Владимир Челищев (Линденберг)
"Человечество молится"
Практики медитации в мире - Цзен-Буддизм
Учение Будды распространилось из Индии на Цейлон, в Аннам, Таиланд, Бирму, Сиам. Там преподавалась старейшая школа Буддизма "Хинаяна" (Малая колесница). Учение Сатипатхана происходит из Хинаяна-буддизма. Более молодое учение "Махайя-буддизм" (Большая колесница), распространилось в Китае, Тибете, Корее, Японии и на Яве.
Как раз в Индии имеется форма Буддизма "Дхиана- буддизм". Дхиана означает медитация, погружение. Первым патриархом этого учения был Кассиапа. Двадцать восьмой патриарх, Боддхидхарма, отправился в путешествие в Китай и основал там в 520 году по Р.Х. учение Хань-буддизма. Это учение получило живой приём в конфуцианской и таоистской стране, оно соответствовало практической и толерантной сущности китайцев. Оно же проповедовало высшую терпимость, одухотворение, любовь, служение, бедность, смирение, бесстрашие, мужество, правдивость и самоотверженность. В связи с тем, что оба господствующих учения Китая не были строго разделены, к ним смогло присоединиться также и третье, Хань-буддизм. Около 800 лет по Р.Х. был основан Денгио Даисхи первый Цзен-монастырь в Японии на горе Хиеи. В следующие столетия учение Цзен приобретает господство и насаждает свою общую культуру. Оно стало привилегированным учением самураев, воинственной касты правителей.
На вопросы, в чём состоит их учение не даётся никакого конкретного ответа. Это учение "существования в мире", принятия, самообладания, преодоления жизни. Это учение соотнесенности, светлого-тёмного, реализма, смеха, окрылённости и единства со всем миром. Учитель Нам Зен говорит: "Что есть Тао (путь)? Обычная жизнь есть Тао!" Другой мастер говорит: "Когда люди здорового ума слышат о Тао, они только смеются. Не было бы Тао, если бы они над этим не смеялись!"
Переживание мира и людей, и Я в себе, как единства, заходит так далеко, что все чувства, которые отражают мир и себя пронизывают; "глазами, которые слышат и ушами, которые видят".
Последним смыслом цзенской медитации является состояние "Сатори", просветления, погружения ("Самадхи" индийцев). Это переживание высочайшего счастья, интенсивного слияния с Космосом. Это может длиться, как у христианских святых подвижников, когда они встречают Ангела, одно мгновение, но и может стать состоянием. Тот, кто однажды пережил состояние Сатори, никогда этого не забудет, и стремится постоянно к повторению. Однако Сатори остаётся, как Unio mystika и как Самадхи, несмотря на все стремления и все заслуги, милостивым даром. Таким образом это не достижимо, подобно овладению телесными функциями и мыслительным содержанием через Сатипатхану и Хатха-йогу, благодаря упражнениям, но получается в подарок. Упражнения же подготавливают дорогу к этому.
Цзен требует концентрации на внутренних ценностях и процессах. Так шестой китайский патриарх Цзен учит: "Наше сознание должно оставаться в стороне от внешних обстоятельств. Ни при каких обсто-ятельствах мы не должны позволять им оказывать влияние на мысли".
В монастырях Цзен устраиваются залы для медитации. Монахи, которые впрочем никакого обета не приносят, медитируют под наблю-дением Цзен-мастера и совершенствуются в бесчисленных спортивных и духовных упражнениях. Там учатся искусству стрельбы из лука, фехто-ванию, кроткому искусству дзюдо, также рисованию красками, состав-лению букетов, огородничеству, растениеводству и чайной церемонии.
Как и в Сатипадхане медитативные упражнения сдержанно созерцательные. Тишина, неподвижность, размеренное дыхание, "делание себя пустым" по отношению к мысленному наполнению, концентрация и погружение, и смотрение в середину собственного Я.
Учение Цзен и его осуществление в Цзен-монастырях является не только созерцательным. Оно деятельно в действительном. Монахи упражняются в различных работах, ремёслах и искусствах. Всё упражняемое разумеется происходит в радостном, утвердительном и погруженном состоянии. Всё существование превращается в молитву.
