые профессора напились пьяными и безобразничали во время игры. И вот президент укорял их за такое поведение в присутствии студентов.

***

По вечерам я занимался дома. Для занятий с докторантами подходящих книг не было, и я занялся писанием таких книг. В 1930-ом году я закончил курс сопротивления материалов. Курс вышел в двух томах, первый — для начинающих студентов, второй — для докторантов и инженеров. Курс нашёл значительное распространение в Америке и позже был переведён на несколько иностранных языков. После этого я приступил к составлению курса теории упругости. У меня был такой курс на русском языке, но я задумал его расширить, включив в него все то, что могло бы представить интерес для технических приложений».

(Продолжение следует)