Где-то с полгода назад прочитал мемуары некой Маргарет Бубер-Нойман, отсидевший и в сталинских, и в гитлеровских лагерях, и захотел написать по ним своеобразный читательский отчёт. Несколько раз подступался к этому делу, но в итоге быстро осознал, что одной статьей дело явно не ограничится. А все потому, что своими воспоминаниями эта немецкая экс-коммунистка затронула целый ворох неудобных тем и вопросов, которые достаточно трудно сходу разъяснить. Видимо поэтому ее мемуары до сих пор не переведены на русский, отчего пришлось помучиться с их немецким оригиналом (а ведь написаны они аж в 1948 году!).
Сделаем так. В этой статье я постараюсь подробно осветить и пересказать вам лагерные мытарства Маргарет Бубер-Нойман (как она их описывает в книге), а в следующих — постараемся с документами в руках сравнить кое-какие щекотливые нюансы советских и гитлеровских концлагерей. Причем делать это мы будем очень глубоко, насколько только возможно. Тема эта мне достаточно близка (с двух сторон), прочитаны и осмысленны горы документальных книг и всех известных сборников документов (опять же, с двух сторон, в том числе англо и немецкоязычных), а потому считаю себя вправе делать это не оглядываясь ни на кого. Благо, что многие сетевые авторы большую часть из них даже не держали в руках, не то чтобы там читали. Но усердно пишут. Даже здесь, на Дзене. Чем же я хуже?
Что ж, начнем?
"Земля обетованная"
Маргарет Бубер-Нойман родилась в 1901 г. в приличной немецкой буржуазной семье, но с молодости увлеклась модным тогда марксизмом. К середине 20-х гг. она уже являлась убежденной коммунисткой и видным членом КПГ (Компартии Германии). Будучи профессиональной журналисткой, в конце 20-х девушка пристроилась на работу в один из журналов Коминтерна...
Немецкая компартия в те времена была одной из самых развитых и могучих в мире (разумеется, после ВКП (б)). Долгое время считалось, что "мировая революция" начнется именно из Германии. Правоверные коммунисты долгое время стремились, в первую очередь, захватить власть в промышленно развитой Германии, понимая, что аграрно-крестьянская Россия мало годится для амбициозных коммунистических планов. Верила в это и Маргарет Бубер-Нойман.
Но вера-верой, а личная жизнь по расписанию: в 1928 году девушка влюбится в коллегу по Коминтерну Хайнца Ноймана. Эта любовь определит всю ее жизнь...
Стоит отметить, что Хайнц Нойман являлся редактором пламенного коммунистического журнала "Rote Fahnе" (Красное знамя), а также видным членом Политбюро КПГ (и депутатом Рейхстага). Будучи правой рукой вождя германских коммунистов Эрнста Тельмана, Хайнц Нойман с 1922 г. лично знал самого Сталина. Одно время они даже состояли в переписке!
Как бы то ни было, любовь быстро закружила Хайнца и Маргарет, вот только спокойной жизни не получилось...
Дело в том, что уже в 1932 г. после внутрипартийных интриг Хайнц Нойман подвергся жёсткой критике и потерял место в Рейхстаге. Вместе с Маргарет (как бы в наказание) его отправили по коминтерновским делам в Испанию, где они и встретили весть о приходе нацистов к власти в Германии. Возвращаться назад не было никакой возможности, а в 1935 г. их и вовсе лишили германского гражданства. Остро встал вопрос о том, куда податься двум бедным немецким коммунистам без Родины и гражданства. Ответ напрашивался сам собой: ехать на "обетованную землю" мирового коммунизма — в СССР!
И в том же 1935 г. они поехали...
Нужно ли говорить, что это было их самой большой ошибкой?
Как раз в это время в СССР начинал раскручиваться маховик репрессий. Своего пика они достигнут в 1937-1938 гг. и буквально выкосят весь Коминтерн. Разумеется, попали под этот каток и приехавшие Нойманы. Сразу вспомнилось, что ещё в начале 30-х Хайнц пёр против "генеральной линии" партии, умудряясь прямо критиковать Тельмана и Сталина за недооценку нацистской опасности. В том числе и за это Хайнца сняли тогда со всех постов, отправив в Испанию. Сейчас же этот политических "багаж" превратился в страшный расстрельный грех.