Христмас Хумпреус говорит о симптомах Цзен-медитации: "Сначала наступает возрастающая радость, временами нарушаемая различными раздражениями или сомнениями. Потом наступает уверенность, которая не кичится и не агрессивна, а миролюбива, как корабль, который избежал бури, стоит в защищенной гавани, в то время как снаружи бушует шторм. Тогда смягчается интерес к различным возможным отговоркам перед действительностью, в которой мы живём. И возрастает интенсивность намерения и внимания, если она теряет напряжение. Чувствуют себя легким, приподнятым, когда сброшен груз самости и его страстей, здоровым и полным юных сил на вершине новых мыслей в сумерках мира. Чувствуют себя заново рожденным, как будто достигнута снова первоначальная простота жизни, возникшей из сущности Духа. Будет даже непосредственно понята сравнительная неважность повседневных вещей. Но одновременно в возрастающей мере познаётся действительное значение вещей и событий, которые становятся безличными и непосредственными. Акт смирения становится таинством, ничтожнейшая вещь приобретает абсолютную ценность, потому что сотворена Духом."
Цзен-Мастер (и ученик) пребывает в постоянном душевном покое, он всегда радостен и весел, он ничего не потерял в этой жизни, его сердце ни от чего не зависит, чего бы он ни мог тотчас лишиться, даже самой жизни, потому что он не боится смерти. Смерть для него является переходом в состояние Нирваны, переход в другую действительность, действительность духовную. Он освобождается от страстей и способен куском сухого хлеба наслаждаться, как будто это изысканная пища. Однако в противоположность йогам и христианским подвижникам он не пренебрегает ни жизнью, ни телом, ни предметами этого мира.
Цзен-буддизм творит любовь к красоте, он создал искусство элегантных осанки и движений тела, он создал дзюдо, ловкое и ненасильственное единоборство, превратил в искусство стрельбу из лука, фехтование, чайную церемонию, садоводство и разведение цветов, сливающуюся с ландшафтом архитектуру, прозрачную благословенность внутренних помещений, рисунки тушью и лаковую живопись, искусство одежды, в высшей степени утонченные межчеловеческие отношения, буши-до - кодекс благородства воинов, и искусство каждый производимый предмет делать произведением искусства.
Японцы любовно служат вещам и существам, которые им служат, не становясь рабами этих вещей. Всюду, во всей своей деятельности, образе действий и мышления распространяется смирение. В поведении он всегда чуткий человек, он знает также в этом сохранение меры. Он знает, что его свобода ограничена свободой другого человека, и он различает между свободой к любому, вытекающему из импульса, поступку и поступком, который диктуется моральными требованиями. Таким образом вся жизнь Цзен-ученика пронизана радостью, силой, мужеством и любовью к красоте.
Из всех религиозных школ одухотворения индивидуальности Цзен отличается наибольшей чуткостью. Она не знает никакого клятвенного обета, никакого насилия, она не обладает четко очерченными формами, догмами и правилами. Она разрешает каждому развиваться индивидуально, и она даёт для этого развития все возможности и свободы. При этом она ведёт человеческую индивидуальность к духовному развитию, зрелости, добру, мудрости и простору так, что это становится сверхиндивидуальным. "Мудрец формирует себя сам".
Цзен однако не заперт в монастырях и школах, он столетиями формировал и утончал весь японский народ. Так, например, регуляция и сдерживание дыхания является привычкой всех японцев. Граф Дюркхейм сообщает, что им удаётся обуздывать любое возбуждение, потому что они очень быстро через сознание берут под духовный контроль неравномерное и поверхностное дыхание. Мы могли бы сегодня, вследствие наших психологических открытий, сказать: если вы в ваши аффекты всё снова впадаете и не можете от них отделаться, то и должны страдать. Они же, благодаря универсальной, с детства привычной расслабленности и способности в случае нужды напрячься или расслабиться, достигают природной гармонии.
