Город, или скорее, поселок Судак расположен в живописной бухте между Коктебелем и Новым Светом. Я влюбился в него в тот момент, как приехал сюда впервые с моим отцом в 80 году. Генуэзская крепость, возвышающаяся на утесе над морем, будоражила мое детское воображение. Мне представлялись жестокие битвы на мечах средневековых генуэзцев, защищавших эти земли от врагов. Отдыхающие рассказывали, как каждый год кто-то обязательно разбивается насмерть, пытаясь забраться по скале со стороны моря. Часто так случается со влюбленными парами. Зачем они туда лезут, никто не рассказывал, это считалось как бы «само собой разумеющееся». От историй этих веяло романтикой и трагедией. Впрочем, с обратной стороны в крепость вели ступеньки, и все, кто хотел, совершенно спокойно добирались до исторических развалин без всякого риска для жизни. Кстати сказать, ничего интересного внутри крепости лично я не увидел.
Внизу прямо под крепостью есть несколько совершенно плоских скал, выступающих из воды, где в те времена загорали нудисты. Как они туда добирались? Только они и находили туда путь. Может быть вплавь. Как-то, в возрасте 15 лет, я катался в тех водах на катамаране и увидел абсолютно голых девиц, которые там загорали. Ничего более удивительного я в своей жизни прежде не видел. Я подплыл поближе и еще больше был поражен тем, что они совершенно не обращают на меня внимания. Да им просто на меня наплевать!
В пяти километрах от Судака находится поселок Новый Свет. Бывшее имение «отца русского виноделия» князя Льва Голицына, который основал здесь завод «Русского шампанского». Так же, как и граф Толстой, князь боролся с «русским пьянством.» Он считал: «Чем больше появится хорошего вина, тем меньше русские будут пить водку. Тем трезвее они станут.» Так полагал Голицын.
Он вообще слыл человеком крайне необычным, если не сказать, экстравагантным. Вот как описывает его Владимир Гиляровский: «Он бросал деньги направо и налево, никому ни в чем, не отказывая, особенно учащейся молодежи. Держал на Тверской, на углу Чернышевского переулка, рядом с генерал-губернаторским домом, магазинчик виноградных вин из своих великолепных виноградников, и продавал в розницу чистое, натуральное вино по двадцать пять копеек за бутылку. «Я хочу, чтобы рабочий, мастеровой, мелкий служащий пили хорошее вино!» — заявлял он».
Говорят, также, князь держал дома ручного леопарда, а сам любил наряжаться в простецкий мужицкий армяк и ходил в нем в любую погоду, летом и зимой.
«В конце девяностых годов была какая-то политическая демонстрация, во время которой от дома генерал-губернатора расстреливали и разгоняли шашками жандармы толпу студентов и рабочих. При появлении демонстрации все магазины, конечно, на запор.
Я видел, как упало несколько человек, видел, как толпа бросилась к Страстному и как в это время в открывшихся дверях голицынского магазина появилась в одном сюртуке, с развевающейся седой гривой огромная фигура владельца. Он кричал на полицию и требовал, чтобы раненых несли к нему на перевязку. Через минуту его магазин был полон спасавшимися. Раненым делали перевязку в задней комнате дочь и жена Л. Голицына, а сам он откупоривал бутылку за бутылкой дорогие вина и всех угощал.
Когда полиция стала стучать в двери, он запер магазин на ключ и крикнул:
-- Я именинник, это -- мои гости!
Через черный ход он выпустил затем всех, кому опасно было попадаться в руки полиции, и на другой день в "говорильне" (Английского) клуба возмущался действиями властей.» - Владимир Гиляровский «Москва и Москвичи».
Таков был необузданный отец русского виноделия.
Его завод до сих пор работает и радует нас своим великолепным искрящимся вином. Экскурсоводы рассказывали, что в 1913 году император Николай II на своей яхте доплыл до здешних мест из своего Ливадийского дворца и посетил Голицына. Говорят, царь пригласил Голицына на яхту, и они плавали вдоль берега, наслаждаясь видами здешних бухт. Увидев «Голубую бухту» и крошечный галечный пляж, царь захотел «на него сойти». Что и проделал. После того, как Николай II искупался, пляж стали называть «царский».
Благодаря мелкой гальке, вода у «царского пляжа» совершенно прозрачная, а волнения моря крайне редки, потому что бухта защищает его даже во время шторма. Еще в здешних скалах есть «Грот Шаляпина». Во времена Голицына он служил концертным залом для гостей князя. В гроте находилась эстрада, стулья и кресла, также там есть хранилище для голицынского вина. Чтобы публика могла одновременно наслаждаться, и музыкой, и выпивкой.
Говорят, многие знаменитые музыканты того времени выступали в «Гроте Шаляпина». Вот только сам Шаляпин никогда здесь не пел. Откуда взялось название, никто вразумительно объяснить не может. Говорят, акустика в нем столь удивительна, что любой голос звучал как шаляпинский. Может так, а может Голицын мечтал пригласить сюда Федора Ивановича, но просто не успел. Тогда же в 13 году во время «высочайшего визита», Лев Голицын подарил «Новый Свет» Николаю II. Просто так взял и подарил, вместе с зАмком, заводом, штольнями, хранилищем редких вин, всеми пляжами и гротами. «Забирай все, мне не нужно!» Да! Что и говорить? Князь славился широкими жестами!
Правду сказать, Голицын оказался не только щедр, но и хитер. К тому году его винодельческое хозяйство давно уже перестало давать прибыль и несло огромные убытки. Неурожай, да и продавал он свое вино, как уже сказано, часто ниже себестоимости. Князь задолжал кучу денег и находился на грани банкротства. Царь принял подарок вместе с долгами, погасил их все, и назначил Голицына управляющим заводом шампанских вин. Вот, такая удивительная сделка. К сожалению, царю недолго пришлось владеть, а Голицыну управлять «Новым светом». В 1915 году князь скончался. А дальше - революция. Всем хорошо известно, чем это закончилось.
