Легедза и председатель определяют место для расположения лагеря. Ходят, меряют шагами, жестикулируют. Легедза смотрит по сторонам, затем выражает председателю своё одобрение. Судя по всему, место, наконец, выбрано. Это широкий берег реки, к которой ведёт тропинка, а рядом, вплотную – лес.
Военнопленные неторопливо разгружают полуторку со всем необходимым, отцепляют полевую кухню. Легедза даёт распоряжения, говорит о чём-то с председателем. Разгружаются доски, верёвки, инструмент, прочий скарб.
Все вместе начинают стаскивать на землю из кузова большой мешок, разворачивают его. Это большая палатка. Долго пытаются сориентировать её – где перёд, где зад. Наконец, все вместе волокут мешок на отведённое место, чтобы, наконец, воздвигнуть своё будущее жилище.
Начинается это, конечно, с большого общего перекура.
Ганс обустраивает место для будущей кухни: закрепляет колёса, дышло. Приносит из ящиков посуду, кастрюли, поварёшку.
Несколько человек начинают сколачивать большой обеденный стол, пилят доски, вкапывают столбики для основы.
Ганс носит из леса сушняк, пилит его, складывает перед кухней.
Легедза командует установкой палатки. Внутри уже поднимаются шесты, по сторонам стоят немцы с верёвками для натяжения. Неторопливо поднимается и возникает всё сооружение.
Ганс приносит с реки кастрюлю с водой, заливает её в котёл кухни. Смотрит в него, отправляется снова за водой.
Над обеденным столом водружается навес. Рядом с палаткой приколачиваются умывальники.
Вечер.
Дымится полевая кухня, горят керосиновые лампы у входа в большую палатку, над столом. Суетятся немцы. Видны только их силуэты.
На пригорке несколько баб смотрят на лагерь, о чём-то недовольно разговаривают. Машут руками, плюются, уходят.
Утро.
Перед палаткой сушится мытая обувь: сапоги, ботинки. Развешены портянки, рубахи.
Подходит Хоффман, смотрит на обувь, берёт в руки, выбирает. Наконец, останавливается на сапогах, примеряет подошву к своей ноге.
Подходит Ганс, хватает сапог, который в руках у Хоффмана. Тот не отпускает.
Ганс недоумевает:
— Это мои сапоги!
- Нет. Теперь это мои сапоги!
Быстро подходит Отто, старший и по званию, и по возрасту, хватает за рукав Хоффмана.
- Хоффман, Вы забываетесь! Перед Вами - офицер! Отдайте сапоги!
Хоффман вырывает руку:
- Мы тут все равны!
- Ошибаетесь! Хоть мы и в плену, но продолжаем оставаться солдатами Вермахта!
- К чёрту! Мы не на плацу!!!
- Вы давали присягу, Хоффман! Соблюдайте субординацию!
Хоффман отрезает решительно, с издёвкой:
- Хватит командовать, штурмбанфюрер!
Отто и Хоффман смотрят друг другу в глаза.
- Я не могу наказать Вас по Уставу, Хоффман… Но… Вы можете завтра просто не проснуться.
Хоффман долго молчит, смотрит на Отто, швыряет сапоги в руки Гансу.
Слышно, как кто-то начинает греметь посудой. Немцы всё внимание обращают на кухню.
Настасья накрывает скатертью недавно сколоченный обеденный стол, вдоль которого такие же новые скамейки. Она ставит стопку мисок, высыпает ложки. На середину - большую миску с хлебом. Затем она идёт к полевой кухне, взбирается наверх и открывает крышку котла, из которого повалил пар.
Немцы заворожённо смотрят на Настасью. Кто любуется необычайной привлекательностью Настасьи, а кто-то вдыхает запах домашней пищи.
Ганс замер, уставившись на Настасью.
Остальные начинают суетиться. Кто приглаживает волосы, досадуя от густой щетины. Кто-то срывает сухие рубашки с верёвки, начинает спешно одевать.
Немцы обуваются, моют руки, приводят себя в порядок. Оглядываются, смотрят на Отто, будто ждут команды или одобрения.
Настасья деловито и молча накладывает кашу немцам, выстроившимся в очередь перед кухней.
Немцы очень довольны, пытаются выказать хоть какую-то любезность.
