На ужин при свечах я собиралась под руководством самого умного, талантливого и любящего мужчины – моего мужа. У нас дома тоже прозвучала шутка про бронежилет – только в его исполнении, ведь он знал, что на вечере будет Яна… Однако проблема в подобных случаях всегда состоит в том, что у меня нет бронежилета. Но муж напомнил, что не так давно мне подарили настоящую кольчугу и однажды она уже спасла меня от верной смерти! Тогда я шла по коридору одного интересного здания… По плохо освещенному коридору… И на меня набросилось несколько человек… Не сразу, а по отдельности – один за другим… Впрочем, я этого ожидала, потому что знала, куда иду, и на мне была кольчуга… Но это ведь не ужин при свечах, где положено находиться в вечерних нарядах! Тогда я была в плаще, и под ним укрывалась моя защитная стальная рубаха… Ее сплел студент, будущий историк, ухаживавший за нашей доченькой… Потом, кстати, ему стали поступать заказы от силовых структур и он работал дни и ночи, а не так давно, увезя свою бронированную продукцию на столичную выставку, затерялся на московских просторах… Нет, кольчуга отпадает из-за немалых своих габаритов и веса… А вот электрошоковое устройство не помешает. И я положила его в сумочку.
- Пожалуйста, береги себя! – напутствовал меня муж.
Он давно привык к нашим с Валентиной похождениям и принимал их как должное, потому что они стали частью моей жизни. И моего творчества. И еще он свято верил в Валентину, в то, что в любых обстоятельствах она сумеет меня защитить...
Подруга, как всегда, потрясла меня своим видом – верх элегантности счастливо сочетался у нее с простотой сюжета одежды и всего образа. Именно сюжета – Валя всегда представляла из себя женщину с определенной судьбой, своими привычками, устремлениями и пристрастиями. Ее юбку, например, вполне можно было бы назвать вечерней, так элегантно-томно ниспадала она вниз, серебристым потоком струилась по ногам, однако имела при этом вполне деловые складки! Тонкая, почти невесомая блуза с нестандартным изгибом на груди, создававшим оригинальнейший вырез, была надета поверх юбки вовсе не для того, чтобы скрыть отсутствие талии, она-то как раз у Вали то, что надо! Нет, подруге необходима свобода движений! Валя не любит украшений, но серьги все-таки надела… И вообще она вся сияла, и, кажется, не только от предвкушения победы…
- Ты, Валя, просто королева! – воскликнул мой муж.
- Слава богу! А то с этими убитыми тетушками, обманутыми старушками, с пистолетами спрятанными и прочей гадостью я уж захирела совсем… А завтра Платон приезжает… Сейчас звонил… Так что этот выход – репетиция… оркестра!
- Ага. Симфонического. Где главные партии будут выполнять ударные инструменты… Пах, пах! А ты без бронежилета, - заметила я.
- Не хочу портить себе ужин… Внизу, в машине, Эдуард. И не один… Окна квартиры художника – все, кроме спальни и кухни, выходят на проспект. Мы обо всем условились. Так что – вперед!
Эдуард домчал нас без пробок и проблем. Его спутник, которого мы не знали, всю дорогу молчал. Я все же попросила нас с ним познакомить – как-никак, делаем одно дело. Оказалось, что он – Михаил, старший лейтенант, оперуполномоченный по особо важным делам.
Если бы они знали, как мне хотелось быстрее оказаться на ужине! Рядом с художником! Это желание было гораздо выше необходимости обезопасить общество от Яны. Все эти годы меня мучил один вопрос… Вернее, посыл… А еще точнее – одна логическая неувязка… А задумалась я над ней именно после слов художника там, в парке над Волгой, когда он сидел за мольбертом на своем маленьком стульчике и рассуждал об искусстве… И о поэзии в частности… Эх, только бы мне скорей добраться до него! Сесть рядом за стол, и…
Художник сидел рядом – правда, пока на старинном диване в столовой, где все отливало золотом, и держал меня за руку… В другой руке у него дрожало шампанское и янтарно-золотистые капли готовы были совершить полет из великолепных хрустальных бокалов замечательно тонкой работы. Его молодой помощник, который наконец-то сообщил свое имя – Адик, то сидел рядом со мной, то подходил к Валентине, осматривавшей убранство комнаты.
