Русофобия, в отличие от антисемитизма – вещь иррациональная и плохо поддающаяся толкованию и объяснению (со стороны русских[1], не англосаксов, разумеется), ибо, в противоположность евреям, от века стремящихся отгородиться, обособиться и сохранить собственный «инаковый» уклад жизни, веру и обычаи в далеко не всегда благожелательном к себе окружении (что, естественно, представителями титульных наций воспринималось как попытка выпячивания некоего превосходства, вольно или невольно, исподволь или нарочито поддерживаемая самими евреями), русские, особенно со времен Царя-преобразователя, вовсю стремились подражать и походить на бацилоносцев идеи тотального превосходства во всем совершенных и безупречных (с их точки зрения, разумеется) западных католической и протестантской цивилизаций[2] как в общественной, так и в частной жизни, оставаясь при этом для Европы все равно экзотическими Пятницами для разных там стойких и несгибаемых Робинзонов Крузо[3] и варварами[4], по отношению к которым оправданы любые действия и поступки[5], неприемлемые и недопустимые по отношению к своим. Хотя нельзя утверждать, что Россия была какой-то terra incognita для европейцев (англо-саксов, прежде всего): богато иллюстрированная библиография только опубликованных произведений о России, составленная Энтони Кроссом, за XVII-XX вв., вплоть до 1917 г., насчитывала 1243 титула, написанных авторами, имевшими непосредственный опыт знакомства со страной и её населением[6]. При этом, как отмечала современная омская исследовательница, в основе русофобии лежали 2-е основополагающие идеи: 1-я) идея о захватнической политике Руси-России[7], жертвой которой может стать сама Европа; и 2-я) идея о варварстве русских, отсутствии у них культуры и цивилизации (в том числе в силу принятия ими восточного варианта христианства)[8]. Вопрос, конечно, сводился не к академическим философским спорам или концепциям, а к моральной и нравственной допустимости и позволительности практических действий и поступков Запада по отношению к России и русским. Вооруженный «натиск на Восток» со времен «псов-рыцарей» неизменно оправдывался тем, что в отношении «дикарей», что бы, кто бы и когда бы под этим не понимал, были допустимы поступки и действия, которые считались непозволительными или «негуманными» по отношению к «своим», пусть даже заблудшим[9]. Хотя, Крестовые походы, Варфоломеевская резня или сжигание «еретиков» завсегда оправдывались и даже приветствовались по отношению к инаковерцам – это заложено в самом матричном генотипе западной духовно-ментальной организации, равно как и религиозное санкционирование убийства кяфиров/гяуров правоверными – такова невеселая история развития человечества, мыслящего шаблонно и двухмерно: мы (воплощение идеалов праведности и правоверия), которым позволено все, и они (набор языческих противоположностей), которым стоило бы поберечься[10].
Справедливости ради, стоит признать, что некоторые, старающиеся объективно рассматривать историю, истоки и корни питательной среды русофобии - «Большой игры» - почти полуторавекового периода противостояния России и Англии на пространстве от западной оконечности Африки до Японских островов[11], достаточно справедливо отмечали, что в её основе лежат две не сопрягающиеся между собой политико-мировоззренческие идеологемы: Россия испокон веку воспринимала себя наследницей Византийской империи – «Третьим Римом»[12], в то время как Великобритания мнила себя «Новым Иерусалимом», в чем обе империи находили оправдание своей территориальной экспансии, независимо от её способа и формы – морской (в случае с Великобританией) или континентальной (в российском варианте)[13], хотя, похоже именно этого англичане и не могли понять и простить русским, ибо, «что позволено Юпитеру, не позволену быку»: «Англия, - писал русский военный историк, генерал-лейтенант Алексей Байов - как показывает история, органически не может переносить сильного развития любого государства в том или ином отношении, и в случае если это происходит, то она как бы автоматически начинает противодействовать ему, настойчиво добиваясь своей цели. Англия стремилась, хотя и тщательно скрывая это, сделать так, чтобы Россия не попала в число победителей (в Первой мировой войне – П.Г.): ее беспокоило создание предпосылок для превращения России в самую мощную державу мира»[14].
Вопрос, разумеется, сводился не только и не столько к формальной стороне имперского строительства и территориальной эспансии – их методам и способам военного и экономического (преимущественно) порабощения, а к пониманию и приятию менталитета, образа жизни и мировоззренческих ценностей жителей колонизируемых земель и методам изучения, познания и обращения с местными покоренными народами[15], к её сущностной составляющей: российская колонизация изначально была по-преимуществу абсорбционной[16] (не считая некоторых «перегибов на местах» в покоренной Средней Азии, приведших к джадидскому восстанию в Семиречье в 1916 г., а также учитывая то, что российский колониализм в этих местах был достаточно «поздним» по сравнению с британо-французским, датским и голландским в Южной, Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке и в Африке. К тому же православный прозелитизм отнюдь не приветствовался официально ни администрацией на местах, ни в центре великорусской империи), в то время как британская – изоляционистской[17]. В том смысле, что британцы никогда по большому счету не считали представителей покоренных народов, да и своих бывших союзников, кстати, хоть в чем-то равными себе и схожими с ними, за счет чего и оправдывалась по большей части «бремя белых» - приобщение к благам цивилизации через экономическое и социальное порабощение в ожидании «подращивания» туземцев до «передового» европейского уровня, понятное дело – через запреты, насилие и принуждение прежде всего[18]. Это вынужден был отметить как казус для европейского этноцентриста даже такой завзятый злопыхо-изобретатель основополагающих мифов о России, как маркиз де Кюстин во второй трети XIX в[19]. Как написала в своем во многом автобиографическом исследовании «Люди и ложи» Н. Берберова, основным фактором, фактически определявшим национальную принадлежность представителей различных этнических и сословно-классовых слоев к великорусской нации, был именно и прежде всего - язык[20], этническое происхождение значения не имело.