В марте 1937 г. Нойман был арестован и проведен через Военную коллегию Верховного Суда (то есть через так называемый "сталинский расстрельный список", с личным одобрением его старого усатого друга по переписке). Уже через час после приговора он был убит выстрелом в затылок, о чем жена его тогда не узнала. Маргарет же удалось продержаться на воле до лета 1938-го, после чего она также была арестована и приговорена к 5 годам ИТЛ.
Так началась ее лагерная жизнь...
О жизни в Москве
Собственно, ее похождения после "изъятия" мужа на воле, арест, следствие, тюрьма, этап в лагерь и жизнь в Гулаге занимают в мемуарах ровно половину книги. И читать это иной раз крайне неприятно...
Во-первых, своим немецким взглядом Маргарет сразу же отмечает ужасающую нищету советского населения, проявляющуюся в том числе и в элементарной повседневной одежде. Ей даже пришлось самооправдываться тем, что "новый мир" пока только строится, а поэтому незачем акцентировать взгляд на неприглядных вещах. Дескать построим коммунизм — все изменится!
Во-вторых, значительная часть книги отводится удивлённому описанию жуткой шпиономании и атмосферы всеобщей слежки в СССР, где буквально все всего боятся. Следит сосед по номеру в гостинице и вахтёр на входе, уборщица номера и польский друг по Коминтерну, а уж прослушка телефона вообще никого не удивляет. Разговоры и даже простые встречи между европейскими коммунистами вне коминтерновских рамок крайне не приветствуются ("а вдруг узнает ГПУ", — как упрямо называет Маргарет в книге НКВД).
Жизнь в таком дерганном режиме продолжается ровно до тех пор, пока однажды ночью к ним с криком в номер не вламывается "ГПУ" и не арестовывает ее мужа в одних кальсонах. Далее начинается рассказ о бесконечных толкучках в тюрьмах, с целью выяснения его местонахождения, и описание жизни отщепенца, от которого все сразу же демонстративно отвернулись (даже перестали здороваться в Коминтерне). Все это усугубляется ее плохим знанием русского и совершенного отсутствия каких-либо средств к существованию. Выручили местные немецкие коммунисты, причем один из них жил с русской женой в коммуналке на четыре семьи. Описание визита к нему в книге забавляет. Для Маргарет сам факт коммуналок дик и непривычен, и она буквально в ужасе. Им с другом приходится шепотом разговаривать на кухне, чтобы никто из соседей не узнал, что немка пришла в гости к немцу.
Ну а потом за ней пришли...
Также ночью...
И с этого момента и начинается ее длительное тюремное странствие, которое закончится аж в апреле 1945 г. в... нацистском концлагере Равенсбрюк!
"Архипелаг Гулаг"
Вероятно, все это не стоило бы пересказывать, особенно после всей нашей обширной лагерной советско-постсоветской литературы, но здесь интересен как взгляд со стороны жителя "цивилизованной страны", так и время написания книги — 1948 год.
Итак, после ареста все у Маргарет пошло по накатанной: Лубянка, досмотр, допрос, этап в Бутырку, допросы, приговор, "столыпин" в лагерь и зоновская жизнь. При этом через "советский" раздел книги рефреном проходит ощущение бесконечной грязи, вшивости, скученности, болезней, голода и абсолютного, рабского бесправия. И написано так, что хочется самому поскорее принять ванну и откусить кусок черной горбушки, радуясь, что хоть она есть.
Первое, что сильно поразило тогда Маргарет — камера Бутырки. На 25 мест было набито 150 женщин, которые как сельди в бочке лежали раздетые на одном боку. На другой бок все переворачивались строго и одновременно по команде. При этом воздух камеры представлял собой влажную дымку, стены "плакали" и текли, а от жары и вони было очень трудно дышать. Вдобавок окна камеры были задернуты железным намордником, что лишь усиливало чувство клаустрофобии. Из двух стоявших у входа вёдер, служивших для узников уборной, по камере расходится чрезвычайно ядерный душок. Деревянные нары и лежащие на полу доски (на них тоже спали) кишели клопами и огромными вшами.
Нужно ли говорить, что в такой атмосфере у узников часто случались сердечные приступы и эпилептические припадки? Но самое ужасное начиналось утром, когда начиналась оправка. На все про все выделялось 15 минут, а к ведрам и крану с водой выстраивалась огромная очередь. Ходить в туалет нужно было очень быстро и на виду у всех, что сводило с ума. Первой мыслью перед входом в эту камеру, как пишет Маргарет, было, что она попала в сумасшедший дом. Первые дни дико хотелось умереть или покончить с собой.