Граф Дюркхейм рассказывает, что один настоятель Цзен-монастыря предложил ему в подарок рисунок тушью. Он попросил принести ему горшочки для краски, тушь и воду, и принялся склонившись медленно и задумчиво растирать краски. Когда потом граф его спросил, почему тот сам делает все эти приготовления, тот ответил: "В спокойном туда-сюда движении руки, которая заботливо готовит тушь, совсем успокаиваешься. Всё становится спокойным, и только из неподвижно спокойного сердца можно произвести нечто совершенное".
Настоятель нарисовал на тончайшей рисовой бумаге образ Куаннон, богини любви и радости. Самым трогательным было то, что он свободной рукой нарисовал совершеннейший круг святого сияния вокруг её головы.
"Мастерская работа, это такая, которая производится не от Я, но из надприродной силы в нас, которая только тогда даёт удивительные результаты, когда наше маленькое Я не выступает вперед".
Аналогичную историю рассказывают о великом святом мастере раннего ренессанса Анжелико да Фиезоле. Папа послал к нему послов, которые должны были попросить у него образцы его искусства. Фра Анжелико взял кусок пергамента, нарисовал на нём от руки совершенный круг и отдал лист с рисунком послам. Здесь равное душевное самообладание и равное мастерство. Потому что иконы рисовали в средневековье не просто художники, это были мудрецы, молельники и умиротворенные. Они были едины с их деланием и их произведением.
Рисование тушью не является привилегией художников, но этому учится каждый человек в Японии. Это медитативная, погруженная и созерцательная деятельность. Аналогично все учатся искусству стихосложения, как выражению тонкого душевного чувства.
Даже в конце жизни есть хороший обычай писать стихотворение-рассмотрение о смерти. "Японцы так воспитаны и научены, самим во внешней суете, в которой они находятся, находить момент свободного времени и отход. Смерть является наисерьёзнейшим обстоятельством, которое занимает всего человека, но образованные японцы считают, что должны быть способны смотреть дальше и объективно её рассматривать", - говорит Сузуки.
Одним из существенных понятий в Цзен является "Ваби", понятие бедности, "состояние свободы от обладания имуществом и стремления к обладанию", полная независимость от вещей мира. Ничем не обладающий обладает всем и не может ничего потерять. Обладающий беспокоится о возможной потере имеющегося и является рабом своих вещей. "Ваби", это признание и почитание бедности и скромности. Последователь "Ваби" постигает мир изнутри вместо того, чтобы снаружи, и обладает в каждое мгновение полнотой.
"Фуриу" или "Фуга" означает в Цзен утончение жизни, лишенную желаний радость от жизни, природы, больших и маленьких вещей. Это отличительный признак рисунков тушью и лаковых изделий, с какой любовью изображены скалы, деревья, листья, вода, небо или туман. Они до некоторой степени являются схваченным качеством вещей, рожденные из безмятежной, любящей, не стремящейся к обладанию, чувствующей себя единой с наблюдаемым объектом души.
В то время как "Коан" является медитативным упражнением, в котором упражняются в специальном, отведенном для медитации помещении, или совместно с любым повседневным делом или занятием – оно включает неподвижность, регулировку дыхания, спокойствие, концентрацию и физические упражнения, такие как фехтование, стрельба из лука, дзюдо, - "Мондо" является особенной, собственно к Цзен и Тао относящейся, часто приводящей к абсурду, философией, та свобода духа, которая с её шуточками, грубостью, остроумием выражает высокую мудрость. Изречения "Мондо" неконкретны и неопределенны, они так выражены, небрежно брошены, туманны, как таоистские рисунки тушью, и всё же они говорят всё несколькими немногими штрихами. Глупцы над ними смеются, интеллектуалы рассматривают их в качестве сюрреалистических шуток, а тот, у которого глаза и уши открыты духовному миру, познаёт их глубокую мудрость. В "Мондо" нет белого или чёрного, нет твёрдых правил, каждый понимает смысл изречений в мере состояния своего духа. Короткие диалоги так впечатляющи и богаты обучающим смыслом, что я здесь привожу некоторые, которые полезны и для нас.
