Я познакомилась с Джейкобом в университете. Он был сильный, ловкий, преподавал танцы в модной школе, работал моделью и соображал в программировании. И он был родом из Нигерии. Я влюбилась сразу, мы стали встречаться и спустя месяца три он спросил не хочу ли я поехать к нему в гости – в Африку. Я просто с ума сошла от такой перспективы – никогда я еще не путешествовала в такие страны и мне было очень любопытно.
«Единственное, – он добавил, – там очень все необычно, не так как здесь, в России». И я его заверила, что понимаю это. Как выяснилось, я вообще ничего не понимала.
Моя мама переживала, что я не вернусь: «Вдруг ты выйдешь замуж и останешься там?», – причитала она. А я и сама думала об этом и каждый раз приходила к выводу, что с Джейкобом я останусь где угодно без размышлений и, если он сделает мне предложение в своей деревне, то соглашусь стать его женой.
Из столицы Нигерии Абуджи до дома Джейкоба было два дня пути – я не шучу. Каждый день мы пересаживались на очередной ветхий автобус и отправлялись в многочасовой путь, потом ночевали в промежуточном населенном пункте, чтобы наутро снова ехать. И наконец-то мы добрались!
Родовое гнездо Джейкоба выглядело необычно – это был ряд глиняных домов с плоскими крышами и обширным двором, на котором не росло ни травинки. Как только мы подошли, из домиков высыпали люди, впереди всех неслась низенькая и полная женщина, обмотанная ярко-желтой тканью. Она бежала и одновременно вскидывала голову к небу и что-то выкрикивала. Я так поняла, что она возносит благодарность за то, что мы добрались в сохранности.
Деревня семьи Джейкоба находится практически на границе с Камеруном в гористой местности Мандара (это такой вулкан). Ночью я вышла во двор и увидела сотни огоньков, мигающих вдали – Джейкоб объяснил, что это люди, которых ночь застала в горах и они развели там огонь, чтобы переночевать.
Мы же устроились спать в небольшой комнате, большую часть которой занимала гигантская кровать. Как я потом узнала, нигерийцы обожают кровати размера кинг-сайз, потому что чаще всего спят вместе. Утром, я проснулась одна и пошла осматривать дом. Он состоял из комнат, чуланчиков, а вот кухни и ванны не было – они располагались в отдельно стоящих постройках.
Выйдя во двор я увидела Джейкоба – он стоял тщательно выбритый, одетый в черный выглаженный костюм, несмотря на жару. Я спросила куда он направляется и от ответил, что ему нужно съездить в соседнюю деревню навестить родственника, который болеет. Это очень важно, потому что этот родственник оплатил ему обучение и жизнь в России и Джейкоб должен отдать ему свое почтение. На прощание он поцеловал меня крепко и сказал, что сильно любит.
Я была несколько напугана тем, что он уезжает и оставляет меня одну с его родственниками. Я не знала, что мне делать, даже спросить, где у них тут туалет не могла и попросилась было поехать с ним, но он достаточно твердо отказал. Весь день я ходила по деревне, просто чтобы не сидеть в неловком молчании с его мамой и братьями. В какой-то момент за мной стали бегать деревенские дети. Сначала они крались за мной, прячась и хихикая, если я оборачивалась, потом просто замирали поодаль, а в конце концов, перестав опасаться, начали бегать вокруг меня и что-то кричать.
В этой компании меня и застал Джейкоб, вернувшийся на древнем мотоцикле со своим младшим братом. Я спросила что именно кричат дети и он со смехом сказал, что ничего не значащий набор звуков. «Они передразнивают тебя», – сказал он со смехом и прогнал ребят.
По утрам Джейкоб играл с деревенскими парнями в футбол во дворе их местной разваливающийся школы. Я шла с ним, садилась в тенечек и наблюдала, как они сначала расчищают двор от коровьих лепешек, перекрикиваются на местном наречии, смеются и разминаются.