А потом... привыкла.
Это удивительно, пишет она, но даже к таким диким условиям быстро привыкаешь...
К ее счастью, в камере оказались немки, как и Маргарет арестованные вслед за мужьями-коминтерновцами. Они ее тогда здорово выручили. Со временем немецкие подруги стали вести политические диалоги и спорить о произошедшем. Интересен рассказ Маргарет, в котором ее собеседница никак не хочет винить во всем сталинскую власть, уверяя, что эти аресты из-за "пробравшихся в НКВД троцкистов". Дескать вождь ничего не знает!
Вообще, она много рассказывала в книге об интересных людях, встреченных в тюрьме и лагере. Пересказать все сейчас нет никакой возможности, тем более, что нас интересует исключительно её похождение в лагерях...
После нескольких месяцев тюрьмы и серии допросов, как "социально-вредному элементу" Маргарет влепили 5 лет лагерей и отправили в казахский Карлаг (Карагандинский лагерь). Опять же, подробно описан этап в "столыпине", десятки ужасающих и грязных советских пересыльных тюрем. В итоге Маргарет оказалась на распределительный пункте Карлага, где ей предстояло отбывать срок.
Сразу бросилось в глаза, что местные заключённые выглядели крайне худо, в рваном тряпье, а жилье располагалось в самых настоящих землянках. В них из необструганных кривых досок были сколочены кривые двухъярусные нары, а туалетом служила огромная выгребная яма с перекинутыми через нее досками. Как она особо отметила, вокруг ямы стояла такая невыносимая вонь, что повсюду кружили мириады огромных мух. Это стало шоком для цивильной немки. Вдобавок в одну из ночей уголовники внаглую украли у ней единственную катомку со скромным пожитками...
Затем последовало распределение на работы, после чего Маргарет этапировали в какой-то отдаленный лагпункт Карлага. Бараки в нем располагались не в землянках, а были вылеплены буквально из глины, грязи и соломы. Здесь ей навязали работу от зари до зари, и она начала доходить. Усугублялось все страшной 40-градусной степной жарой, которая добивала.
По наблюдениям Маргарет, смертность в лагере была чрезвычайно высокой. По большей части от истощения и пеллагры. Немудрено, ведь еда состояла из каких-то полупропавших овощей, мучного супа и непонятно из чего сделанного влажного серого хлеба, из которого можно было отжать воду. Иногда заключённых выпускали в степь... погрызть траву. При этом главной проблемой была посуда, которой фактически не было. Металлическая ложка и тара из под консервы считались золотом!
И снова было описание туалета, который также представлял собой яму и доски. На этот раз все было гораздо хуже. Доски были так загажены, что в туалет ходили уже не в нем самом, а прямо перед ним. Оттого все пространство вокруг представляло собой одну сплошную клоаку...
Трудно сказать, выжила бы она, останься в этом лагере надолго, но Маргарет тогда крупно повезло. Уже в 1939 г. был заключён пакт Молотова-Риббентропа, и Сталин в качестве жеста доброй воли решил передать всех немецких коммунистов (выживших) в Берлин.
Так, в один из дней ее и нескольких немок вызвали к начальнику лагпункта, где зечек уже ждали опрятные московские чекисты. Их тут же переодели, отмыли, сытно накормили, а потом на обычном гражданском поезде отвезли в столицу. Там на Лубянке в чистой камере из откармливали и лечили пару недель, пока в один из дней не забрали с вещами на очередной этап. Пару следующих дней узники протряслись в поезде. И лишь когда дверь очередного вагонзака в очередной раз открылась, они с удивлением увидели, что находятся на каком-то железнодорожном мосту. С одной его стороны стояли люди НКВД, а с другой— молчаливые немцы с черепами на фуражках. Так сталинские власти передали их в руки СС. Маргарет пишет:
Когда мы уже были на полпути через мост, я оглянулась. Чиновники ГПУ все еще стояли и смотрели, как мы уходим. За ними раскинулась Советская Россия. С горечью я вспомнила коммунистическую литанию: "Отечество трудящихся, оплот социализма, пристанище преследуемых"...
В руках гестапо...
Сразу после передачи в немецкие руки их отвезли в тюрьму польского городка Бяла-Подляска, где они просидели несколько дней. Причем начальник тюрьмы со словами: "Не могу же я посадить этих женщин-политических с уголовницами", — разрешил им сидеть вместе этапируемыми из СССР мужчинами. Это очень удивило Маргарет, ведь в СССР с этим не стали бы даже заморачиваться.