Настасья на это не обращает никакого внимания, мужественно перенося эту неожиданную для неё и неприятную повинность.
Отходя от кухни с мисками каши, немцы расстроенно пожимают плечами, переглядываясь и улыбаясь, не забывая при этом оценить «домашний аромат» их новой жизни.
Председатель и Легедза едут на бричке. Дорога идёт вдоль большого луга и сворачивает в лес. В нём ещё сохранились заросшие просеки, вчерашние делянки. Кое-где ещё остался лежать, сложенный в штабеля и высохший за годы, кругляк. Председатель останавливает лошадь.
- С этой стороны и начнёте. Сосны тут у нас кряжистые, корабельные. Я метить уж не стал. С моей-то культёй по лесу больно-то не набегаешься.
Легедза смотрит на протез:
- На фронте?
- Где ж ещё? Правда, мне повоевать-то толком не пришлось. Батарею накрыли танками. Рвануло так, что пушка наша перевернулась. Вот лафетом меня и придавило, переломало всего… Шевельнуться не мог. Винтовка — вот, рядом… И никак. А лафет у пушки тяжеленный… Эх…
Председатель трогает вожжи, едут дальше.
- Жарко было?
- Не то слово… Очнулся в лазарете. Кто нашёл, кто вытащил - до сих пор не знаю. Только вижу - руку и ногу оттяпали. Сказали потом, мол раздробило сильно. Быстро я отвоевался. Теперь вот тут… с бабами воюю.
- Тоже не сахар!
- Не то слово! Таких бы на фронт - с их-то характером – немец уже давно бы удрапал! Ещё в начале войны!
- Да уж. Особенно от той, глазастой!
- От Настасьи-то? Да… Её в детстве волчицей прозвали. За глаза её, да и девичья фамилия у неё в самый раз - Волкова! Так что ты подумай, как следует!
- Да что думать. Наскитался. Хватит. Пора и к берегу.
- А ты как с этими-то? Пацанов что ли мало немчуру-то охранять?
- Так-то оно так. Только я, вроде как, добровольно. До войны ещё отца и мать расстреляли по доносу. Я в НКВД сам и напросился. Думал: доносчика найду. Ага. Нашёл. А сам взял и не сдержался раз. Труса одного. Ну, вроде как без суда и следствия… Шлёпнул в окопе. И всех делов.
- Как же это?
- Да вот так. Его бы всё равно, конечно, потом расстреляли перед строем. За трусость… Сразу после боя… Меня тогда такое зло взяло! Все в атаку, а этот… Так что «залётный» я. Самого тогда чуть не к стенке. Да вот - в конвойные понизили. Вроде как пожалели… Так что с этой, как ты говоришь, немчурой и топаю. А куда - сам не знаю.
- А семья, родня какая остались, нет?
- Не-а. Один я.
Вдруг Легедза хватает вожжи, останавливает лошадь, встаёт в бричке в полный рост, прислушивается. Долго стоит, почти не дышит.
В лесу тишина, только птицы поют.
Председатель оглядывается по сторонам:
- Ты чего?
- Тихо!
- Нет же никого!
- Не скажи…
Легедза спрыгивает на землю, берёт автомат, осторожно идёт в лес. Председатель неохотно слезает с брички, идёт за Легедзой. Тот показывает ему, чтобы тише.
Они тихо пробираются сквозь заросли, но председатель своей культёй то и дело ломает сухие веточки, взывая шум и треск. Легедза каждый раз оборачивается, хмуря брови.
Старшина жестом командует «стой».
Оба замирают.
Легедза смотрит по сторонам, прислушивается, жестом показывает направление.
Оба крадутся дальше.
Председатель явно сердится, не понимая, куда они и что происходит.
Легедза крадётся к небольшой полянке, где видит застрявшего лапкой волчонка в щепах пня.
Старшина рукой подзывает председателя, кивает головой на находку.
Волчонок уже не пытается освободиться, а только тихонько скулит.
Председатель очень изумлён:
- Ну, и слух у тебя!
- Тихо! Может, мамка его рядом!
Легедза медленно озирается по сторонам, прислушивается. Потом подходит к волчонку.
Тот смотрит на Легедзу, начинает по-детски рычать.
Старшина ухмыляется:
- Ишь ты…
Глава 4: