Кунцево
Лёня живет на улице Красных зорь. Есть такая улица в Москве? – уточняю я. Не верю, настолько удивлен такому названию, словно специально для Лёни улицу назвали по есенински, поэтически. Высказываю ему все это. Он доволен, посмеивается. Улица идет рядом с железнодорожными путями. Недалеко платформа Кунцево. За леском мелькают вагоны поездов.
«Я – в тишине, а осень в гриме,
И до победы – пять секунд.
От железнодорожных линий,
От той крестьянки молодой
Господь хранить устал уж имя,
И я упал, как золотой.»
Так писал Губанов незадолго до смерти, когда от «железнодорожных линий», «до победы», чтобы «упасть золотым», оставалось практически «пять секунд».
Дом 37 – Эта роковая цифра навсегда заколдовала, загипнотизировала Леню
Холст 37х37
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
Загадал и умер в 37, заказал в сентябре, и умер 8 сентября.
С Кунцевым у Лени связана большая часть жизни. Он переехал сюда с Бережковской набережной, («бережет меня Бережковская набережная») и «пыльной» улицы Потылиха. (А до этого он с родителями успел недолго пожить у «Аэропорта»). Здесь началась его юность.
«О, если б мог и я вернуться,
Тропинкой в юность пробежаться.
И к зацелованному Кунцеву,
Как мальчик, радостно прижаться».
Здесь петляя, течет речка Сетунь, свидетельница его юношеских вдохновений. Сетуни он поверял свои беды, и Сетунь отвечала, вдохновляла его. Она была его интимной собеседницей. «Хочешь стану как ты – рекой?» Ей посвящена юношеская лирическая поэма.
«Будем вместе в февральской синьке
Золотые качать осинки».
Река навевает мысль о своих истоках. «Где исток мой, где приток мой? Где я начался, откуда я возник?»
Здесь он осознает себя поэтом. Кстати его родник – это Ока. Поленово, там стоял дом его бабушки, которой он посвятил чудесные стихотворения. Они еще не опубликованы. Там он бывал в детстве, и в стихах много воспоминаний об этом. Вообще, все поленовские стихи удивительно, по-детски, чистые. Они сильно отличаются от Московских. Ручьи текут в него стихами и песнями.
«Я – река,
Ко мне в степи, в безлесье,
Притекли ручьи стихов и песен,
И заполнили меня на высях,
Чтоб не вышел из себя, не высох».
Интересно тут встречное движение: «вышел из себя» и «притекли, заполнили». Ошибка? Нельзя заполнить, полное до краев, такое, что даже выходит «из себя». Остается впечатление водоворота. Два начала текут, сливаясь: извне, и изнутри. И последняя строчка тоже на встречном движении: «Не вышел из себя, не высох».
«Я соткан из противоречий…
Бурлит во мне сто тысяч речек».
В Кунцево, недалеко от его дома, был пруд, в который он не раз попадал не по своей воле, пьяненький. «Я иду домой, словно в озере, карасем иду из мошны». Однажды, даже зимой провалился под лед. К счастью не глубоко. «Полина! Полынья моя»…Да. Да, именно! Простудился, и я навещал его, согревая напитками.
Пока мы идем, Леня объясняет мне дорогу, словно пророча, что я часто буду бывать здесь. Так и оказалось. Он рекомендует мне ехать от платформы Беговой, от которой я недалеко живу, на электричке. Билет можно не брать. Весело предвкушает моё путешествие без билета. Билет я и не брал никогда, противных турникетов тогда не было.
Какой подъезд, не помню, взлетаем на третий этаж. Первая квартира слева. Дверь нам открывает мама.
В шесть тридцать будят поезда
Без малого… без мамы.
Расписание поездов точно запечатлено в строке, и не надо будильника и даже мамы, чтобы проснуться вовремя – пол седьмого.
Самородочек
Губанов городской поэт. Принято считать, что русский поэт обязательно деревенский. А самородок может появиться только в глуши. Губанов развенчивает этот идиотский миф. Россия это страна городов, а не избушек. И даже появившись в Москве, самородок остается самородком. Губанов сам себя называет «самородочком», намытым рекой, в ранней поэме «Мой сад».
Зачем ты стольким одарен,
когда другие так бездарны…
Им, холодно, мой сад, им страшно,
Что самородочком с реки
Я, первобытным ливнем ставши,
Навеки смою их стихи.
Потрясающе, тут и ответ, почему Губанова не признали. «Им страшно»… Да, Леня «смывал» из памяти совковую поэзию.
Как ни странно, впитал в себя Губанов и Некрасова. Вот одно из немногих «деревенских» стихотворений, совершенно некрасовское. В нем некая бабка рассказывает, как ее отца засекла барыня до смерти за то, что он нарвал барской малины на «запруде».
