Братик

Душная летняя ночь… Ещё с вечера небо от края и до края заволокло тяжёлыми тучами, и всё тревожно притихло: и говор редких прохожих на улице, и шелест листьев на деревьях, и писк неугомонных стрижей, что поселились под нашим балконом. Мама ждала грозу и на ночь прикрыла, обычно распахнутую за тюлевой шторой, балконную дверь. Я проснулась в мутных предрассветных сумерках вся в жарком поту от какого-то звука…
Раскрываю глаза и замираю от неожиданности: они – дерутся! У стены напротив моей «атаманки» – родительская кровать. Из-за одеяла мне не понятно кто кого мучает, стонут и всхлипывают оба: и мама и папа! Поборов страх, я спускаю ножки на холодный пол и, сделав несколько шагов, тяну край родительского одеяла, всхлипываю: «Не надо…»
Ко мне поворачивается странное искажённое лицо отца, он замирает и выпускает бедную мамочку из-под себя; а она, скользнув с кровати, хватает за подмышки и, резко дёрнув штору, выставляет меня… на балкон! Дверь за спиной захлопывается, и я оказываюсь между небом и землёй!

Вспышка! Мёртвым светом озарила макушки замерших деревьев, глубину пустой площади, дома вокруг неё с чёрными глазницами окон, и меня, четырёхлетнюю испуганную девчонку, спиной прижавшуюся к родной двери... Предрассветный холод заставляет сжаться всем худеньким тельцем, босые ноги моментально «примерзают» к балконной плите, а сверху на плечи падает несколько крупных капель… Кто-то плачет?
Поднимаю голову, и этот «кто-то» страшно рычит на меня и опрокидывает огромную лейку воды! Ночная рубашка моментально намокает, как и балкон, и сразу потемневшая стена, деревья, замотавшиеся под ударом дождя, и покрывшаяся водяными пузырями площадь. Вновь – слепящая вспышка! Раскат грома оглушает… Долгожданная гроза накрывает город.
Мать втаскивает меня в комнату и, содрав треснувшую на вороте мокрую сорочку, засовывает меня дрожащую к себе под одеяло… Я стучу зубами, не в силах согреться! За её плечом – сонное посапывание отца, отвернувшегося к стене, и этот звук заставляет в страхе сжаться сердечко и не позволяет почувствовать тепло материнского тела.

*   *   *

Что-то «сломалось» во мне... Я ходила, спотыкаясь на каждой кочке, в детском саду во время прогулки перестала бегать с подругами взапуски и спорить за право быть первой на качелях, плохо ела, не смеялась, как раньше… Что-то важное изменилось в моей жизни, хотя внешне всё было по-прежнему. Может быть – сон?
Действительно, после злопамятной грозы стала с трудом засыпать по вечерам, чем раздражала мать, с не меньшим трудом поднималась по утрам, чем злила вечно опаздывающего отца. Часто просыпалась среди ночи и сквозь ресницы с тревогой поглядывала в сторону родителей – не обижают ли они друг-друга? А они, оказывается, такие ласковые и любящие днём, давят и мучают друг-друга ночью...
Хотелось закричать: «Перестаньте! Это – плохо! Неправильно! Мне страшно…», но замирала, вжимаясь в подушку, до боли зажмуривала глаза и закрывала ладошками уши. И когда родители наконец-то затихали, ещё долго не могла уснуть, стараясь не всхлипывать, кулачком вытирала солёные щекочущие слёзы.

«Что же ты, голубушка моя, всё время клюёшь носом?» – нянька гладит меня по голове, шутя, дёргает за косичку. Оказывается, я с открытыми глазами уснула за завтраком, чуть не свалилась со стула и уронила надкусанную ватрушку на пол, чем рассмешила всю группу.
Няня принесла новую ватрушку, румяную, с яблочным повидлом, остывшую чашку какао поменяла на тёплую и присела рядышком на детский стульчик, словно съела его своей необъятной попой... Это – смешно, и я улыбнулась. Няня-Валя – взрослые зовут её «Варя», но нам так не выговорить – огромная, мы с девчонками только втроём можем охватить её, всегда пахнет пирожками и подгоревшим молоком, и лицо у неё похоже на румяную булочку с изюминками глаз. Эти изюминки улыбаются мне, а пухлая тёплая ладошка гладит по спине.
Все ребята шумной ватагой уже ушли из столовой, и мы остались вдвоём. О чём говорили? Валя-Варя старалась понять, почему я постоянно клюю носом, а поняв в чём причина, рассмеялась: «Глупышка, родители делают для тебя братика!»
Вот те раз! Это как? Почему надо что-то нужное и важное делать в темноте и под одеялом? Разве получится хорошо?! Словно песочные часы, моё представление о мире и о том, что правильно, вновь перевернулось…

*   *   *

– Что ты делаешь?.. – мама отвесила мне подзатыльник.
– Братика, – полными слёз глазами я смотрю снизу вверх и не могу понять выражения её лица.
На маленьком столике передо мной – дощечка и коробка пластилина. Я ловко слепила человечка, нас учили в садике: круглая головка, туловище, сверху – ручки, снизу – ножки потолще… Но это – просто человечек, а чтобы он стал «братиком», по нему надо шлёпать, как папа по маме. Вот я и шлёпнула! Мой чудный человечек сплющился в лепёшку – уже ничего не вернуть… А мама, вместо того, чтобы помочь моему горю, отвесила подзатыльник, забрала пластилин и положила коробку на шкаф… Я разинула рот и постаралась зареветь как можно громче, но пластилин и «братика» мне не вернули.