[1] Правда и здесь мы умудрились оказаться «впереди планеты всей», ибо русофобами порой оказываются даже некоторые из наших собственных соотечественников. См. в этой связи Кьеза Дж., «Русофобия у русских – явление уникальное», URL: https://izborsk-club.ru/9170. Причем, традиции подобного национального самоуничижения в российской общественной мысли и представлениях имеют довольно глубокие корни. Рассматривая неизбывную тему «Востока и Запада» один из сменовеховских авторов писал ещё в 1909 году: «История нашей общественной мысли делится не на этапы внутреннего развития, а на периоды господства в ней той или другой иноземной доктрины… У нас и в помине не было своей, национальной эволюции мысли; в праздной, хотя и святой жажде истины мы просто хватали то, что каждый раз для себя создавала западная мысль, и носились с этим даром до нового, лучшего подарка». Дурновцев В.И., «Россия и Запад в «веховской» идеологии» в сб. «Интеллигенция и революция. ХХ век», М.: Наука, 1985, С. 84
[2] «В ходе истории русские, сталкиваясь с необходимостью культурных перемен, раз за разом прибегали к обширным заимствованиям у своих западных противников. В X и XI столетиях они переняли культуру и религию Византии, на которую до того совершали набеги; свои первые современные правительственные учреждения они позаимствовали в начале XVIII в. у шведов, с которыми долго сражались; язык и образ жизни аристократии — у французов, разграбивших в начале XIX в. Москву; основные формы организации промышленности — у немцев, с которыми они в XX столетии дважды сражались в мировых войнах. Затем, в эпоху «холодной войны», главным западным врагом Советской России, которого она стремилась «догнать и перегнать», стали Соединенные Штаты — и именно в них постсоветские реформаторы видели основной образец для построения в континентальных масштабах федеральной демократии и рыночной экономики… Ниспровержение этой мощи было продуктом скорее русской культуры, нежели национального характера русского народа. Ключевые роли сыграли три глубоко укоренившиеся в культуре и всё пережившие силы: православное христианство, восхищение Западом и чувство природы… Во многих отношениях 1672 г. ознаменовал «конец светской изоляции России». Новая жена царя подарила ему сына, будущего Петра Великого, и ликующий Алексей отправил во все ведущие страны Европы «великие посольства», которые оповещали о рождении Петра и предваряли поездку самого Петра на Запад в конце века… Уже при Алексее полусвященный титул «царь» начинает уступать место западному титулу «император». Хотя официально титул этот был принят в правление Петра, новый трон Алексея, созданный в шестидесятых годах по польским рисункам персидскими мастерами, украшала надпись на латыни: «Potentissimo et Invictissimo Moscovitarium Imperatori Alexio». Тонко внедрялась сугубо современная идея неограниченного самодержавия правителя страны. Прибывший из Константинополя в июне 1655 г. «великий венец» был украшен изображением царя и царицы на том месте, где прежде помещался символ верховного владычества Бога, и на печати с двуглавым орлом изображение Алексея начало заменять изображение св. Георгия. Для большой группы зависевших от него иностранцев в Москве Алексей был теперь уже не главой уникальной религиозной цивилизации, а образцовым европейским монархом. Пастор Грегори писал в стихотворении:
…как могу я достаточно восхвалить
Несравненного царя, великого владыку русских?
Он любит нас, немцев, сильнее, чем русских,
Раздавая должности, награды, милости и богатства.
О достойнейший царь, да вознаградит тебя Бог.
Кто не был бы рад жить в этой стране?».