Отца за страшную запруду
Забили на рассвете до смерти.
Не помогли моленья чуду,
И тихо умер он на россвете.
Собственно это и есть истоки губановской позии «Я – боль. А боли не забудут. Я – бой, за пролитых и праведных»… Он на самом деле был Пугачев, и Пушкин в одном лице. Есенин и Маяковский.
Корнями Губанов, конечно, деревенский парень. Его предки по отцу из приокской деревни, недалеко от Поленово. На том же, правом берегу Оки, что и деревня Сергея Есенина. По матери он из сибирских крестьян. «Окский» цикл стихотворений полностью еще не издан. Он резко отличается от всех других стихотворений Губанова. Эти стихи сам Губанов никогда не читал и никому не показывал. Они относятся к сокровенной поэзии сердца. В этих стихах Леня беззащитно раскрывается, и предстает перед нами совершенно другим человеком. Эту часть души он тщательно скрывал от всех посторонних взглядов. Но именно эти «сокрытые» стихи и дают всей поэзии Губанова неуловимый и прочный задний план. Неуловимую атмосферу «русскости». Приведу (с позволения Иры Губановой) отрывочек из одного стихотворения этого цикла, посвященное бабушке.
Накормит окскими оладьями
С соленым тестом,
И на полночные полати
Положит с детством.
Приду? Нет, просто так, во сне
По пояс в голубом овсе
(спасибо сеням и росе
И тишине на ивах синих.)
Спасибо, бабушка, спасибо!
Прости, что в городе осел.
Во мне твое тепло замесится,
Останутся за все труды
На желтом коромысле месяца
Две нерасплёсканных звезды.
Одна твоя, я с ней, с серебряной
Приеду в доброе селение,
И на крыльце к морщинам сенцев,
Где детство до конца испью,
Прибью окаменевшим сердцем
– Люблю!!!
***
Губанова называют двойником А. Вознесенского (Лариса Васильева). Другие – (Николай Климонтович) уверяют, что Вознесенский просто обокрал Губанова. Не знаю, что и думать по этому поводу, но совпадения просто удивительные.
«Я баба слабая,
Я разве слажу?
Уж лучше сразу!»
Это из «Монолога Мерлин Монро».
А вот из всё той же «Полины» 1964 года.
С его пером давно уж сладу нет,
сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава – баба слабая,
Какие вас умы не мяли?..
Учитывая, что Вознесенский был членом редколлегии «Юности» и участвовал в единственной публикации отрывка из «Полины», совпадение более чем интересное. Может быть, поэтому он «давно ждал» звонка Губанова. Я уверен, и готов любого уверить, что тут и намека на плагиат нет. Но совпадение «двойников» просто удивительное. В другом месте я прочитал, что Губанов это «первоисточник» Вознесенского. Тоже любопытная мысль.
***
Сначала я думал, что Лёня такой же человек, как и мы все. И дорого мне стоило, такое заблуждение. Потом я понял, что Лёня может сделать всё что угодно. Для него нет рамок. И отдалился от него. Меня предупреждали, что общаться с ним опасно. Я только смеялся. Пожимал плечами в ответ. Помню поэт Борис Шалманов, (автор замечательных онтологических стихов) говорил мне. «Если ты будешь с ним, то все шишки за его проделки, будут на тебя сыпаться, а ему ничего не будет».
Вскоре я почувствовал, что несмотря на огромное количество знакомых, Лёню сторонятся. И связано это было с его пьяными скандалами. Лёня был самый обаятельный человек, каких себе только можно представить, но в пьяном виде он становился сущим бесенком. Он мог кинуть в вас бутылкой. Разбить все стекла. И даже сам выпрыгнуть из окна. А потом, при встрече, на трезвую голову он опять мило улыбался и говорил радостно: «Я ничего не помню». И повторял это, пока ты ему пересказывал все его безумства. «Я ничего не помню» - и все. Словно это снимало с него всякую ответственность. О его скандалах я был наслышан много.
Скандал у Маргариты (вдовы поэта Шатрова). Он вскочил на стол, разбив посуду, прочитал, выкрикивая какое-то стихотворение. А потом, скрипя зубами, кричал: «Вы все мизинца моего не стоите».
Скандал на «лито» у Иодковского. Опять прыжок, но на этот раз в ботинках на диван, сумбурное чтение, мат. Потом он выбросился в окно, однако, его успели поймать за ноги.
Вот самый ужасный рассказ про Лёню, в который я никогда не верил.
