1. Людям по-разному может быть интересна поэзия. И поэзии не грешно в иные времена быть, к примеру, источником научных знаний о природе. Натурфилософские поэмы Греции и Рима для своего времени как раз такими источниками и были. Тит Лукреций Кар, знаменитый автор поэмы «О природе вещей», не даст соврать. А для развития современной науки поэзия, древняя поэзия, есть благодатный источник знаний об обществе своего времени, времени написания стихов. Исследователи древнего мира весьма многому научились и у Гомера, и у Гесиода, и у Эсхила, и у Софокла, и у Еврипида, и у Аристофана, и, конечно, у Тита Лукреция Кара, а также и у других поэтов, доставшихся нам, к сожалению, лишь во фрагментах.
В таком случае поэтическая форма и ритмика слов используется для ценного научного изложения или в качестве материала, поставляющего ценное научное содержание.
2. Но поэты — сами люди. И они могут не чураться научных знаний, знаний о природе, и использовать эти знания, скажем, в таком сугубо гуманитарном деле, как сочинение лирических стихов. Они помещают научный факт или научный тезис в свой гуманитарный коридор и позволяют им ходить туда-сюда во славу Муз вообще, но Эвтерпы — особенно.
3. Поскольку и то, и другое невозбранно и «по человечеству» понятно, постольку наука в поэзии — если и гостья, то весьма желанная. С двумя образцами, тонким и толстым, науки в поэзии мы сейчас и познакомимся.
4. Текст 1.
Валерий Брюсов
Мир электрона
Быть может, эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Ещё, быть может, каждый атом —
Вселенная, где сто планет;
Там всё, что здесь, в объёме сжатом,
Но также то, чего здесь нет.
Их меры малы, но всё та же
Их бесконечность, как и здесь;
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я;
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!
1922
5. Валерий Яковлевич Брюсов (1873.12.01 (1873.12.13), Москва — 1924.10.09, Москва) проводит аналогию (1) микромира, в то время, первую четверть двадцатого столетия, только начавшего открывать свои тайны людям, и (2) макромира, мира привычного людям.
В 1911 году Эрнестом Резерфордом, первым бароном Резерфордом Нельсонским (1871.08.30, Спринг-Грув, Новая Зеландия — 1837.10.19, Кембридж, Англия), была опубликована планетарная модель атома, каковая модель потеснила томпсоновскую модель атома, по которой атом представлял собой нечто вроде пудинга или кекса с вкраплёнными в него изюминками электронов. Оказалось, кекс насквозь прошиваем альфа-частицами и потому между электронами и не-электронами в атоме должна быть пустота, а тогда не-электроны должны составить компактное, но тяжёлое ядро, а электронам отныне положено болтаться на отдалении от этого ядра. И чтобы на ядро не упасть, ибо отрицательно заряженные электроны притягиваются к положительно заряженному ядру, электронам следует вращаться вокруг ядра, всё время от ядра убегая, но не с такой скоростью, чтобы вовсе убежать, покинув атом. Но это же типичное поведение относительно маломассивных планет, вращающихся вокруг довольно массивного Солнца.
Вот эта аналогия планетарной модели Солнечной системы Николая Коперника и модели атома Эрнеста Резерфорда не представлена в стихотворении Валерия Брюсова. Почему так? И как на самом деле? Мы сейчас посмотрим.
6. У В. Я. Брюсова всё научно, всё на уровне научных знаний своего времени и своего знаменитого современника, кембриджского учёного физика.
Но поэт не был бы поэтом, если бы не развил аналогию по-своему, поэтически. В. Я. Брюсов доводит аналогию до предела, до полного отождествления, в котором единственная разница — масштаб. Остальное — всё так же, как у нас. И тогда
...эти электроны —
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!
Строение мира и его история повторяются в микромире. Но если бы только это...
Там скорбь и страсть, как здесь, и даже
Там та же мировая спесь.
Ох!
А вот точно о системе мира Николая Коперника… Коперника? Нет. Клавдия Птолемея!..
Их мудрецы, свой мир бескрайный
Поставив центром бытия,
Спешат проникнуть в искры тайны
И умствуют, как ныне я…
Что, конечно, предосудительно. Зазнаваться в умствованиях — лишнее.