Биллигтон Джеймс, Икона и топор, бесплатная электронная библиотека Royallib.com
«Нынешний этап евроцентризма характеризуется внутренней противоречивостью трактовки христианского мифа. С одной стороны, потребность в консолидирующих мифах возросла. В то же время, сам тип современной цивилизации, ее этика и остальные основополагающие мифы все более несовместимы с постулатами христианства. Поэтому уже сорок лет назад теолог и историк культуры Романо Гвардини предупреждал, что паразитированию Запада на христианских ценностях приходит конец. Эти трудности стали нарастать с самого начала революций, приведших к образованию современного общества индустриальной цивилизации. Уже колонизация и необходимый для ее оправдания расизм (которого не существовало в средневековой Европе) заставили отойти от христианского представления о человеке. Пришлось позаимствовать идею избранного народа (культ «британского Израиля»), а затем дойти до расовой теории Гобино и до поисков нордических предков Карла Великого и других потомков «златокудрого Менелая». Как пишет А. Тойнби, «среди англоязычных протестантов до сих пор можно встретить «фундаменталистов», продолжающих верить в то, что они избранники Господни в том, самом буквальном смысле, в каком это слово употребляется в Ветхом завете». Кара-Мурза С., Манипуляция сознанием, сетевое издание, С. 118
[3] Примечательно, что во второй части своей «Жизни и удивительных приключениях Робинзона Крузо» (не шибко популярной и известной в России) её автор – Даниэль Дэфо отправил своего знаменитого мужественного страстоперпца (списанного, кстати, с образа своего средневекового арабского прототипа Хайи ибн Якзана арабского философа ибн Туфайля) в путешествие по Сибири, о которой тот писал, что мера дикости в этих местах превосходит самые черные предположения бывалого наблюдателя: «…жители здесь – сущие язычники, поклоняются идолам, верят в солнце, луну, звезды и хозяина небес, но не только это: из всех язычников и дикарей, которых мне доводилось встречать, они – самые отпетые, только что не едят человеческое мясо, как делают это американские краснокожие». (Daniel Defoe, The Further Adventures of Robinson Crusoe (Boston and New York: Houghton Mifflin Co, 1908), p. 130.) Впрочем, изыскания Д. Дефо о России этим не ограничились. Бывший шпион в 1723 г. разразился ещё и таким опусом, как «Невыдуманная история и деяния Петра Алексовича (sic!), царя Московии» (London: W. Chetwood, 1723), в котором от имени некоего британского офицера на русской службе рассказал о приезде царя Петра в Англию, назвав его «величайшим правителем всей восточной части мира», который, тем не менее, а может быть – в силу этого - «совершает немыслимые даже для ссыльных каторжников деяния» (Daniel Defoe, An Impartial History of the Life and Actions of Peter Alexowitz, Czar of Muscovy (London: W. Chetwood, 1723). Цит. по Soboleva Olga and Wrenn Angus, From Orientalism to Cultural Capital, The Myth of Russia in British Literature of the 20s, Peter Lang AG, International Academic Publishers, Bern, 2017, p. 27.
[4] Также примечательно в этой связи вылядит то, насколько удобным, живучим, размыто-пластичным и общепринято-уничижительным оказался эпитет «варвар» в разных культурах в разные времена. «Италия в конце XV в. и Персия в середине XIII были землями древней и глубоко укоренившейся культуры. Одна располагалась в центре Западной Римской империи, вторая составляла значительную часть мира средневекового исламcкого мира, и их традиции тянулись далеко вглубь веков. Жители обоих государств ощущали себя покоренными, завоеванным и управляемыми «варварами-кочевниками», остготами и монголами – явившимися, соответственно, из-за пределов цивилизованного мира». Morgan D.O., Cassiodorus and Rashīd Al-Dīn on Barbarian Rule in Italy and Persia. In “Muslims, Mongols and Crusaders, An Anthology of Articles Published in The Bulletin of the School of Oriental and African Studies Compiled and Introduced by G.R. Hawting”, Routledge Curzon, New York, USA, pp. 151 – 169.
Современный российский автор, пишуший на канале Sharaut на Яндекс.Дзен, предлагает различать понятия «демонизация» и «варваризация». Он высказывает интересное мнение на этот счет, с которым я предлагаю читателям ознакомиться самостоятельно, хотя с моей точки зрения сути дела это не меняет.
[5] «Насколько объективными были оценки англичан о государственном устройстве Московского государства в XVI – XVII вв.? Данный вопрос затрагивал ещё В.О. Ключевский в «Сказаниях иностранцев о Московском государстве», а также другие ученые ХХ столетия. Судя по их высказываниям, все, что касалось оценок климатических, природных условий, а также занятий населения России, то они были вполне достоверными. «Внешние явления, наружный порядок общественной жизни, её материальная сторона, - отмечал А.Н. Медушевский, - вот, что с наибольшей полнотой и верностью мог описать посторонний наблюдатель». В то же время, продолжал он, и в «этой области остается много неточных, сбивчевых показаний». Объяснялось это, прежде всего, незнанием русского языка. Немногие британцы - Дж. Флетчер, Дж. Горсей, С. Коллинз владели им, а потому чаще всего пользовались сочинениями прежних путешественников по Московии. Отсюда у англичан встречается много заимствований из трудов С. Герберштейна и Олеария… полностью полагаться на свидетельства англичан о государственной жизни Московии вряд ли допустимо, хотя иностранные известия остаются важным материалом для изучения истории нашей страны». Лабутина Т.Л., «Допетровская Русь глазами британцев», б.г., б.д. Об отражении «особенной физиономии» того или иного народа в литературе писал еще А.С. Пушкин, проявляя интерес к национальному художественному своеобразию литератур: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу». Восток в русской литературе XVIII — начала XX века. Знакомство. Переводы. Восприятие. — М: ИМЛИ РАН, 2004, С. 5