Мне нравилось смотреть на Джейкоба: у него было великолепное атлетическое тело – широкоплечий, с узкой талией и сильными быстрыми ногами, он бегал по этому двору и периодически подбадривал товарищей криком. Иногда он снимал с себя майку и тогда я, как зачарованная смотрела на блики солнца на его влажной от пота коже.
Дома мне по-прежнему не позволяли ничего делать. Я каждый раз предлагала свою помощь, но мама Джейкоба была довольно суровой и резкой женщиной, чей характер закалился непосильным трудом. Она категорично и даже как-то раздраженно отвечала отказом, но при этом не терпела праздности в своих домочадцах и с раннего утра до поздней ночи ее дети и родственники бегали по хозяйству: привозили воду в больших емкостях их ближайшего родника, стирали, готовили, мыли, лущили горох на продажу.
Это положение гостьи меня немного угнетало: неловко сидеть в тенечке и читать книжку, пока остальные вкалывают.
Так что однажды я решила настойчиво потребовать для себя какой-то работы и сестра Джейкоба вручила мне ведро с грязной водой и жестом показала, что нужно эту воду вылить. Я взяла ведро и отправилась было в направлении, которое мне указала девушка, как вдруг откуда ни возьмись, на меня налетела мама Джейкоба и, выхватив ведро из моих рук, принялась грозно кричать на дочь.
Вечерами после ужина, мама Джейкоба, он и я уходили в дом, оставляя других домочадцев убирать посуду и мыть кухню. Этот момент я не любила совсем, но, к сожалению, боялась показаться невежливой и каждый раз шла. В комнате мать зажигала керосиновую лампу (электричество вечером не работало), ложилась прямо на циновку и закрывала глаза. Джейкоб садился рядом, облокотившись на стену и они начинали тихо переговариваться на своем языке, не замечая, что рядом также сижу я, не понимающая ни слова. Сначала во мне вспыхивала обида и твердое желание после того, как мы выйдем отсюда устроить Джейкобу взбучку, но в процессе их беседы под мерное монотонное и тихое переговаривание в тускло освещенной комнате, я будто лишалась сил.
Как-то раз я все же спросила Джейкоба о чем они с мамой разговаривают каждый вечер.
«Да ни о чем особенном, – ответил он. – Просто о жизни. Она дает мне советы».
«Например?».
Он замолчал на какое-то время и со вздохом ответил: «Ну о всяком. Ты не поймешь».
Эту фразу «ты не поймешь» или «ты не понимаешь» я услышу еще много-много раз за те две недели, что мы жили в деревне. И с этой фразы началось мое подозрение, что вряд ли у меня с Джейкобом может получиться что-то серьезное. Он будто отталкивал меня от себя этими словами, разграничивал между нами территорию и указывал, что я не вправе претендовать на что-то. Мы по-прежнему занимались сексом, но вот близость будто уходила.
На третий день мы с Джейкобом поехали в соседнее село и дом за домом обходили его родственников. Это было очень утомительно, все они говорили в основном на своем языке и только некоторые кое-как владели английским на бытовом уровне и рассказывали, что у кого-то сын учится на врача в городе, кто-то живет в Англии, кто-то торгует местными поделками в порту.
С одной стороны мне понравилось, что Джейкоб знакомил меня со своими близкими, с другой же – не покидало ощущение, что они относятся ко мне не то, что настороженно, а просто с вежливо скрываемой неприязнью. Так обращаются с откровенно неприятными людьми, которые, однако, могут быть полезны в перспективе и поэтому контактировать с ними нужно. Они хвалили Джейкоба за то, что у него такая невеста, но в этом не было скрытого комплимента – это будто бы было восхищение трофеем, который добыл Джейкоб вместе с образованием и перспективами в будущем. Свидетельством его успеха.
Я чувствовала это, но по-прежнему старалась быть вежливой и учтивой: много улыбалась, ловя на себе взгляды, старалась говорить простыми словами на английском, чтобы поддерживать беседу, садилась за каждый стол и ела их угощения.