И что получается от такого умствования?
А в миг, когда из разрушенья
Творятся токи новых сил,
Кричат, в мечтах самовнушенья,
Что бог свой светоч загасил!
Получается — как обычно. Ропщут на Бога.
Таким образом, стихотворение В. Я. Брюсова «Мир электрона» — о крушении геоцентрической модели мира. Мира малого, представленного «их мудрецами». И мира большого, представленного самим поэтом.
Мораль проста и убедительна: электрон — это, конечно, хорошо, но о Боге нужно всегда помнить и не зазнаваться в самомнении самовнушенья, выходите уже из клетки эгоистического солипсизма…
7. Но знаем мы и другого поэта, не чурающегося естественнонаучных знаний (и заблуждений) в своём поэтическом творчестве. Это Осип Эмильевич Мандельштам (1891.01.02 (1891.01.14), Варшава — 1938.12.27, Владивосток).
Текст 2.
Осип Мандельштам
Век
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребёнка
Век младенческой земли —
Снова в жертву, как ягнёнка,
Темя жизни принесли.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
И ещё набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь когда-то гибкий
На следы своих же лап.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горячей рыбой плещет
В берег тёплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льётся, льётся безразличье
На смертельный твой ушиб.
1922
Мандельштам, О. Э. Век. — Мандельштам, О. Э. Сочинения. В 2 тт. Т. 1. М.: «Художественная литература», 1990. Сс. 145 — 146.
8. В отличие от В. Я Брюсова, весьма умело пользующегося сведениями, полученными им из анналов современной науки, для проведения своей мысли, что на грани смены систем мира рушится мировоззрение людей прежних, О. Э. Мандельштам неумеренно настойчиво использует метафору позвонков, как веков на оси времени. Такая метафора вполне возможна и при должном использовании может оказаться весьма уместной. Нужно же людям не только считать часы и дни, но годы и столетия. Вот век и есть позвонок на хребтине мира.
Всё бы ничего, но евреи, эти бедуины мира, как всюду свои, так и всюду чужие. Они легко адаптируются ко всему, входят в поры любого общества, но не овладевают культурой народа, среди которого живут, настолько глубоко, насколько это возможно. Поверхностное же усвоение культуры приводит к тому, что раз найденный кунстштюк или даже банальный стереотип, нещадно эксплуатируется до полного омерзения публики к такой эксплуатации. Евреи, эти безродные космополиты, по самому строению своего бытия, быть пришлыми всюду, не имеют чувства меры, не знают, где следует остановиться.
В полной мере сказанное сейчас о евреях относится и к О. Э. Мандельштаму. Это в науке приветствуется полное знание предмета и потому изощрённое и исчерпывающее его предварительное исследование. Исследование, предваряющее изложение результатов. Поступать так с метафорой — чудовищно! А О. Э. Мандельштам именно так с метафорой позвонков как веков мирового времени и поступает. Ему неведомо, что можно
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С учёным видом знатока
Хранить молчанье в важном споре…
Это было бы трепетно-поэтично и «бабочка поэтиного сердца» трепетала бы соритмично с произносимыми поэтическими строками. в унисон. Нет, этот поэт будет бить копытом в одно и то же место, пока не слетит подкова… Вот полный набор терзаний этого поэтического спиногрыза.
(1) «Двух столетий позвонки»; (2) «Захребетник лишь трепещет»; (3) «Донести хребет должна»; (4) «И невидимым играет позвоночником волна»; (5) «Словно нежный хрящ ребёнка»; (6) «Нужно флейтою связать» (флейта не случайна, в древности флейты делали из костей, а сама флейта с клапанами над отверстиями подобна позвоночнику, сравните «флейту-позвоночник» у В. В. Маяковского); (7) «Но разбит твой позвоночник»; (8) «В берег тёплый хрящ морей».
На сорок строк восемь упоминаний позвоночника и близких ему явлений. Это стихи не о времени, не о жестоком и прекрасном, но уходящем веке. Это баллада о позвоночнике!..