[6] Cross Anthony, In the Lands of the Romanoffs. An Annotated Bibliography of First-hand English-language Accounts of the Russian Empire (1613 – 1917). Open Book Publishers, 2014. Кроме того: «Одной из отличительных черт негативного отношения к Востоку было восхваление таких культурных побудительных мотивов как рыцарство и мужественность, которые небезуспешно использовались для оправдания имперской экспансии на протяжении XIX в…, определяя империализм как «набор идей, включавших в себя (в различных пропорциях) империализм, патриотизм, милитаризм, расизм, христианство, веру в героическое и мужественность. Джефри Ричардс обращает внимание на явную взаимозависимость между рыцарством или мужественностью и империализмом в качестве доминирующей идеологии. Более того, в соответствие с определением империализма как кластера синонимический концепций, таких как: империя, корона, раса, вооруженные силы и нация, он отмечает примечательную взаимозависимость между рыцарством, мужественностью и империализмом как доминирующей идеологией. Более того .., согласно определению империализма как кластера синонимических концепций, таких как «империя», «корона», «раса», «вооруженные силы» и «нация», Ричардс одновременно отмечает, что: «С ними также связано понятие мужественности, включающее в себя занятие спортом, рыцарство и патриотизм». Термин «рыцарство» хронологически восходит к Средним векам, когда он использовался в качестве определения кодекса поведения для рыцарей или для элиты и преимущественно наследственного класса воинов. Основанное на сплаве христианства с дохристианской традицией Северной Европы, оно со временем превратилось в элемент приемлемой манеры поведения джентльмена. Много позднее, в начале XIX в., одним из наиболее весомых достижений таких писателей, как Вальтер Скотт было пересоздание «рыцарства» и популяризация типа характера, который совершенно обоснованно мог бы быть назван «рыцарский джентльмен» и образец для подражания… Способствуя расцвету нового типа романтической литературы путем идеализации Средних веков, Скотт внес свой вклад в «переформулирование понятия «джентльмен», теперь выводя его в качестве идеализированного средневекового рыцаря, воплощение таких черт, как храбрость, лояльность, воспитанность, благородство, скромность, чистота и сострадание»… Представляя «английского джентльмена» в качестве викторианской модели средневекового рыцарства, Джефри Ричардс выступает с критикой этого оборота за его негативную коннотацию, касающуюся класса, расы и пола, заявляя: «Понятие «английский джентльмен» включает в себя три составных элемента: англицийство, джентльменство и мужественность, концентрируя внимание на классе, расе и поле… Мужественность является синонимом джентльменства. Именно оно отличает англо-саксонскую расу от других рас. Но среди самих англосаксов им обладают не все, а лишь представители элиты. Другие расы могут быть храбры, и их храбрость признается, но они – не джентльмены» !.. Более того, исходя из убеждения, что «джентльмены должны управлять страной потому что они превосходят всех в моральном отношении» ,.. многие люди на протяжении XIX-XX вв. гордо, с рыцарским энтузиазмом и вдохновением называли именно себя джентльменами…
Одновременно с возрождением «рыцарства» в первые десятилетия XIX в. были опубликованы несколько работ, посвященных истории и природе рыцарства, как например «История крестовых походов» (1820) и «История рыцарства» (1825) Чарлза Миллса. Позднее, в 1850-х гг. образ рыцаря оказался растворенным в повседневной жизни и «с губ образованных мужчин и женщин легко сходили «рыцарские» метафоры» … Постепенно викторианская трактовка этого термина стала отражать общее состояние умов, которое толкало людей на героические и благородные поступки и «приобщала» их ко всему прекрасному и возвышенному в интеллектуальном и нравственном мире» … Но протяжении всего колониального периода Британской империи викторианские идеалы рыцарства получили дальнейшее развитие и распространение через всеобщее обучение и все больше увеличивающееся количество ювенильных публикаций.
Учащиеся общеобразовательных школ «натаскивались» на соответствие героическим поступкам, имперской риторике и рыцарским идеалам., потому что «именно общеобразовательные школы считались теми местами, где воспитываются новые рыцари» … В XIX в. с появлением ювенильной литературы возникла новая индустрия… детской литературы, культивирующая повиновение, обязанности, уважение к старшим и упорный труд. Основной целью такого рода книг было развлекать и наставлять, насаждать одобренную систему ценностей, распространять полезные знания, демонстрировать приемлемые ролевые образцы. Например, В. Г. Дж. Кингстор (1814 – 80) написал более 170 подобных книг, Р. М. Баллантайн (1825 – 94) – более 100, для того, чтобы направлять мальчиковую энергию в одобренном направлении, в основном основанным на христианском учении и англо-саксонстве. Кроме того, существенно увеличилось число юношеских журналов и авторов, [пишущих на подобные темы] … Мартин Грин, проанализировавший живучую «маскулинную» литературную приключенческую традицию ,.. особенно выделяет таких её представителей, как Д. Дэфо, В. Скотт, Ч. Диккенс, Р. Киплинг и Дж. Конрад. Он отмечает, что эта укоренившаяся традиция сопряжена с деятельностью, которая, по большей части, является имперско-ориентированной, а не основанной на провинциальных английских чувствах, поскольку она превозносит «воина-исследователя-инженера-администратора-имперского паладина в ущерб провинциальному «синему чулку». Aydin Kamel, Western Images of Turkey, Published by the British Council in association with Atatürk University, Department of English Language and Literature, 1999, pp. 17 – 19. Любопытно и примечательно в этой связи название известного романа Ивлина Во «Офицеры и джентльмены».