- Ах, с каким упоением я думал о вас… Моя прекрасная… Моя замечательная Муза, - шептал мне художник.
Еще не время для моих вопросов. Пусть выскажет все, что у него на душе. А я подумаю о своем… Таких квартир мне еще не приходилось видеть никогда! Вот, значит, как жила советская элита… Я прикинула – места здесь больше, чем на целом этаже в школе моего сына… А есть еще и лесенка, ведущая вверх…
- Там его мастерская, - сказал Адик, оказавшийся рядом и успевший проследить за моим взглядом. – Хотите взглянуть?
Да, я хотела. И мы, оставив художника рядом с подошедшей к нему Валентиной, отправились в мастерскую. Картин здесь было мало – видимо, на выставку отправили почти все работы. Однако меня поразили эскизы его полотен о Пушкине!
- Это – последняя работа… То есть – та, что он пишет сейчас, - заметил мой сопровождающий. – Он перестал видеть интерес в окружающем нас мире… И ушел в прошлое…
В прошлое? Я не стала спорить… Подожду еще несколько минут… Вот Пушкин в лицее, в своей комнате, сидит задумчив и одинок… Вот он в царскосельском парке, на скамейке, с лицом, освещенным солнцем… А вот поэт и Натали, и здесь, на рисунке, он счастлив! Полагаю, что так же было и в жизни… И вдруг я увидела необычный набросок и поняла, что он тоже относится к его Пушкиниане. На нем было изображено колесо! Уж не знаю, что там такого сделал художник, какие нашел волшебные краски, но только казалось, что колесо это крутится!
- Господи! – невольно вырвалось у меня.
- Что? Впечатляет?
- Не то слово!
Было это колесо не просто круглым, а с несколькими отсеками и походило на то, каким правят старинными парусниками отважные капитаны. И этим отсекам, этим частям колеса никогда не суждено догнать друг друга… Они – как параллельные миры… Не пересекутся… И сколько будет крутиться это колесо, столько они будут следовать один за другим…
- А у этого эскиза есть свое название?
- Да. Мастер назвал его – «Жизнь»…
- Жизнь? Я думала – Вселенная… Или – вечность…
- Но жизнь и есть вечность…
Он был прав. И мне еще больше захотелось поговорить с художником…
Мой сопровождающий заторопился, объяснив, что пришла девушка, которую он ждал. Действительно, я услышала внизу какое-то движение… Яна… Интересно, как она реагирует на то, что здесь Валентина? Мы быстро спустились вниз и я увидела подругу, здоровающуюся с девушкой. Они говорили друг другу комплименты, будто сто лет не виделись! Яна была в том же костюмчике, что и на презентации – не слишком выразительном, но ладно на ней сидящем, лицо ее показалось мне встревоженным, но глаза сияли – думаю, она запрограммировала себя на молодого человека и решила не обращать на нас внимания – ничто не должно помешать ее планам! А еще мне показалось, что она не чувствовала опасности – интуиция ее явно подвела… Уверенность в том, что все концы надежно спрятаны в воду, оказалась сильнее…
Яна попросила молодого человека показать ей квартиру и они вдвоем отправились в длинный путь. Валя стала почему-то мотаться туда-сюда и вообще вести себя как-то нервно, словно Яна намеревалась ускользнуть в неизвестном направлении. Я же вернулась к художнику, который одиноко потягивал шампанское за роскошным столом, и решила начать, наконец, важный для себя разговор.