Рассказывают, что однажды встретились три великих учителя, Кунг-Фу-Тзе, Лао-Тзе и Будда. Они стояли перед кувшином уксуса, символом жизни. Каждый опустил в кувшин палец и облизал его, чтобы попробовать. Рассудительный Кунг-Фу-Тзе нашел его кислым, Будда назвал его горьким, а Лао-Тзе счел сладким.
Однажды шестой патриарх Цзен , Хуи-Ненг, увидел двух монахов, которые наблюдали за развевающимся на пагоде флагом. Один сказал: "Это ветер движется", - другой возразил: "Это флаг движется". Хуи-Ненг им объяснил, что истинное движение исходит ни от флага, ни от ветра, а от Нечто в них самих.
Пех-Янг пошел в лес гулять с учеником. При их приближении вскочил и убежал заяц. "Почему от тебя убежал заяц?" – спросил учитель. "Потому что он испугался", - сказал ученик. "Нет", - сказал учитель, - "потому, что в тебе есть инстинкт убийства".
Сосхи пошел с одним другом на берег реки погулять. "Как чудесно радуются рыбы в воде!" – воскликнул он. Его товарищ ответил ему: "Ты же не рыба, откуда тебе знать, как они себя чувствуют?" - "Ты не я", - возразил Сосхи, - "откуда ты знаешь, что я не знаю, что рыбы радуются?"
Однажды зимой Танка Осхо порубил на дрова деревянную статую Будды, чтобы зажечь огонь. "Какое кощунство!" – сказал испуганно присутствовавший при этом. "Я хочу добыть из золы драгоценный камень", - сказал монах. "Но ты наверное не сможешь добыть из этой статуи драгоценного камня", - был ехидный ответ. Танка возразил: "Ну что же, в таком случае это не Будда, и я не совершаю кощунства!" Потом он повернулся и грелся у пылающего огня.
Боддхидхарма пришел в 520 году по Р.Х. в Китай. Император Ву пригласил его в свою столицу Нанкин. Правитель, великий буддист, гордился своими хорошими делами: "Я построил много храмов и монастырей, я переписал священные книги Будды, исправил Бхиккус и Бхиккунис. И чего я заслужил?" – Молчаливый, дико смотрящий индийский буддист ответил: "Ничего, ваше величество!" – Ужаснувшись этому резкому ответу, император начал снова: "Что ценится как первая основа дхармы (учения)?" – "Великая пустота, и ничего святого в ней!" – ответил патриарх. "Кто же тогда стоит сейчас передо мной?" – спросил император. – "Я не знаю!" – был ответ Боддхидхармы.
Четвёртый патриарх Тхао Х-Син (580-651) попросил своего наставника: "Покажи мне путь к освобождению!" – "Кто тянет тебя назад?" – спросил учитель. – "Никто!" – "Почему же ты тогда не ищешь освобождения?"
Монах по имени Доген, который стремился к просветлению, был послан в дальнюю поездку, которая по его мнению не была связана с его учением. Другой монах, Зоген, посочувствовал ему и стал сопровождать его в путешествии. Однажды вечером, когда Доген заклинал своего товарища открыть ему тайну жизни, Зоген объяснил, что есть много вещей, которые он не может отнять у своего друга: еда, питьё, удовлетворение природных потребностей и труп тела двигать вперёд. Доген блистательно понял главное и достиг Сатори.
Одного мастера спросили о пути (Тхао). "Какая прекрасная гора!" – ответил он, имея в виду высоту, на которую он поднялся. - "Я спрашиваю не о горе, а о пути" – "Пока ты не перейдёшь гору, не увидишь пути", - ответил учитель.
В ответ на другой вопрос о пути: "Он лежит прямо перед твоими глазами!" – "Почему же я его не вижу?" – "Потому что ты эгоистичен".
О Цзен нельзя говорить, им нельзя обладать. Один учитель сказал ученику, который говорил о Цзен: "Ты совершаешь вполне обычную ошибку, у тебя чересчур много Цзен!" – "Разве не нормально для ученика говорить о Цзен?" – спросил удивленный ученик. Другой ученик вмешался: "Почему ты не хочешь говорить о Цзен?" – "Потому что у меня от этого заворот кишок!" – ответил мастер.