[7] В этом – коренное и принципиальное отличие территориального расширения Российской от Британской империи (и, кстати, прочих европейских государств и империй). В отличие от флибустьерского европейского, российское продвижение на Восток, воспринимавшееся на Западе как меркантильно-приобретательское и захватническое (ибо другого они не понимали и представить себе не могли), на самом деле носило характер оборонительного, отодвигания границы между «лесом и степью» подальше на Восток, откуда на Русь-Россию «налетали злые ветры» со времен монольского нашествия. «Быстрые шаги России в Средней Азии во второй половине XIX в. были вызваны законным стремлением пресечь регулярные разбойничьи набеги кокандцев, хивинцев, туркмен и др. на пограничные российские губернии и положить конец захвату русских людей в плен и продажу их в неволю, а также разграблению русских торговых караванов». Харюков Л.Н., op. cit, C. 15. И именно это в первую очередь, помимо кнута и климата, сформировало национальный характер русского народа, а отнюдь не коренящееся в подсознании англосаксов хищническое стремление к приобретению хоть какого-то своего надела-отруба на далеко не столь земельно-обширных и богатых ресурсами Британских островах, которое они, ничтоже сумняшеся, экстраполировали на друих, «инаковых».
[8] Монина Н.П., «Идеология русофобии: духовно-исторические истоки формирования», б.м, б.г.
[9] В этой связи см. довольно подробное описание обращения с бывшими союзниками - русскими белоэмирантами, вступившими во французский «Иностранный легион» после эмиграции из России после Гражданской войны, в Гиацинтов Э. Н., «Белые рабы». URL: http://www.dk1868.ru/history/belie_rabi.htm , где автор в деталях описывает, насколько высоко ценились душевные и трудовые качества русских, вынужденно оказавшихся на чужбине, и насколько бесчеловечным было отношение к ним со тороны приютивших их хозяев. Впрочем, равно как и ко всем другим иностранцам, попавшим в этот французский штрафбат по разным причинам.
[10] Некоторое время назад я, увлекавшийся в то время Шерлокианой, выложил у себя на нанале «Блжневосточная аналитика» переведенную статью Скотта Монти «Зло таится за границей», в которой он пишет: «Что же послужило основой для этих настойчивых попыток обвинить в многочисленных проблемах стольких мошенников, во стольких преступлениях - иностранцев или происходящие за рубежом события? Одно из объяснений кроется в т. наз. «имперской готике» - концепции, выдвинутой Патриком Брантлингером (1830-1914) в книге "Правление тьмы: британская литература и империализм". Брантлингер утверждал, что многие поздневикторианские писатели были обеспокоены тем, что цивилизация, империя и прогресс в целом зашли в тупик, и им грозит уничтожение. Конан Дойл, Райдер-Хаггард, Киплинг, Бьюкен и другие ответили на эту концепцию произведениями, разделяющими три взгляда на окружающий мир и происходящее в Англии». URL: https://dzen.ru/a/YySbNv1AdQ_-whuC . Т.е., применительно к англосаксам, все это выглядит, как в известном анекдоте: «А нас-то за щё»? – во всех несчастьях и пагубах они склонны винить кого угодно, но только не себя – любимых и непогрешимых.
[11] Невероятно увлекательной международно-ориентальной шпионско-авантюрной эпохи, в которой переплелись гееополитические, приключенческие, военные, аладдино-экзотические и прочие бурлесковые реалии прошлого и позапрошлого веков в духе нынешних экранных и литературных Индианы Джонса, Джеймса Бонда, Ходжи Насреддина, товарища Сухова, басмача Абдуллы и трогательно-наивного, но неподкупного «начальника Чукотки». В этой связи не лишним будет также напомнить, что в 1855-1857 гг., во время Крымской войны, боевые действия велись не только в Крыму, но и на Балтике, и на Камчатке, т.е. практически по всей периферии Российской империи, на её морских и океанических границах. Кроме того, «Крымская война совпала по времени с продолжавшимся боксерским восстанием в Китае (1850 – 1864 гг.) и началом первой англо-китайской (опиумной) войной 1839-1842 гг. Китай уже созрел для того, чтобы быть оккупированным, а Крымская война облегчила русским империалистам задачу отстаивать дальнейшее продвижение вдоль Амура, хотя её соперница – Великобритания проникла туда первой. Таким образом, разгоревшийся по многим причинам, не обязательно имеющим отношение к делам в Восточной Азии, конфликт идеально накладывался на российские опасения того, что Британия со временем полностью оккупирует весь Китай. Британские имперские теоретики также использовали эту войну как возможность закрепиться в Восточной Азии. Нападение на Петропавловск, кроме того, предоставило Британии возможность вплотную приблизиться к изоляционистской Японии», … Book Review: The Crimean War in Imperial Context, 1854-1856 by Andrew C. Rath, Palgrave MacMillan, 2015.