- Не уходите больше от меня, - попросил он. – Я так долго вас ждал… Знаете, я ведь всю жизнь считал ваш портрет самым удачным своим произведением… Я скромный человек… Но говорили, что портрет гениален… Что в нем, и особенно в ваших глазах – весь мир… Целая философия… Не знаю, как я смог…
- Это потому, что вы загадали мне мудрую загадку, с которой я не могу справиться по сей день…
- Какую загадку? Я не помню… Повторите ее, королева! Если, конечно, можете…
Конечно, я могла, я помнила, потому и подробно рассмотрела его Пушкиниану, ища ответ. Отгадку. И не нашла. Это невозможно? Или не каждому дано? Это – как понять бесконечность Вселенной… Тогда, в парке, мы заговорили о высоком. О поэзии. О Пушкине. Помнится, художник возмущался тем, что на свете много зла, и все время восклицал – как, мол, такие гении, как Пушкин, не могут научить нас жить! И Гоголь, и Достоевский… Ведь мы идем за ними след в след, мы дышим им в затылок, а ведем себя так, словно их вовсе и не существовало… Я же возразила, да еще и с пафосом – как же так! Пушкин остался позади, а мы мчим вперед! И перед нами – белое поле для деятельности! А все, что прошло, осталось за спиной… И я напомнила об этом разговоре художнику. Тогда он только засмеялся на мои возражения. И ничего не сказал. Верно, знал, что в восемнадцать лет нельзя понять того, что становится ясно через десятилетия… Ясно ему, но не мне… Я по-прежнему в потемках…
Художник налил себе еще шампанского, наши бокалы запели свою чудесную мелодию и я, сделав несколько глотков замечательного напитка, вдруг услышала:
- Предтеча…
Это был ответ мудрого старика на загадку. Да, но как такое представить? Я сразу почувствовала себя плетущейся в хвосте за чьими-то тенями, а за мной так же идут другие… Люди двигаются друг за другом, словно арестанты… И какое же это унылое зрелище! Так никогда и никто не будет чувствовать себя первооткрывателем! Удел ли это свободного человека, его всеобъемлющего мозга?
- Вы слишком приземленны, моя королева… Тогда вы были… как бы это выразиться… воздушнее, что ли… Вам не хватает поэзии, чтобы представить, что предтеча – это солнце, освещающее ваш путь… А то, что за вами, еще только будет… Это – ваши потомки… Станьте для них солнцем… Непременно станьте…
- Так значит все-таки мы – за Пушкиным? А не он – за нами? Остался…
- Разумеется, королева… Я же говорю – предтеча… Как и все гении…
- И святые, - добавила я.
- Святые тоже гении, - ответствовал мой философ-наставник. – А у вас есть дети?
Я стала рассказывать ему о своих детях, о муже, влюбленном в меня до сих пор, о своих творческих успехах – первых книгах.
- Но я всегда чувствую себя осваивающей новые пространства… И я опираюсь на опыт ушедших поколений… Я как бы оглядываюсь назад… На то, что пройдено людьми… Я физически представляю себя стоящей лицом к неизвестности, то есть к будущему, а спиной – к прошедшему… Как дерево, которое растет… Корни-то у него внизу… Почему же так?
- Я рад за вас… Вы еще не достигли той жизненной отметки, когда человек понимает, что все состоит из праха… Все, что его окружает, и он сам… Прах поколений – он ведь не только в нашем физическом я. Не только в воде, воздухе, в нашей пище. Он формирует и мысли наши, и желания, и способности, и вообще личность. А Предтеча – это его сущность… И вот если вы все это поймете, то уже не будете стоять спиной к ушедшим векам… Но разве это мешает чувствовать себя первооткрывателем? Хотя я лично думаю, что все давно открыто… И все старо, как мир… Что смысл только в любви, которую я упустил… Или пропустил… Вот идет девушка… И у нее глаза горят как у кошки… Почему?
- Может, в прошлой жизни она была кошкой? – спросила я, давно заметив это свойство глаз Яны.
- Может быть… Сейчас подадут ужин… Адольф, заказ уже прибыл?
Адик ответил, что из ресторана все получено и надо скорее приниматься за дело, иначе блюда могут утратить свой неповторимый вкус – некоторые из них подаются только горячими. Валентина и Яна изъявили готовность помочь молодому человеку и вскоре наш стол, где стояло лишь шампанское с фруктами, превратился в живописнейшее место, на котором благоухали потрясающие рыбные блюда из известных и неизвестных нам даров моря, желтели, зеленели, краснели и отливали золотом салаты, состав которых тоже трудно было сразу уловить, а из привычной еды присутствовала курица, запеченная каким-то необычным способом. Все были в восторге. Первый тост сказал уже хорошо испробовавший вместе со мной шампанское художник:
- За молодость! Сегодня я встретился с ней опять… И это неповторимое ощущение, смею вам заметить… Это трудно пережить спокойно… За молодость и ее волнения!