"Не стой без дела, где есть Будда и где его нету, иди дальше." Когда Йосху увидел одного монаха благоговейно молящимся в храме перед статуей Будды, ударил он его своим посохом. "Что плохого в почитании Будды?" – спросил монах. "Ничего лучше, чем нечто хорошее!" – был ставший знаменитым ответ.
В разговоре о глупости определений один монах спросил учителя: "Это правильно, когда я не имею никаких мыслей?" – "Выброси эту мысль прочь!" – ответил мастер. "Что я должен ещё выбросить?" – "Само собой разумеется ты в своей воле и дальше таскаться с этой бессмысленной мыслью об отсутствии мыслей!" – Значит монах нашел просветление.
Когда одного мастера спросили о его упражнениях, он ответил: "Когда я голоден, я ем, когда я уставший, я сплю". – Его с ехидством спросили: "Но разве так поступают не все?" – "Когда другие едят, конечно, они едят, но с мыслями о различных вещах и разрешают себе мешать. Когда они спят, то мечтают о тысячах разностей. Каждое дело делать в своё время в полной концентрации является духовной дисциплиной."
Мастера Бокуиу спросили: "Мы должны каждый день есть, одеваться, как можно от этого освободиться?" – "Мы едим и одеваемся", - ответил он. – "Я не понимаю вас", - сказал ученик. – "Тогда одевайся и ешь!"
Один монах медитировал целый день. Учитель спросил его, чего тот ищет. - "Я стремлюсь сделаться Буддой!" – Учитель поднял кирпич и потёр его о камень. Когда ученик попросил разъяснений для этого действия, мастер сказал, что он хочет сделать из кирпича зеркало. – "Как бы ты ни тёр, зеркала из кирпича не получится!" – сказал ученик. – "В таком случае и из тебя не получится Будда, сколько бы ты ни сидел со скрещенными ногами", - объяснил учитель.
Мастер Уммон: "Если ты идёшь, иди; если ты сидишь, сиди; но не колебайся!"
Один монах попросил Йосху ввести его в Цзен. "Ты позавтракал?" – "Да, мастер" – "Тогда помой миску".
Один монах попросил мастера: "Покажи мне путь без слов." – "Спроси меня молча!" – был ответ.
У нас говорят, что когда хотят пробежать сотню миль, должны рассматривать девяносто как половину.
Рассказывают: когда один брахман пришел к Будде с подарками в каждой руке, Будда приветствовал его словами: "Брось!" - Брахман бросил подарок из правой руки и подошел ближе. "Брось", - сказал благословенный, и брахман выбросил подарок и из второй руки. Когда он приблизился с пустыми руками, снова прозвучал приказ: "Брось!" – Брахман понял и обрел просветление.
Во время вечного разговора о погоде дзен-мастер сказал: "Погода всегда хорошая или плохая. Собственно она не та и не та, это погода."
Один мастер сказал: "Ты заметил, что булыжники мостовой после дождя очень чистые и блестят? Настоящее произведение искусства! А цветы? Нет слов для их описания. Остаётся только воскликнуть восхищенное "Ах!". Ты должен научиться понимать "Ах!" вещей!"
В моей жизни тоже один раз был мондо-разговор. Это было в маленькой деревне между Кёльном и Бонном. Там была маленькая гостиница, хозяйкой которой была очень энергичная толстая Альбина. Я частенько туда заглядывал. Однажды в жаркое и сухое лето Альбина спросила о моём самочувствии. Я ответил: "Очень сухо, нужен дождь!" – "Ты землевладелец?" – "Нет, врач." – "Зачем же тебе дождь, ты, щеголь!?" – Я понял.
Хумпрейс сказал: "Думай единственно и только о том, что ты делаешь в это мгновение, и ты будешь свободен, как птица. Цзен не знает ритуалов, молитв, никакого Бога-Творца, не говорит о душе, которая стремится к освобождению. Любое место его храм, все вещи его алтари. Письменный стол, верстак столяра, …камера заключения являются алтарями Цзен. Первый и единственный завет: "Ты должен идти дальше!"