С едой тоже было непросто – как дорогим гостям нам везде подавали тушеную говядину с местными овощами и рисом и я, чтобы не обидеть хозяев, съедала все, что мне накладывали на тарелку и хвалила блюдо. От съеденного и выпитого мне было нехорошо, разболелся живот, но в каждом новом доме я снова отрывала рот, чтобы положить туда кусочек мяса, а потом уговаривала себя просто пожевать его.
Джейкоб не старался помогать мне избежать этого назойливого угощения. Когда я робко протестовала, он только смотрел и смеялся, а когда я сказала, что мне очень плохо, удивленно спросил почему же я просто не отказалась от еды. Можно же было сказать, что не хочется. Меня это очень обидело.
Одна из родственниц, может, тетя Джейкоба, спросила нравится ли мне нигерийская кухня. Я вежливо ответила, что очень, но возможно, в ней слишком много мяса. «В следующий раз, когда ты приедешь, я научу тебя готовить. Если я еще буду жива», – пошутила она и все засмеялись.
А другая женщина добавила: «И если она приедет еще», – и все снова засмеялись.
Я испытывала сложные эмоции: с одной стороны – это выглядело, как безобидная шутка, с другой же в ней было что-то враждебное, что-то насмехающееся, мне захотелось заплакать.
Эта же женщина, заметив мою растерянность, добавила, что они намекают на жену какого-то родственника Джейкоба, который женился на американке, побывавшей в Нигерии всего один раз в самом начале отношений и больше не казавшей носа. «Она ничего не ела здесь все четыре дня, что была, только пила воду», – добавила родственница.
В этот день я несколько раз сдерживала слезы – в основном от обиды. В последнем доме дочка хозяев сносно говорила на английском. Она объяснила, что в честь нашего приезда они включили генератор электричества, чтоб я могла зарядить свой телефон, но скорее всего, он все равно не поймает сеть. «Наверное, вам тяжело тут приходится, у нас такая отсталая страна!», – сказала она и я почувствовала такую жалость к себе!
Перед самым отъездом я заболела – была высокая температура, рвота и понос. Джейкоб и его сестра ухаживали за мной, как могли: приносили питье – какие-то заваренные травы от рвоты, делали компрессы, помогали дойти до туалета и выносили ведро. Их мама заходила вечером и говорила какую-то короткую не то молитву, не то заклинание, чтобы я стало лучше. Если и были плюсы в моем положении, то только то, что я была освобождена от ежевечерних мудрых встреч при свете керосиновой лампы и посещения гостей с необходимостью есть.
Я лежала и, когда мне было не совсем плохо, мечтала о том, как однажды поеду домой. Мне больше не казалась любопытной идея выйти замуж за нигерийца и, презрев мещанские удобства, переехать в Африку, вести отсюда свой блог, чтобы многомиллионные подписчики восхищались моей безрассудной смелостью.
Джейкоб больше не казался мне заботливым и любящим, здесь, у себя дома он был равнодушным и холодным.
Когда я попросила вызвать врача, он сказал, что не видит в этом смысла – во-первых, врача поблизости нет и нужно либо ехать к нему в соседний город, либо ждать, когда он приедет сюда. А во-вторых, у меня обычный вирус – не о чем переживать, врач все равно выписал бы то же самое, что я сейчас принимаю.
Наверное, мысль о том, что врача поблизости нет и в случае чего я просто умру без помощи, как-то закрепилась у меня в голове, потому что той же ночью у меня случилась паническая атака. Я задыхалась, у меня не получалось вдохнуть, у меня было отчетливое ощущение, что вот и все – я умираю. Этот приступ я переживала одна – ночью ко мне никто не заходил.
Спустя два дня мы отправились в дорогу до аэропорта. И на этот раз это было вовсе не так увлекательно, как когда я приехала в эту страну. Я не делал фото, не писала восхищенные посты, не просила остановиться, чтобы поближе рассмотреть что-нибудь – мне было безразлично. Я очень хотела уехать из Нигерии поскорее и больше никогда не возвращаться сюда. Когда мы наконец-то добрались до аэропорта, Джейкоб снова стал привычным Джейкобом – обходительным и влюбленным, но я ему уже не верила. В самолете я пристегнула ремни и заплакала.