[12] «Византия сумела не просто «очаровать» Русь, но духовно отрезать ее от европейского Запада, приписать к Востоку и передать ей свое неприятие не только западного христианства, но и западного мировосприятия в целом. Так, поставленный Константинополем в качестве главы русской церкви, грек по национальности, мирополит Георгий Киевский, написал во второй половине XI века сочинение под названием «Стязание с латиною», которое, выдвинув несколько десятков обвинений (вин) против Запада, на столетия определило вектор деятельности всей греко-кафолической, греко-православной церкви. Тогда же во второй половине XI века преподобный Феодосий Печерский в послании князю Изяславу Ярославичу внушал: «вере же латиньской не прилучатися, ни обычая их держати… и всякого ученья их не слушати, и всего их обычая и норова гнушатися и блюстися, …не брататися с ними, ни поклонитися, ни целовати его, ни с ним в одном сосуде ясти, ни пити, ни борошна их примати». И хотя постепенно на подобные жесткие нормы стали закрывать глаза, особенно когда дело касалось государственных, политических и церковных интересов Руси, например, участия русской делегации на Ферраро-Флорентийском соборе в 1431 году или обручения 1 июня 1472 года великого князя Ивана III с греческой принцессой Софьей Палеолог, которое состоялось в римской базилике святых апостолов Петра и Павла в Ватикане при Папе римском Сиксте IV и его кардиналах, неприятие католичества в массе православного русского народа сохранилось до наших дней». Пархоменко Т.А, Российская цивилизация между Западом и Востоком, М.: Институт наследия, 2021, С. 52
[13] Cook Sarah, Britain and Russia, a Historical Comparison of Two Great Empires, A Thesis Submitted to the Faculty of Baylor University in Partial Fulfillment of the Requirements for the Honors Program, Waco, Texas, May 2013, р. 8.
Вопрос о месте и роли России, занимающей срединное положение между Востоком и Западом не решен до сих пор. Ничего не изменила и социалистическая революция в России 1917 г., после которой «время шло, а революционного шествия «десятков миллионов» западных рабочих вслед за пролетариатом России не происходило… По-видимому, тогда большевики и пришли к мысли, что Восток сможет компенсировать утраченную революционность Запада» … (Персиц М.А., Застенчивая интервенция. О советском вторжении в Иран и Бухару в 1920 – 1921 гг., М., 1999, С. 7-15). Эмигрировавший в 1921 г. из России историк и философ Г. Федотов так характеризовал в своей работе «Судьба и грехи России» состояние гуманитарной науки тех лет в России: «…Лучше сохранились филология и искусствоведение. Почти окончательно погибла, со смертью древних языков, наука классической древности и медиевистика, представленная недавно в Москве и Петербурге двумя большими (может быть, непропорционально для России) школами ученых. Презрение к католической культуре и романо-германскому миру одинаково повинны в советском дискредитировании этой науки. Из всеобщей истории уцелела новейшая, как история революций в марксистском освещении. Да еще торжествует Восток — по всей линии: филологической, исторической, археологической. На первом плане и здесь практическая потребность: подготовка дипломатов и революционеров для работы в Азии, но за этим — и бескорыстное увлечение Востоком как оборотная сторона ненависти к Западу». В разухабистых куплетах тех же лихих 20-х годов прошлого века рьяные молодые русские комсомольцы так прямо и пели: «Мы еще дойдем до Ганга! /Мы ещё умрем в боях! /Чтобы от Индии до Англии/Сияла родина моя», что, разумеется, не могло не повергать в ужас и конвульсии «пляски святого Витта» любого трепетного представителя британского истеблишмента, как царь Кощей чахнущего над Индией - «жемчужиной» своей колониальной империи, над которой «никогда не заходило солнце». Как писал проф. Г. Л. Бондаревский: «На протяжении всего XIX в. и даже в некоторой степени в начале ХХ, британские сторонники «наступательной политики» в Индии и активного проникновения в Центральную Азию (авторы такого рода лозунгов утверждали, что границы Индии простираются не только вплоть до Памира, Бухары и Амударьи, но и до Евфрата, Босфора, Мерва и даже до Сухум-кале, т. е. Поттингер, Бернс, Укрварт, Роулинсон и даже Керзон) использовали постановочную пантомиму с маршем донских казаков по приказу «маниакально-депрессивного» царя Павла в качестве «неоспоримого доказательства» существования русской угрозы Индии». Professor Gregory L Bondarevsky, The Great Game — A Russian Perspective, р. 7, www.christiebooks.com
В разных формах и по разным поводам спор, начавшийся ещё в XIX в. между западниками и славянофилами об ориентации и выборе модели существования и развития Россией не утихает и сегодня. Ещё не так давно известный современный рок-исполнитель Б. Гребенщиков пел в одной из своих песен - «Электрический пес» о том, что в его компании встречались такие персонажи, из которых «… Один с изумлением смотрит на Запад, / А другой с восторгом глядит на Восток» …