Но не только цзен-мастер и цзен-ученик живут и действуют по учению Цзен, которое учением не является. Одухотворение и "пребывание в мире" напечатлелись на облике всей страны. Люди тихие, дружелюбные, осмотрительные, заботливые и нежные. Многосотлетнее упражнение в самообуздании создало несравненный ритм напряжения и расслабления.
Японец, как и житель западных стран, способен к высочайшей интеллектуальной и телесной концентрации. Однако в противоположность западному человеку он не пребывает в напряжении, если смысл этого напряжения иссяк. Он тотчас расслабляется, он отдыхает, становится тихим, сбрасывает всё с себя ("Брось!"). Он регулирует, наблюдая по привычке, своё дыхание, он взирает внутрь и опоминается, он погружается внутрь себя. Из этого искусства "себя бросать" притекают к нему силы из космоса, потому что он о них знает, потому что он постоянно пребывает в единении с космосом, и потому что он научился во всякое время использовать эти силы.
Он также научился свои возбуждение, порывы, радости, волнения, злость умерять, в то время как западный человек даёт волю над собой своим аффектам. И по малейшему поводу бывает возбужден, нетерпелив, зол, груб, расстроен. Японец же повод к рождению аффекта замечает, оценивает и ставит ему границы, так что это не приводит к взрыву. Эта сдержанность делает совместную жизнь легче и сносней, потому что люди не вламываются со своим кипением страстей во внутренний мир других людей.
Они осторожно ведут разговор и избегают ставить вопросы, которые могут ранить собеседника. Жизненный круг другого для них также свя-щенен, как и собственный. Из этого отношения возникает глубокое благоговение перед другим, которое выражается во всех межчелове-ческих связях в семье, в браке, в школе, бюро, на фабрике. Люди живут в уравновешенной доброй атмосфере, однако без изнеженности и без того, чтобы предоставлять какому-нибудь начальнику, чиновнику или соседу безоглядно топтать собственные чувства, как это бывает у нас.
Эта утонченность индивидуальности и обычаев распространяется на все области жизни. На культуру крошечных садиков, не более комнаты, окружающих дом, которые представляют миниатюрные природные парки японцев; на проживание в почти пустых помещениях, у которых стена может быть открыта к саду или к ландшафту, с циновками, на которых сидят и спят, с ничем не украшенными стенами. В одной стене бывает ниша, "Токонома", которая принадлежит изображению Будды, или где висит "Какемоно" (рисунок тушью на рисовой бумаге или шелке), или выставлен букет цветов в перегородчатой вазе. Не бывает собрания бесчисленных цветов, как у нас. Это всегда одна или две веточки, искусно срезанные, подходящие к структуре помещения. Японское помещение никогда не напоминает музей или развал вещевой лавки, что у нас не редкость. Обладатель многих красивых и ценных вещей не выставляет их на обозрение. В помещении живут немногие вещи, но они исполнены жизни. Даже богатое помещение должно производить впечатление скромного, если не бедного. Ничего нет для японца более неприятного, чем хвастовство.
Одной из основных церемоний в Японии является чаепитие. Чай для них не деликатес, как кофе. Это духовный напиток. Имеется многосотлетняя устоявшаяся церемония приготовления и прислуживания. Его пьют в маленьких компаниях. Обычно при этом молчат или ведут умные или радостные разговоры. Чай очищает и освежает дух, он действует пробуждающе на дух и душу и не содержит ничего неблагородного, огрубляющего или дурманящего. Для чайной церемонии японцы строят небольшие асимметричные чайные домики называемые "Сукийя" (место фантазии). Это в некотором смысле медитационные помещения для глубокомысленного разговора под воздействием вкушаемого чая.
Чай это нечто, что возбуждает фантазию в очень нежной направленной внутрь неагрессивной форме. Он склоняет к созерцательной деятельности, также как, например, рисованию тушью. Рисование Японцев и китайцев не в первую очередь является деятельностью для получения результата, это в большей мере медитативное действие, в котором в качестве окончательного эффекта возникает картина. Рисующий должен идентифицировать себя с объектом, процессом и своими инструментами, так же, как повар Тинг с ножом и быком.