На следующий день эсэсовцы отвели весь этап на кухню, где сытно накормили гороховым супом с хлебом, дав немного варенья. Это здорово приподняло настроение этапируемым, как пишет Маргарет, некоторые с надеждой говорили: "Не так-то все и страшно, всяко лучше, чем в Сибири".
Через неделю всех их перевезли в тюрьму города Люблин, где передали в руки местного гестапо. Узникам сразу же "откатали пальцы", сфотографировали, заставили заполнить анкету, и стали по одному вызывать к следователю. После какого-то беглого допроса, Маргарет вернули в камеру и... забросили на пару недель.
Все это время кормили в люблинской тюрьме крайне плохо: 400 гр хлеба в день и тарелка "синего Генриха", как называли в немецких тюрьмах жидкую ячменную баланду. Вскоре ни о чем другом, кроме голода заключенные уже не думали...
Через 2 недели 16-ти этапируемым вместе с Маргарет женщинам очень крупно повезло: им предложили подписать бумагу о прекращении всякой политдеятельности, а взамен получить мгновенную свободу. Нужно ли говорить, что весь их коммунизм тут же сдуло как рукой? Все до единой согласились и тут же под всем подписались. На руки им выдали бумажное предписание встать по приезду домой на учет в местном гестапо и действительно освободили.
Маргарет же, напротив, вызвали к следователю, который честно признался, что освободить ее не может, хотя на нее ничего и нет. "Ввиду того, что вы жена опасного коммунистического преступника, гестапо берет вас под "защитный арест" на неопределенный срок. Вы будете направлены в концлагерь", — холодно добавил он.
Так Маргерет Бубер-Нойман стала бессрочной "защитной заключённой" и оказалась в Равенсбрюке — единственном женском концлагере Третьего рейха на тот момент...
Равенсбрюк
Перед отправкой в концлагерь Маргерет несколько месяцев просидела в женском отделении берлинской тюрьмы Моабит. Она сразу же отметила разительное отличие с Бутыркой:
После Бутырки Моабит — я имею в виду женское отделение, а не отделение гестапо — казался идиллическим местом. Почти все констебли были дружелюбны, с ними можно было поговорить, и редко кто слышал окрики или приказы. Никто не гремел ключами от камер, когда раздавался громкий плач, громкое пение или громкий крик. Во время переходов по тюремному коридору никто не подгонял окриками «руки назад» или «опустить глаза»...
Меня поместили в камеру № 17, которая была рассчитана на четверых заключенных, но в ней иногда содержалось до десяти женщин. Все спали на матрасах и обладали постельным бельем. То, что клопов было в изобилии, на меня уже не производило никакого впечатления, как и то, что еда была несъедобной и в недостаточных количествах. В камере было большое непрозрачное окно, благодаря чему она теряла тюремный вид. Так же был туалет и водопровод. По-настоящему оценить такое мог только заключенный, приехавший из России...
По ее словам, основной политический контингент германских женских тюрем тех времен: слушатели вражеских радиостанций (после 1941 их будут казнить), нарушители "расовой дисциплины" (то есть немки, переспавшие с евреями или славянами — в шутку их называли "постельными политиками"), коммунисты, равно как и представители всех остальных партий, а также евреи и поляки.
После небольшой задержки в Моабите, Маргарет 2 августа 1940 г. отправили по этапу в концлагерь Равенсбрюк, который поразил ее еще больше. Если Карлаг представлял собой десятки разбросанных по Казахстану небольших лагпунктов (с хаотично настроенными грязными землянками или глиняно-соломенными хижинами), Равенсбрюк выглядел как четко симметричная территория с десятком (до миллиметра одинаково) выстроенных основательных бараков, строго и ровно обтянутый колючей проволокой под напряжением. В те времена численность его заключенных варьировалась в пределах 4 тысяч женщин-узниц...
На всем концлагере лежала печать какой-то чисто прусской обстоятельности и порядка. Возле каждого барака были устроенны аккуратно подстриженные цветные газоны и клумбы, а главный плац выглядел до блеска начищенным. Женщины-заключенные передвигались по лагерю как в армии строгими рядами, маршем, нога в ногу, под громовые команды эсэсовцев. "Стоять!", "Налево!", "Держать строй!", "Убрать живот!", "Руки по швам!", — то тут, то там раздавалось в лагере. При этом передвижение строя заключенных проходило с солдатскими песнями, которую узники обязаны были петь в один голос и не сбиваясь. Лагерные эсэсовцы с огромными волкодавами строго следили за исполнением всех этих команд. При этом все женщины-узницы выглядели одинаково: белый, туго повязанный платок на голове, сине-белое полосатое арестантское платье и деревянные башмаки.