Вновь обострившаяся с началом продолжающейся русско-украинской «специальной военной операции» 2022-2023 гг. животрепещущая тема о «повороте на Восток», за которую в разное время ратовали руководители МИДа А.М. Горчаков и Е.П. Ковалевский в XIX в., и бывший премьер-министр РФ, покойный академик Е.М. Примаков в наши дни и Председатель Среднеазиатского общества востоковедения А.Е. Снесарев еще в начале ХХ в. Им вторил и отец мирового пролетариата К. Маркс, написавший: «Итак, для всероссийской империи путь в Европу ныне закрыт… Но если закрыт путь северо-западный, то остается южный и юго-восточный - Бухара, Персия, Афганистан, Ост-Индия, наконец, Константинополь». К. Маркс, «Конспект книги Бакунина «Государственность и анархия», К. Маркс, и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2, т. XVIII, С. 600. Эта тема по-прежнему остается латентно доминирующей (хотя и не до конца реализованной) как в сознании русских людей, так и во внешних политике и экономике России. Е. Анисимов в своем обстоятельном труде «Россия без Петра. 1725 – 1740», (СПб, Лениздат, 1994, С. 440-441) писал: «Изучая внешнеполитические акции правительства 30-х годов (XVIII в. – прим. моё – П. Г.), можно уверенно утверждать, что внешняя политика «немецкого правительства» Анны была российской имперской политикой. И русско-австрийский союз, и поведение России в Польше, и русско-турецкая война говорили об одном – принципы и методы имперского разрешения так называемых «польского» и «черноморского» вопросов есть развитие и совершенствование петровских внешнеполитических доктрин, приложимых к новой исторической действительности и в наиболее перспективных геополитических направлениях. Не случайно этим путем пошли и все другие «национальные» правительства, в особенности правительство «немки» Екатерины II. Успехи, которые она достигла при разделе Польши или в войнах с Турцией, стали возможны благодаря переориентации экспансии Российской империи на Польшу и Восток» … Практически то же сегодня наблюдается и в наше время, хотя вынужденный разрыв (или лучше сказать – охлаждение) традиционных связей со странами Запада дается России не просто. Весьма интересным трудом последнего времени на эту тему является «Русский ориентализм. Азия в русском сознании от Петра Великого до эмиграции» Д. Шиммельпенника ван дер Ойе (Russian Orientalism. Asia in the Russian Mind from Peter the Great to Emigration”, Yale Univercity Press, 2010)
[14] Даниленко И.С. «Первая мировая война в оценках крупнейших представителей отечественной военной мысли 1920-1930-х годов» в сб. «Последняя война Российской империи: Россия, мир накануне, в ходе и после Первой мировой войны по документам российских и зарубежных архивов», М.: Военная академия Генерального штаба ВС РФ, 2002, С. 301.
[15] Однако с этим у англосаксов всегда было плохо. Например, перед 1-й Мировой войной значительная часть британских разведывательных навыков и методов считались вполне современными. При этом представление о Турции в британском правительстве было ничтожным. В 1929 г. Уинстон Черчилль писал в своих «Последствиях» «Я не могу припомнить ни одну область политики, в которой британское правительство так плохо бы ориентировалось, как турецкая». Причины подобного невежества не ясны и кажутся парадоксальными, ибо британцы работали с турецкими официальными лицами многие годы. Британский адмирал, например, был одним из тех, кто принимал участие в модернизации турецкого ВМФ накануне 1-й Мировой войны. При этом, однако, «Европейские работы об Африке, Индии, некоторых частях Дальнего Востока, Австралии и Карибского бассейна; эти африканистские и индианистские дискурсы, как были названы некоторые из них, я рассматриваю как часть общих европейских усилий по управлению отдаленными землями и народами и, следовательно, как связанные с ориенталистскими описаниями исламского мира, а также особых способов представления Европой Карибских островов, Ирландии и Дальнего Востока. Что поражает в этих дискурсах - это риторические фигуры, с которыми постоянно приходится сталкиваться в их описаниях "таинственного Востока", а также стереотипы об "африканском [или индийском, ирландском, ямайском или китайском] менталитете; "представления о привнесении цивилизации примитивным или варварским народам, тревожно знакомые идеи о порке, смерти или длительном наказании, которые требуются, когда "они" плохо себя ведут или становятся бунтарями”, потому что "они" в основном лучше всего понимают силу или жестокость"; они - " не такие, как "мы", и по этой причине хотели бы, чтобы ими управляли». Said Edward, Culture and Imperialism, Vintage Books, New York, USA, 1994, p. 10
[16] «Мы не англичане, - писал в своем исследовании М.И. Венюков, - которые стараются в Индии отнюдь не смешиваться с туземною расою и которые за то, рано или поздно, могут заплатить потерею этой страны, где у них не будет родственных связей; наша сила, напротив, в том и состояла доселе, что мы ассимилировали покоренные народы, дружелюбно сливаясь с ними». М.И. Венюков. «Поступательное движение России в Средней Азии», Сборник государственных знаний. Том III. Под ред. В.П. Безобразова. – СПб.: Тип. В. Безобразова, 1877. С. 61. А также: «К началу ХХ в., т.е. в период своего наибольшего территориального охвата, Российская империя управляла большим числом своих подданных – мусульман, чем даже соседняя исламская Османская империя – 20 миллионов против 14… Согласно данным переписи 1897 г. мусульмане считались второй по численности конфессиональной группой после православных». Kane Eilen, Russian Hajj, Empire and the Pigrimage to Mecca, Cornell Univercity Press, Ithaka (USA) and London (UK), 2015, p. 2
[17] См. подробнее на эту тему Morrison A. S., Metropole, Colony and Imperial Citizenship in the Russian Empire, Project Muse, URL: http://muse.jhu.edu, а также Long David P., «Ornamentarism” and “Orientalism”: Two Sides of the Same Cultural Coin? An Investigation of Ornamentalism: How the British Saw Their Empire. School of Theology and Religious Studies, The Catholic Univercity of America, б.г.