К 1990 году большинство новосветских бухт числились заповедником, и свободный доступ в них запрещен, а "голицынские вина" исчезли вовсе. Попасть на «Царский пляж» стало возможно лишь с экскурсией. Мы конечно же, не могли с этим смириться. Но что нам запреты? И зачем нам экскурсия? Федин знал какую-то хитрую козью тропу к «царскому пляжу», и смог нас провести туда, минуя злобных егерей, которые отлавливали диких туристов и нещадно их штрафовали. Мы плавали там вчетвером, и никого вокруг! Даже хорошо, что пляж стал заповедным.
Я много раз отдыхал в Судаке, мне всегда здесь нравилось, но в этот раз, отпуск протекал совершенно удивительно. Мы с Фединым просыпались рано и шли на завтрак, покуда наши дамы мирно спали. Путевок, как известно, мы приобрели всего 2, и одновременно в столовую могли ходить только 2 человека. Потом - пляж, где «под крепостью» мы покупали у «мужика на Жигулях» ворованный портвейн. На обед мы отправляли дам, а сами сидели на балконе и попивали только что купленное крепленое вино. Дамы жалели нас, и приносили нам из столовой что-нибудь поесть. Котлеты с гречкой или еще что-нибудь. Что не доели сами, или если удавалось, выпросить добавку. Выносить еду из столовой запрещалось, так же, как и жить вчетвером в двухместном номере. Но нам все сходило с рук. Федин обладал каким-то магическим даром убеждения. Однажды в наш номер пришла горничная и спросила:
- А почему собственно вы тут живете вчетвером?
- А, это моя жена, могу показать паспорт, - резко ответил Федин, своим наглым и уверенным тоном, автоматически исключив все остальные вопросы, которые неизбежно могли возникнуть.
Горничная ушла, бормоча, что-то вроде: «Ночью приду с проверкой, чтобы никаких посторонних в номере.»
Я лично очень боялся этой проверки, тем более, что в тот день на пляже меня разыскал один мой московский приятель. Он знал, что я здесь отдыхаю, а ему вместе с женой именно в этот день негде было ночевать. Тогда никто не отказывал в таких пустяковых просьбах, и мы их конечно же пустили, ни словом не упомянув о «грозящей нам проверке». Супруги спокойно спали на полу, на каком-то матрасе между нашими кроватями, а я лежал и думал: «Что же скажет Федин, когда к нам придут с проверкой?» Но никто не пришел. На следующий день супруги уже нашли постоянное жилье и нас больше не беспокоили.
На пляж мы ходили по очереди, если можно так выразиться. Перед обедом мы с Юлей, чтобы оставить Фединых наедине, а после обеда - они. Тогда мы оставались вдвоем. Ночью Федин как-то повесил простыню между нашими кроватями, но это выглядело настолько смешно и глупо, что ее сняли. Ну и правда, никто не обращал внимания на то, что происходило рядом.
Федин конечно же рассказал всем вокруг, какие мы герои, и что скоро, скоро отправимся за океан на войну. Ангола – страна за экватором. Страна 15 летнего капитана. Страна рабов и цепей. Такая аура придавала трагизма нашим с ним вечерним концертам. Мы взяли «в прокате» две гитары, кстати сказать, вполне сносные, и по вечерам садились и пели. Федин - больше разухабистые одесские блатные песни. Я же, знал пару песен Боба Дилана, и, хотя мои музыкальные способности весьма скромны, я умел пропевать английские слова с вполне себе американским акцентом. Что придавало мне некоей «заграничности» в глазах окружающих. Когда пел Федин, я в меру своих сил подпевал и подыгрывал, и наоборот. Как ни глупо, из корпуса никто не кричал: «Прекратите тут бренчать!». А даже - напротив. Собиралась публика. Нас слушали, нам хлопали.
После каждой песни мы отхлебывали по внушительному глотку портвейна из пластиковой бутылки. Иногда курили. Не уверен, что мы хорошо пели, просто все знали, «что вот, эти чуваки собираются хрен знает куда, если не врут, конечно, и все в том же духе.» Впрочем, кто знает, почему нас слушали? Самой популярной стала вещь, которую я когда-то в детстве услышал на пластинке Александра Вертинского. «Дорогой длинною!» Я ее давно подобрал на гитаре и весьма недурно умел ее петь. Мы ее исполняли всякий раз под конец, когда действие портвейна достигало апогея. В мелодии слышалась кабацкая удаль, цыганская бесшабашность, надрыв, а в словах - печаль и тоска:
Ездили на тройке с бубенцами,
Начинал я потихоньку, как бы из далека. С дрожью в голосе:
И тут уже чуть громче:
А вдали мелькали огоньки.
Дальше с надрывом:
Мне б, теперь, соколики, за вами,
Душу бы развеять от тоски!
И тут с забубенной цыганской удалью подхватывал Федин, и припев мы пели вместе, а потом и все, кто нас слушал:
Дорогой длинною, и ночкой лунною,
Да с песней той, что в даль летит, звеня,
Да с той старинною, с той семиструнною,
Что по ночам так мучает меня.
Такие концерты продолжались часов до 10, половины 11, потому что ровно в 11 корпус закрывался и никакие уговоры не могли заставить горничную открыть вам корпус. Такова старая советская традиция: «Дом отдыха не для ночных загулов, а для того, чтобы трудящиеся отдыхали.» Так что мы забирали недопитый портвейн и уходили в наш номер на 3-м этаже.
Продолжение следует