Все многозначительно посмотрели на меня и хорошо, с чувством выпили. От души, как говорят. Валентина сидела напротив меня, рядом с Яной, и ни в одном глазу у нее не было никакой тревоги, ни тем более решимости кого-то разоблачать, ловить и так далее. И слава богу! Мне так хотелось, чтобы этот вечер, посвященный в какой-то степени моей особе, прошел достойно… Правда, немного тревожила меня Яна – у нее были какие-то все знающие и понимающие глаза. С налетом обреченности. Она не такая толстокожая, как я подумала. Скорее всего, девочка уже поняла, что попала в ловушку, и постарается поскорее из нее выбраться… Нет, надо, просто необходимо увлечь всех каким-то необыкновенным разговором, спором, чтобы все вспомнили о том, что человечество – это братья, которые рождены для того, чтобы беречь и спасать друг друга… За это я и провозгласила второй тост. А, поставив свой бокал, принялась рассуждать о том, что дали нам ушедшие поколения и что такое Предтеча. Я, словно конферансье, объявила, что хозяин дома сейчас несказанно нас удивит, рассказав о теории праха… Об этой удивительной философии сохранения жизни на земле… Что наши предки вовсе не зря полегли в сырую землю… Мы живем их прахом…
- И их духом, - добавил художник и стал чрезвычайно интересно рассказывать нам о философии Николая Федорова, который и открыл для нас эту теорию. Оказывается, его мечтой было воскрешение всего ушедшего человечества… И он придумал, как это можно сделать…
- Как? – вдруг поинтересовалась Яна, обратив все свое внимание на Адольфа.
Мне показалось, что она, придя сюда, немного колебалась, на кого ей поставить – на старого коня или молодого рысака, который еще не набрал силы, но в будущем должен занять почетное место в своей конюшне. Но, поняв, что старый давно видит все насквозь и не поддастся на ее чары, да ей и не выдержать столь высокого напряжения – притворяться влюбленной хотя бы в его творчество и везти невесть сколько этот воз, окончательно решила заняться Адиком. Она включила себя – свое тело, свой мозг, и тонкими невидимыми нитями своих чувств, женского обаяния стала притягивать его к себе все сильнее и сильнее… Нет, он оставался на месте, он застыл, слушая художника, своего хозяина, благодетеля и, видимо, единомышленника, и она делала якобы то же самое, но сущность молодого человека уже откликнулась на призыв девушки и его рука, подчиняясь внутреннему, неосознанному порыву, коснулась ее руки… Тут ее импульсы понеслись к нему все быстрее и быстрее, о чем говорило его учащенное дыхание. Да, парню явно стало горячо, он, очнувшись, засмущался, и, думаю, чтобы выйти из этого состояния, вступил в разговор:
- Хорошо, учитель… Но я не понимаю – зачем воскрешать всех? Ведь это значит – и преступников, злодеев и убийц… Не стало кого-то из них на земле – и слава богу!
- Вообще-то, Адольф, преступниками не рождаются… Рождаются ангелы…
- Ну и что? – вступила в разговор Яна. – Вы тут рассуждаете чисто теоретически… А я вот на себе испытала злодейство… У меня мать… А, не буду вдаваться в подробности! Была гадина, и все! И хорошо, что теперь ее нет, освободила мир от своих… злодеяний!
- Как вы о матери-то… С пафосом-то каким, - заметил художник. – А ведь мать все-таки…
Валентина с любопытством молча слушала этот разговор. И вдруг не выдержала:
- Так ваша мама, Яна, умерла? Я правильно поняла?
- Разумеется! – ответила девушка.
- Как странно…
- И… что же тут странного? – спросила Яна.
- А то и странно, что… Разрешите мне от вас позвонить? – спросила Валентина художника.
Он кивнул. Валя подошла к столику, где находился телефон, и набрала какой-то московский номер. Все молча следили за каждым ее движением, особенно Яна, нервно сжимавшая руку Адольфа.
- Травматологическое отделение? Вас беспокоит детектив Орлова. Да, я недавно у вас была… Ну, как наша больная? Уже не в реанимации? Замечательно! Это я и хотела узнать. Спасибо.