9. И если Валерий Яковлевич Брюсов при всём своём сомнительном формальном образовании всё же весьма умело пользуется русской речью для того, чтобы донести свою мысль в выразительной поэтической форме, технически его стихотворение совершенно, а потому стихотворная речь льётся легко и свободно, — то с поэтической речью Осипа Эмильевича Мандельштама всё обстоит ровно наоборот.
Мало того, что этот поэт зациклился на позвоночнике, он и вразумительно сказать этой метафорой по существу ничего не может.
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Последняя строчка недвусмысленно свидетельствует, что столетия метафорически выступают позвонками. Столетие — век. Кто ж в этом сомневается! Но тогда какие зрачки у позвонка? Антропоморфизируя часть скелета, находя в ней глаза с необходимыми зрачками, добивается ли поэт художественного эффекта? Скорее, «всё это от невыдержки и оттого, что вырос в углу» (Ф. М. Достоевский, «Подросток»)…
10.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.
Неумелая антропоморфизация продолжается… Теперь это антропоморфизация уже не частей скелета, а земных вещей, по-видимому, вещей неживых. И у них есть горло, и из него хлещет кровь… Если это описание между прочим триумфального шествия Советской власти, когда людьми пренебрегали, люди часто шли в расход, Гражданская война вот-вот только завершилась, то описание это не просто смутно и неопределённо, при всей откровенной кровавости и кровожадности, но и мерзко. Не те слова, не те…
11.
Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
В этих четырёх строках явлена полная, откровенная художественная беспомощность неуклюжего автора.
Что хотел сказать поэт? Жизнь хватаема тварью? Или тварь хватаема жизнью? «Тварь, покуда ей хватает жизни»? Последнее не влезает в заданный поэтический размер, но хотя бы ясно по смыслу, который поэт оказался не способен донести до читателя.
И почему тварь должна донести хребет? Свой хребет? Речь только о позвоночных? Моллюски вне игры? Или это позвоночник времени? И куда его должна донести тварь?
И что за волна играет позвоночником? Это из экономических волн Николая Дмитриевича Кондратьева? Они приспели со своими гребнями расчесать вековую действительность? И почему позвоночник вдруг стал невидимым? Как «заглянуть в зрачки» невидимому?
12.
Словно нежный хрящ ребёнка
Век младенческой земли...
Век младенческой земли словно нежный хрящ ребёнка? Ты о чём, естествоиспытатель? Земля всё ещё младенческая? Или ты метнулся кабанчиком к самым истокам?
Снова в жертву, как ягнёнка,
Темя жизни принесли.
Темя жизни? Его в жертву? Темя жизни… Почему не стремя леса? Не стоны картофеля? Как всё кроваво, несуразно, омерзительно!..
13.
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Успех безумно откровенной «Флейты-позвоночника» другого поэта явно не даёт покоя этому поэту.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
В. В. Маяковский. Флейта-позвоночник (1915).
«Былые свадьбы» «другой поэт» понимает как сексуальные акты, те, которые по мысли одного героя М. Е. Салтыкова-Щедрина, предшествуют деторождению, а мерные вздымания и опускания тубы флейты при игре символизируют столь же мерные вздымания и опускания позвоночника поэта при свершении им тех же самых актов. Кстати, следует учитывать, что так описана не реальная оргия, а лишь собрание воспоминаний в одну оргию в одной поэтической голове
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Если всё так надо было поэтизировать в воспалённом воображении, то любимых явно было мало и никаких очередей они не составляли.
При слишком откровенном содержании поэзия «Флейты-позвоночника» завораживает читателя ритмом. И читатель уже, как негр от тамтама, готов впасть в транс. Поэты это чувствуют тонким образом и стараются перенять и применить у себя. Но у О. Э. Мандельштама с флейтой-позвоночником получилось всё грустно и невразумительно…
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Да-да, флейта — хорошая сноповязалка дней. Гибкая. Эластичная. Крепкая.
14.
Это век волну колышет
Человеческой тоской...
Как сообщается, у позвонка не только есть зенки со зрачками, но и человеческие переживания. Всё ту же непонятную волну, непонятно откуда взявшуюся, позвонок-век колышет «человеческой тоской». Непритязательная необязательность такого словоговорения очевидна.