[18] См. в этой связи Яблоновский А. А., «Гости английского короля» / Публ. [и предисл.] М. Сидоровой// Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 471—530. - о жизни и быте русских эмигрантов в Египте после эвакуации из России после гражданской войны в 1920 г. Кроме того: «Европейские работы об Африке, Индии, некоторых частях Дальнего Востока, Австралии и Карибского бассейна; эти африканистские и индианистские дискурсы, как были названы некоторые из них, я рассматриваю как часть общих европейских усилий по управлению отдаленными землями и народами и, следовательно, как связанные с ориенталистскими описаниями исламского мира, а также особых способов представления Европой Карибских островов, Ирландии и Дальнего Востока. Что поражает в этих дискурсы - это риторические фигуры, с которыми постоянно приходится сталкиваться в их описаниях "таинственного Востока", а также стереотипы об "африканском [или индийском, ирландском, ямайском или китайском] менталитете; "представления о привнесении цивилизации примитивным или варварским народам, тревожно знакомые идеи о порке, смерти или длительном наказании, которые требуются, когда "они" плохо себя ведут или становятся бунтарями, потому что "они" в основном лучше всего понимают силу или жестокость"; они - " не такие, как "мы", и по этой причине хотели бы, чтобы ими управляли».
[19] «…Император продолжал: … всеобщая покорность заставляет вас думать, будто у нас царит единообразие — избавьтесь от этого заблуждения; нет другой страны, где расы, нравы, верования и умы разнились бы так сильно, как в России. Многообразие лежит в глубине, одинаковость же — на поверхности: единство наше только кажущееся. Вот, извольте взглянуть, неподалеку от нас стоят двадцать офицеров; из них только двое первых русские, за ними трое из верных нам поляков, другие частью немцы; даже киргизские ханы, случается, доставляют ко мне сыновей, чтобы те воспитывались среди моих кадетов, вон один из них. — С этими словами он указал мне пальцем на маленькую китайскую обезьянку в диковинном бархатном костюме, с ног до головы усыпанную золотом; на голове у юного азиата красовалась высокая прямая шапка с острым верхом и большими, загнутыми кверху круглыми отворотами, похожая на шутовской колпак. — Вместе с этим мальчиком здесь воспитываются и получают образование за мой счет двести тысяч детей». де Кюстин Астольф, «Россия в 1839 г.», СПб.: Крига, 2008, С. 179. И ещё люботытный факт в этой связи: «В 1888 г. Джордж Натаниел Керзон, последний вице-король Индии, совершил путешествие по русскому Туркестану вдоль по только что построенной Транскаспийской железной дороге до Самарканда. В предисловии к своей книге, в которой рассказывалось об этом его опыте, он писал, что намеревался «… сравнить [российский] гений ассимиляции с другими конкурирующими расами. Является ли явно ощущаемая здесь безопасность искусным продуктом жесткой военной хватки или естественным результатом мирного органического смешивания [народов – П.Г.]? Как можно сопоставить её методы и последствия их применения с теми результатами, которые достигла Англия в Индии»? Morrison A.S., Russian Rule in Samarkand. A Comparrison with British India, UK: Oxford Univercity Press, 2008, p. 1. Впрочем, даже такого глубоко погруженного в предмет исследователя, как А. Моррисон, типологизация «империи» в её российском варианте ставила в тупик. Выявляя её отличия от британской, французской, датской и даже японской империй, он так и не смог в точности определить, чем была российская империя на самом деле, ибо, в отличие от всех прочих, метрополия в империи российской отнюдь не процветала за счет колоний так, как это происходило с другими, формально схожими с нею имперскими конструкциями. При этом, недостатка в уничижительных эпитетах имперской миссии в целом и российской – в особенности, не наблюдалось. Подробее об этом см. Morrison Alexander, How “Modern” was Russian Imperialism? in “Empire in Modernity: A Comparative Perspective” organised by Professor Tomohiko Uyama at the First Congress of the Asian Association of World Historians in Osaka on 29th–31st May 2009
[20] «Не религия, как в Индии, не происхождение, как в США, а язык, и ни европейски образованные балтийские бароны, ни евреи, праздновавшие свои праздники, ни армяне, ходившие в свою церковь …, ни другие «меньшинства», как их называют в Западном мире, родившиеся в России, не сомневались, что они прежде всего русские, – в этом вовсе не было ложного или ненужного патриотизма, – скорее это относилось к языку и к паспорту, который давался русским подданным». Берберова Н. Н., «Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия», Харьков: «Калейдоскоп», М.: «Прогресс-Традиция», 1997, С. 41.
__________________________________________________________________________________
По вопросам приобретения книги "Циклопедия русофобии" целиком, обращайтесь в личку автору: goulkin @ yandex.ru Цена - 500 руб.