Валентина села за общий стол вполоборота к Яне и прямо сказала:
- Я справлялась насчет Оли… Которую вы поселили в своей квартире… Она открыла дверь незнакомой женщине, назвавшейся мамой… Эта женщина и напала на нее… По ошибке… Вы с Олей так похожи… И… я полагаю, Яна, что это была ваша мама, Валерия Емельяновна Краткая…
- Что? Да как вы… Да зачем… Но я ничего, ничего не понимаю!
Чувствовалось, что Яна находилась на грани нервного срыва.
А художник, думая о чем-то своем, ибо, судя по виду его, мысли этого человека витали где-то далеко-далеко, механически повторял:
- Краткая… Надо же…
А, увидев, что на него обращают внимание, пояснил:
- Какая странная фамилия…
Яна же встала, прошла к окну и мы услышали оттуда ее отрывистые слова:
- Женщина… Какая женщина?.. Какая Валерия… Мать? Почему Оля? Зачем все это? Спектакль… Безумная актриса…
Честно говоря, она сама походила сейчас на безумную актрису, забывшую свой текст и не знающую, что ей делать на сцене. А зритель ждал… И она нашла силы, собрала свои чувства и мысли в единое целое и внешне спокойно спросила:
- А с чего это вы, Валентина Васильевна, взяли, что какая-то баба, напавшая на Олю – моя мать? Мало ли шатается сейчас по Москве бродяжек всяких… Пьянчуг…
- Но ваша мать – не бродяжка и не пьяница. И она еще не поменяла паспорт. Вы в него вписаны, Янина Викторовна…
Яна стояла у окна с обращенным к нам и совершенно опрокинутым лицом. Я понимала – она не знала, как выпутаться! В таких ситуациях мне всегда жаль людей, сколько бы плохого они мне ни сделали. И несмотря на то, что мне хотелось узнать, кто же такая эта Оля и как она себя чувствует, а также что связывает ее с нашей «героиней», я все-таки пришла ей на выручку и постаралась отодвинуть от нее страшный час, когда наступит расплата за все, что она успела понаделать в своей короткой жизни.
- Валя, ты слышала выражение – этот человек для меня умер, и не говорите мне о нем! Возможно, тут именно такой случай…Яна много пережила из-за матери… И в детстве, и позднее… Так?
Девушка кивнула.
- И в какой-то момент решила – хватит! Мать для нее умерла… Я недалека от истины, Яна?
- Истина… А разве она существует? Ха-ха-ха! Да, вы правы, - все-таки согласилась она.
А через секунду, подойдя ко мне, она прошептала:
- Только ты клуша… Наседка…
Надо же, и на «ты»… Срыв не за горами… Что-то такое она тихо сказала и Валентине, отчего та отчаянно побледнела, но ничего не ответила, только сжала губы. Но Валя не мстительна. Я-то знала – ей тоже жаль эту девчонку, загнанную в угол…
Адольф подошел к Яне и обнял ее за плечи. Она стояла не шевелясь – видимо, от него исходила какая-то утешающая, умиротворяющая сила… Подошел к ней и художник. Наверное, он хотел высказать какие-то успокаивающие слова, но лишь горестно молчал. А молодой человек вдруг повернулся к нам и воскликнул:
- Мы забыли о свечах! Их непременно надо зажечь! Я все приготовил!
- Да, да, их надо зажечь, - подхватили мы все, в том числе и Валентина.
Инцидент был исчерпан – на время. Адик зажег на маленьком столике девять свечей – по три в каждом подсвечнике старинной работы – и поставил их на стол, он не хотел возиться со спичками у нас под носом. А потом выключил свет. Мне лично стало как-то жутковато и я решила не продолжать тему смерти, праха и всего остального, а поговорить о родном городе, который всегда тянет меня к себе, где бы я ни была… Нет для меня реки лучше Волги, ее вольных, открытых берегов с островками леса и деревнями на пригорках, такими тихими и родными, и нет для меня улиц прекраснее, чем в старинном русском городе с выщербленными тротуарами, покосившимися воротами, пустыми глазницами окон в старинных зданиях позапрошлого века, разрушающихся, оставленных без заботы из-за отсутствия денег… Когда я особенно рвусь туда, когда меня огромной, беспощадной волной захлестывают самые дорогие воспоминания о родном городе, я звоню своим однокурсникам и слышу от них, что нечего мне дурить, а надо сказать спасибо судьбе, унесшей меня подальше отсюда, что это – умирающий город и так далее… Но сердце мое никогда с этим не соглашается и я мысленно утюжу своей длинной юбкой знакомые улицы, по которым ходила в школу, потом – в институт, а затем и на первое свое свидание… Я проговорила все это единым духом и готова была говорить еще хоть час или два, но меня перебил художник. Мне показалось, что он был несколько обижен.