Батшев, в селе Большой Улуй, Красноярского края, задыхался в ссылке от одиночества и бескормицы. Лёня писал другу весёлые письма, обещал приехать, но жаловался на отсутствие денег... Бат прислал ему денег на дорогу. Деньги эти были заработаны тяжелым трудом на лесоповале. Леня их получил, пропил и не приехал. Оказалось, что все это так. В книге «Записки тунеядца» Батшев документально рассказывает об этом.
Под звон стекла
ПРИКА3 №115
ПО МОСКОВСКОМУ ДРАМАТИЧЕСКОМУ ТЕАТРУ
г. Москва 29 СЕНТЯБРЯ 1975г.
17 сентябри в 4 часа утра пожарный театра тов. Губанов Л.Г. явился в театр к служебному входу в не трезвом состоянии. Входная дверь была заперта. Губанов Л.Г. несколько раз ударил ногой по дверной раме, отчего нижнее стекло, вставленное в дверь, разбилось. Губанов Л.Г. проник через битое стекло внутрь помещения.
На звук разбитого стекла к служебному входу подошли два милиционера, и он был ими доставлен в 83 отделение милиции.
Дежуривший в эту ночь пожарный тов. Алабин, вместо того, чтобы находиться на месте дежурного у служебного входа, или обходить помещение театра, находился в комнате пожарной охраны. Дверь в эту комнату была им заперта изнутри.
ПРИКАЗЫВАЮ
Пожарному театра Губанову Л.Г. за появление в не рабочее время в театре ночью 17 сентябри 1975г. в нетрезвом виде, в результате чего было разбито стекло входной двери – ОБЪЯВИТЬ СТРОГИЙ ВЫГОВОР.
Пожарному тов. Алабину., дежурившему в ночь на 17 сентября 1975 г. в театре, за недостаточную бдительность и нарушение правил дежурства, выразившееся в отсутствии его на положенных во время дежурства местах - ОБЪЯВИТЬ ВЫГОВОР.
Настоящий приказ довести до сведения всех работников пожарной охраны театра.
Директор театра М. Зайцев.
Появлявшемуся «в нерабочее, ночное время, нетрезвому» Губанову, казалось, всегда сопутствовал звук разбитых стекол и два (не меньше) «мусора», неизменно вырастали у него за спиной. И попадало всем, и трезвым в первую очередь.
А потом, при встрече, на трезвую голову он опять мило улыбался и говорил радостно: «Я ничего не помню». И повторял это до тех пор, пока ты ему пересказывал все его безумства. «Я ничего не помню» - и все. Словно это снимало с него всякую ответственность.
Скандалы 60-х, описаны давно его друзьями смогистами. Однажды Губанова даже кинули в бассейн для «остужения». Бассейн находился в квартире какого-то влиятельного человека, которого навещали смогисты. Были и тогда, оказывается, такие квартиры.
Беспокоил Леня своими поздними визитами и меня. Звонки среди ночи были не редкость. Просил выпить. Или говорил так: «Я сейчас к тебе приеду». А на дворе три часа ночи. «Ну, приезжай», - соглашался я сонным голосом, не веря, что можно в такую глухомань найти какой-то транспорт.
Но нет, через час являлся сам Губанов, причем не один, а с таксистом, и мне приходилось оплачивать проезд. Я начинал раскладывать для него раскладушку. Стелить постель. А Лёня настойчиво просил выпивки. Я даже не понимал всей важности этого вопроса. Просто пропускал просьбы мимо ушей. «Ночь на дворе, ты что, завтра поговорим». Лёня, как ни странно, успокаивался, не буянил. Представляю, как удивляло его моё полное безразличие к алкоголю. Он ведь видел, с присущей ему проницательностью, что ни одна клетка моего организма не реагирует, не откликается на настойчивые призывы выпить. Наверное, как я понимаю теперь, я был для него тогда идеальным другом. В моем присутствии тема выпивки просто умирала. Что ему и нужно было.
Вставал он рано. Уходил, меня не потревожив. Лёня был все-таки жаворонком. Мне было странно, что он уходил, не разбудив меня. Ведь мы договаривались с утра выпить. Но понятие «утра» у нас были, по всей видимости, разные, и 9 утра для Лёни были уже совсем не утром. А может быть, дело было и не в этом, а в деликатности.
Потом Лёня рассказывал нашим общим знакомым свои впечатления о моей квартире. Это передавалось мне. Впечатления были примерно такие: «Я думал, самый обычный парень, среднего уровня, а у него полы лаковые и полки с книгами до потолка».
Мне это казалось лестным. Мой авторитет рос в глазах друзей. В квартире у Лёни лаковых полов не было, так что покрытый лаком, отциклеванный паркет, неожиданно поразил его воображение. Книг действительно, было много. Стен не хватало.