Георге Дутхуйтс описывает китайское искусство рисования бамбука: "Рисуй десять лет бамбук и стань сам бамбуком. Потом забудь всё, что ты узнал о бамбуке и рисуй его. В обладании непогрешимой техники человек делает себя сосудом инспирации."
Доген (1200-1253) провёл несколько лет в Китае, чтобы учиться "Хан". Когда его потом в Японии спросили, чему он там научился, он ответил: "Ничему, кроме кротости!" - Эта кротость, как согревающее покрывало распростёрта над всеми людьми и всей страной.
Граф Дюркхейм рассказывает, как однажды ку нему пришел японец, с которым он подружился, и рассказал ему об обстоятельстве, которого он не мог понять. Тот был в гостях у одного немецкого господина.
"Ну и что произошло?" – спросил я. - "Вот об этом я и хотел рассказать! Девушка принесла чай и нечаянно уронила и разбила чашку." – "Ну и что же?" – "Да, а потом произошло необъяснимое: бывший в гостях доктор рассердился, злость росла в нём, и он давал, можете себе это представить, своему гневу разгораться и, что хуже всего, что он так увлёкся, что сказал девушке грубое слово! Представьте себе! Из-за какой-то чашки! Девушка и без того была расстроена. Можете вы это понять? Доктор же, как вы понимаете, образованный человек; и вдруг такой недостаток зрелости! Как это совмещается?"
"Как это могло произойти со зрелым человеком?" – спросил я японца.
"Его ничего больше не волнует. Но это его сбило, такая маленькая вещь… Он незрелый, потому что он, как дерево без корней, малейший ветер может его повалить. Он, как упряжка без вожжей, лошади идут сами. Вследствие недостатка зрелости происходит измена добрым силам и таким образом обращение их силы на зло, а это его и всё вокруг него разрушает и отравляет."
Один мой знакомый был долго в плену в России. Он подружился там с военнопленным японцем. Он заметил, что его товарищ всегда терпелив, дружелюбен и спокоен. Он сам часто рассказывал о себе и говорил также иногда то, что мы называем "правдой". Японец почти ничего не рассказывал о себе и никогда не высказывал своего неудовольствия по поводу других людей или каких-нибудь беспорядков. Однажды немец попросил японца сказать ему, что тот думает о немцах вообще, и о нём в частности. Японец молчал. Немец продолжал приставать к нему с этим вопросом, так что японец был вынужден ответить. Очень робко и осторожно он выразил мнение, что он своего друга и немцев вообще очень ценит и уважает, и еще более робко добавил: "Я только не могу понять, почему вы бываете иногда так агрессивны, много о себе говорите, ругаете других и пытаетесь навязать другим своё мнение."
В этих двух примерах ясно видно различие между типичными представителями западного человечества и японцами. Они с раннего детства воспитываются нигде не выпячиваться, а "оставаться на заднем плане", как бы стушевываться.
Таким образом Цзен-буддизм является религией сострадательного дружелюбия. Другое и другие, будь то Небо или Земля, растения, животные, насекомые, другие люди, стоят перед собственным Я. "Жить для благословения человечества" – высшая заповедь.
Буддизм не знает никакого персонального Бога, и собственно молитвы. В Метта-медитации есть только одна "просьба": "Да будет всем существам хорошо!" Бедные и находящиеся в опасности могут быть заботливо поддержаны и спасены благодаря широко открытым милосердным сердцам.
В Метта-Сутта (Майтра-Сутра) Тхера-Вады говорится:
Пусть твоё ухо будет открыто каждому крику боли,
Как цветок лотоса своё сердце открывает утреннему лучу солнца.
Не давай горячему солнечному лучу высушивать слёзы боли,
Пока ты сам не вытрешь их из страдающего глаза.
Пусть горячие слёзы падают в твоё сердце.
Оставь их и не осушай их,
Пока боль, которая их вызвала, не иссякнет.
----
Подписывайтесь, что б не пропустить новые статьи
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать #воспоминанияодетстве #лебедевад #лебедевалексейдмитриевич