Маргарет пишет, что вновь прибывшие при виде этих действ сразу же впали в глубокую депрессию. Неужели так теперь придется жить здесь каждый день? Может лучше было бы остаться в антисанитарном советском Гулаге?
Кроме этого, новичков поразило, что у самого входа в лагерь располагался небольшой импровизированный зоопарк, в котором содержались павлины, попугаи и даже... обезьяны на настоящих лианах. Рядом росли аккуратно высаженные ели.
Ну а далее началось то, что Маргарет назвала "чисто прусской бюрократической волокитой". Сначала нужно было зайти в "политотдел" лагеря, чтобы снять фотографию и данные узника, а также получить присвоенный лагерный номер. Сообразно статусу узника выдавался треугольник-винкель, который позже нужно было ровно нашить на одежду (так, красный винкель означал политического узника, розовый — "нетрадиционала", фиолетовый — свидетеля Иеговы и т. д.). Потом нужно было отправиться на склад, чтобы получить лагерное обмундирование. Следом стрижка наголо и баня. Затем распределение по баракам.
«Защитный заключенный Маргарет Бубер, № 4208»...
При входе в барак каждому сразу же выдавались казенные вещи: аллюминевые миска, ложка и вилка, стакан и полотенце. Также выдавали по два одеяла (летнее и зимнее), две простыни и наволочки, полосатое ночное постельное белье. Кроме того, обязательно прилагался набор для чистки обуви. Со всем этим добром вновь прибывшие узницы и вошли в свой первый барак, расчитанный на 100 узниц...
Там сразу же началась наука. Оказалось, что все эти принадлежности должны лежать в строго отведенных местах барака. Например, полотенце должно было быть сложено строго в треугольник и висеть на дверце личной прикраватной тумбочки (наличие добротно сколоченной личной тумбочки сильно поразило Маргарет). Вообще барак выглядел очень чисто и основательно. Имелся добротный туалет, причем с настоящими, аж до блеска начищенными унитазами и умывальниками. Нары были строго заправлены белоснежным постельным бельем, окна завешаны аккуратными шторками, а вокруг стоял запах "деревянной чистоты".
И снова, как пишет Маргарет, "по дурацкой прусской привычке" нужно было быстро научиться идеально и по-солдатски заправлять свою кровать. На матрасе и заправленном одеяле не должно было быть ни единой складочки, иначе строгое наказание: от удержания обедов до многосуточного штрафного изолятора или 25 ударов плетью. В иных ситуациях могли за компанию наказать и весь барак...
Ну а потом пришло время обеда — и он поразил. Маргарет пишет:
...Моей первой немецкой лагерной едой была сладкая каша с печеными фруктами. Моему удивлению не было предела. Но когда каждому арестанту следом выдали по большой порции белого хлеба, по куску колбасы, 25 граммов маргарина и ложке смальца, я обернулась к «старой» арестантке и спросила: "Сейчас какой-то праздник в Равенсбрюке? Или завтра ожидается визит какой-то комиссии?" Она отрицательно покачала головой и ее глаза, казалось, засомневались в моем здравомыслии. "Нет, почему?"
— "Неужели здесь всегда такая еда?"
— "Да! Это для тебя слишком?»
— «Да нет же, я просто подумала...» — и я, смущенно запнулась и замолчала...
Далее она начинает сравнивать все это с ужасающими первобытными условиями казахского Гулага, поражаясь, какие световые годы отделяли бытовые условия Карлага и Равенсбрюка. Например, она вспоминает, что за все время заключения в Караганде ни разу не видела ни одного стола или стула в глинянной хижине или землянке для заключенных.
Но, как бы то ни было, все это было лишь началом настоящей истории Равенсбрюка. В следующих статьях мы еще поговорим о причинах столь идеального его положения, а пока просто примем это к сведению.
Такая концентрированная прусская идиллия не продлилась долго. И вскоре начался распад идеального концлагерного порядка...