Мама вообще стала странной и страшной… У неё вырос огромный живот, и папа, прикладывая к нему ухо, говорит, что слышит как там шевелится… сынок! Неужели мама, как серый волк, кого-то съела? Может быть, она съест и меня?.. Я стала лучшие кусочки из своей тарелки перекладывать в её, может быть это спасёт…
Кто-то спросил папу: «Кого ждёте?», и он ответил: «Конечно, сына! Братика для Светки». Значит, братик должен скоро приехать! Откуда, с кем? Не жизнь, а сплошные вопросы, а раньше было так хорошо, спокойно. Зачем родителям потребовался «братик», им меня мало?! И я старалась громче петь и смеяться, скакать и кружиться по комнате, помогать, путаясь под ногами и всем мешая…

Папа достал из кладовки мою старую кроватку. Я уже почти год сплю на «атаманке». Её подушки и валики укрыты тканевыми чехлами – по серому льняному полю, мама сама вышила, букеты алых и оранжевых маков с зелёными резными листьями. Мне просторно и уютно в новой постели, особенно когда мама садится ко мне в ноги и читает сказку из толстой, уже выученной наизусть, книги. И вот опять старая кровать! Я готова была разреветься, но папа сказал, что кроватка – для братика.  Наконец-то он приедет! Вчера мама уехала, наверное на вокзал, его встречать!
Поезд с братиком опаздывал, и мама осталась ночевать на вокзале, но поезд не пришёл и на следующий день, и ещё несколько дней... Я стала тосковать и волноваться, решила, что это мама сама куда-то уехала... Хотела спросить об этом папу, но здесь появилась мама!!!

Она похудела, видно ездила далеко, и кушать там было нечего. Поездка оказалась неудачной – братик не приехал. Вместо него, мама привезла маленьких пищащий свёрток… Может быть там котёнок или щенок?! Оказалось – маленький человечек с крошечными пальчиками и красным сморщенным личиком. Так ЭТО – мой «братик»? Я разочарована до слёз: значит, по-прежнему, защищать меня от вредных мальчишек – некому, поиграть или поболтать о «детских» делах – не с кем…
– Смотри-смотри, он писает! – папа в восторге! Но я тоже умею писать, почему-то никто этому не радуется. Со стола запахло… Фу-у-у… Мы же там едим! Приступ тошноты заставил выйти в коридор, следом за мною вышла и мама с «новым» ребёнком на руках. Поплескала его, оглушительно орущего, в ванной и вернулась в комнату, про меня не вспоминая...
Я сидела на кухне у чужого стола, а вокруг меня мельтешили соседки, готовя праздничное угощение. Ради меня таких хлопот никогда не было… Задохнувшись от обиды, я спрыгнула с высокого стула и, никем не замечаемая, вернулась в комнату к родителям.

«Новый» ребёнок жевал маму! Она смотрела на него сверху вниз и улыбалась…
Папа снял со стола вазу с огромным букетом полу-распустившейся сирени, что наломал где-то для мамы, и понёс его на кухню, для украшения всеобщего праздника. С кухни вкусно пахло, слышались весёлые голоса соседей и счастливый папин смех.
Мне хотелось пойти туда, но я, вытаращив глаза, всё ждала, когда мама вскрикнет от боли или у неё потечёт кровь... Всё обошлось! Ребёнок отпустил мамину голую грудь, зевнул беззубым ротиком и закрыл свои бесцветные глазки. Мама положила его в мою кроватку и стала прибирать в комнате: переложила стопочки пелёнок и маленьких рубашечек в шкаф, постелила постель на «атаманке», открыла балконную дверь, и оттуда пахнуло цветущей черёмухой, поменяла халат на нарядное платье и стала перед зеркалом расчёсывать волосы. Всё это она делала так, словно меня не было в комнате…
 А я стояла возле своей кроватки и думала: «Зачем? Зачем он нужен?» Протянула сквозь прутья руку и потрогала крохотную щёчку… Братик смешно поморщил носик и зачмокал бутончиком губок. Погладила пальчиком по его кукольному лобику, и моё сердечко сжалось от незнакомого чувства жалости и нежности… Но братик вдруг раскрыл неожиданно огромный рот и заорал так громко, что я вздрогнула!
«Смотри за детьми! Она выколет ему глаза!» – окрик отца заставил меня отшатнуться. Его сильная рука схватил меня за шиворот и, подняв как котёнка, выставила за балконную дверь: «Дай ему уснуть…»

Вновь, между небом и землёй! Вверху с пронзительным писком носятся стрижи, где-то внизу бибикают машины, холодный ветер с запахом весны ерошит волосы и щиплет глаза… Или это – слёзы?
Я боялась высоты до щемящего ужаса, но сейчас подошла к самой решётке и заглянула вниз, в бездонную пропасть площади. Там, далеко внизу под балконом, у дверей магазина стояли две пузатые железные бочки. Одна – «молочная», возле белой лужи, окружённой стайкой бездомных кошек, и длинным «хвостом» из тёток с бидонами. Вторая – «пивная», с «хвостом» из мужиков и  грызущимися бродячими собаками. Люди беззлобно перебранивались между собой, подсмеивались друг над другом, собаки лаяли, кошки торопливо лакали… Никому не было дела до всеми покинутой девочки над головой! Стрижи, срываясь с неба, казалось летели ко мне с утешением, но перед самым балконом резко ныряли вниз к своим маленьким домикам. И им – я была не нужна!

Захотелось спрыгнуть с балкона и убежать, а лучше – улететь куда-нибудь прочь, где буду любима и нужна! Я села на край, свесив ноги вниз между прутьев. Уронила на головы людей тапок и заревела громко, во всё горло, оплакивая свою несчастную долю и нерождённую любовь к брату…