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
С нелепостями у О. Э. Мандельштама всё в порядке. Он даже не удосуживается развить метафору, чтобы она включилась в контест стихотворения и деятельно начала играть свою роль. Нет, он просто бросает всяких гадов на страницу и оставляет их так, как бросил.
15.
И ещё набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
Такое поэтическое сожаление, такая ламентация об уходящем веке при нарождающейся новой жизни были бы уместны, если бы мы чуть выше не узнали от этого же самого автора, что век — отдельный позвонок, а не позвоночник в целом. В последнем нет никакого сомнения, ибо для крови поэтом назначена роль межпозвоночного диска.
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки...
16.
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь когда-то гибкий
На следы своих же лап.
Безучастно и негативно характеризует О. Э. Мандельштам свой век. Ничто он в своём времени не значил и не значит, поэтому чёрной жёлчи и реалистичной ненависти можно лить на чужое время, в котором, впрочем, сам живёшь, сполна. «Бессмысленная улыбка» — хорошее определение времени своего бытия…
17.
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горячей рыбой плещет
В берег тёплый хрящ морей.
Это просто тенденция поэтического творчества О. Э. Мандельштам заканчивать свои стихи концентрированным и потенцированным суповым набором кричащих нелепостей.
«Хрящ морей», который плещет «горячей рыбой» в «берег тёплый» — с ним ведь как-то надо дальше жить, как-то расхлёбывать эту колоссальную уху, приготовленную своему читателю О. Э. Мандельштамом.
18.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льётся, льётся безразличье
На смертельный твой ушиб.
«Высокая сетка птичья»? И с неё «льётся безразличье на смертельный ушиб» века? Сместился позвонок? Уже не поправишь?
До изнеможения ясно, что сетка птичья и влажные глыбы присутствуют в стихотворении единственно для рифмы. Что говорит о крайней художественной неумелости поэта и «двоечном» поэтическом сознании автора. Детское «Муха села на варенье. Вот и всё стихотворенье» из той же поэтической обоймы. Даже в качестве соседнего патрона.
19. При всей безучастности и ненависти к своему веку самосознание поэта, конечно же, примеряет маску века на себя.
Льётся, льётся безразличье
На смертельный твой ушиб.
Это не только продукт осознания внешней поэту реальности. Это и самосознание. Самосознание неприкаянного, страдающего и стремящегося к смерти субъективиста и солипсиста.
Вот только всякому солипсисту следует помнить декартовское «Cogito ergo sum»: «Я мыслю, следовательно, я существую». И как ты, солипсист и волюнтарист мыслишь, так ты и существуешь. И если существуешь невыносимо, позорно и даже смертельно, вот-вот подохнешь, стало быть, плохой ты мыслитель, попросту дурак!..
20. Мы неоднократно в своём «Дневнике философа» обращались к стихотворению О. Э. Мандельштама «Ламарк» (1932). Ламарковская лестница эволюции, представленная в этом стихотворении, намеренно проходится поэтом сверху вниз, подменяя тем самым эволюцию инволюцией. Мировоззрение, явленное в «Ламарке», есть мировоззрение нигилиста, причём не социального нигилиста, а природного. Он отрицает, используя понятия системы природы Ламарка, не общество, а в целом природу, но, конечно, неявно и общество, если общество мыслить в качестве своеобразной, выделившейся, части природы. Редкие моменты социальности в этом стихотворении (Моцарт, подъёмный мост) используются как художественные средства выражения природы и отрицания природы, а не сами по себе.
Здесь же, в стихотворении «Век», напротив, естественнонаучные понятия и реалии анатомического театра или инвентаря комнаты студента Иванопуло из общежития имени монаха Бертольда Шварца (И. А. Ильф. Е. П. Петров. «Двенадцать стульев») служат средством отрицания социальности, целого века, в котором поэт жил, но который не стал для поэта своим.
Мировоззрение то же самое. Этот человек неисправим!
21. А кто из двух поэтов более талантлив и вообще заслуживает имени Поэта, пусть читатель решает сам. Без выставления нами оценок в классный журнал.
2023.06.13.