Равенсбрюк матереет
Как идеально не выглядел бы в бытовом плане Равенсбрюк по сравнению с Карлагом, после 1940 г. началось стремительное ухудшение его положения. С началом масштабной войны против СССР и усиления Сопротивления в Европе кратно выросло число его узниц. Если раньше в одном бараке жили по 100 узниц, в 1941 г. стали жить по 200, в 1942 г. — по 350, а с 1943 г. — уже и по 500 человек. Естественно, ни о каких порядках и идеальных заправках кроватей, равно как и белоснежных простынях, речи более не шло. Уже после 1941 г. мало кто обращал внимания на клумбы и цветочницы, спокойно топчась по ним. Да там более ничего уже и не высаживали. Все понты были окончательно отброжены...
При этом узницы сгонялись в Равенсбрюк буквально со всей Европы. Здесь сидели немки, польки, француженки, русские, украинки, чешки, голландки и т. д. и т. п. Особенно интересно в книге Маргарет описание того, как летом 1942 г. в Равенсбрюк пригнали женщин Севастополя, участвовавших в его обороне. Немцы до посинения боялись "русских" и специально огородили выделенный им барак лишним рядом колючей проволоки. Эти женщины вошли в концлагерь в военной форме, строем с высоко поднятой головой, вызвав неподдельное восхищение у всего лагеря. Они пользовались авторитетом и в дальнейшем наладили связь с остальной частью лагеря.
Также после 1941 г. началось стремительное ухудшение снабжения лагеря, отчего питание быстро скатилось до полуголодной баланды. С этим кратно выросло число болезней и, собственно, смертности. К слову, закончилась и материальная идиллия. Никто более никаких вещей, кружек, банок, склянок не выдавал, а потом перестали выдавать и казенную одежду заключенных. Ее банально некому было шить. Узницы стали ходить кто в чем, в гражданской одежде, но с нашитым большим матерчатым крестом на спине.
Также после 1941 г. Равенсбрюк перестал считаться "исправительным" лагерем, превратившись в чисто трудовой. Прямо возле него быстрыми темпами возводились новые бараки, в которых узницы работали на немецкие концерны, в том числе и на знаменитый "Сименс".
Начиная с 1942 г. в концлагере начались и прямые массовые убийства. Провинившихся женщин расстреливали или вешали десятками, а тех, кто доходил и не мог больше выполнять работы — отправляли в газовые камеры или делали смертельные инъекции. Специальные комиссии, занимавшиеся отбором доходяг, приезжали в лагерь чуть-ли не каждый месяц. Но самое страшное началось, когда над узницами стали проводить опыты. Многие при них погибали в страшных мучениях. Также отбирали из Равенсбрюка женщин в бордели в других концлагерях. Норматив был 1 женщина на 500 мужчин. "Изнашивавшихся" после всего этого отправляли в газовые камеры или расстреливали.
После 1941 г. в концлагере появились десятки, а потом и сотни детей. Смертность среди них также была ужасающей. Вскоре в Равенсбрюке пришлось даже выстроить новый большой крематорий, который без остановки дымил днем и ночью...
В этот период чуть не погибла и сама Маргарет. Она заболела жестким фурункулезом, который вскоре перешел в заражение крови. Лишь ее высокий статус (она там стала позже капо) и дружба с одной высокопоставленной немкой из администрации позволили попасть в лазерет. С помощью украденного у эсэсовцев лекарства ее вычухали и подняли на ноги подруги.
Кстати, Маргарет в лагере встретила и подружилась с любовницей Франца Кафки — знаменитой Миленой Есенской. Она была арестована в Праге за связь с Сопротивленией и также сидела в Равенсбрюке. Милене не повезло — в мае 1944 г. она скончалась от воспаления легких в концлагере. Спустя много лет Маргарет напишет о ней отдельную книгу под называнием "Милена"...
И снова Маргарет очень крупно повезет. За несколько дней до освобождения лагеря Красной армией она добъется снятия "защитного ареста" гестапо и освобождения из концлагеря. Буквально перед носом у Красной армии она доберется до американских позиций и после войны навсегда осядет на Западе. Скончается в 1989 г., написав множество книг.
Ну а статистика Равенсбрюка, который изначально создавался Гиммлером как "идеально-образцовый женский концлагерь рейха", выглядит так. За 5 лет через него прошли около 135 000 узниц со всей Европы, из них от 40 000 до 90 000 погибло или было убито. Это в несколько раз больше, чем в дольше существовавшем и откровенно примитивном Карлаге.