- Но я никогда не писал увядание!.. Ведь вы же все видели на выставке… Нет там умирающего города! Великая река, одухотворенная природа не дадут ему умереть… Я давно москвич, но душа моя там всегда… И люди у нас – особенные… Или – талант, или – душа нараспашку, либо – и то, и другое вместе!
В тон ему Валентина рассказала интересную историю – как несколько месяцев они вычисляли преступника, милиция гонялась за ним, обложили его, как медведя, неопровержимыми уликами, однако ему удалось сбежать, и когда исчезли последние надежды на его поимку, он вдруг объявился сам… Это – к душе нараспашку.
- А вы на его месте как бы поступили, а? – спросила она Яну.
- Я не на его месте! – отрезала она. – И надеюсь, что никогда на нем не буду!
Валя промолчала. Но кольцо, как я поняла, начало сжиматься.
- А вы писали много портретов? – спросила я художника. – После меня… Моего…
Художник явно плохо меня слышал и думал о чем-то другом. Верно, о том, что вечер получается довольно нервным. Но все же ответил:
- Да, много. Но только по заказам. Врача писал, которого все любили… Учителя… Героя войны… второй мировой еще… Мэра нашего… Депутата одного… Словом, писал за деньги. Но не могу сказать, что без души. Во всяком случае, врач и учитель – мои добрые знакомые… Люблю их… Но того порыва, как с вами, не было больше никогда… Я и сам не знаю, кто водил моей рукой тогда… И как глаза ваши написал, не ведаю… Как море… Я всегда называл вас богиней…
А я знала, почему он так написал мои глаза. Потому что тогда я была уверена, что стану великой актрисой… И меня будет знать весь мир… Этот мир, покоренный, рукоплещущий, и был в моих глазах… Я находилась над землей. Над всеми, кто рядом… Я была высоко… Как Пушкин… Только он был высок всегда, а я – мгновения… Такое, верю, бывает у каждого человека… Иначе никто не сможет понять, что такое прекрасные мгновения…
Яна, кажется, была рада, что разговор уже не касается ее, и вступила в него:
- Я тоже ощутила эту… высоту, - сказала она. – Только… зачем рыжие волосы? Получился диссонанс… Они нарушили пространство… Как огонь… Рыжий цвет – это, я убеждена, для ограниченного мышления… Как у твоей тетки… И получилось на портрете: глаза – из всемирного тяготения, а огненная голова – это что-то бульварное…
- Согласен с вами. Вы интересно мыслите, - тихо прошептал ей Адик, но я услышала.
- Вы интересно мыслите, Яна, - эхом отозвалась Валентина, которая не могла уловить слов молодого человека. – Только…
Она вдруг подошла к окну, облокотилась на него, подняв руки вверх и держась за рамы, затем повернулась к нам и повторила:
- Очень интересно…
Несомненно, она сделала знак Эдуарду, и сейчас начнется… Финальные сцены расследований Валентины бывают интереснее многих спектаклей и кинофильмов. Я не ошиблась.
- Нестандартно… Только я не поняла, в связи с чем вы упомянули Натальину тетю… Ту, которую убили… Выстрелом из пистолета…
- Я упомянула тетю в связи с тем, что у нее на стене висела картина с изображением рыжей, именно рыжей красавицы, - отчеканила Яна.
- Да? И когда же это, позвольте вас спросить, вы видели упомянутую картину?
Было в тоне моей подруги что-то такое, что художник и его помощник обратились в слух и не спускали глаз с Валентины и Яны. Что-то подсказывало им – начался поединок, борьба, холодная и рассчетливая. И, конечно же, неравная, но они-то про это пока не знали!
- Упомянутую картину, Валентина Васильевна, я видела вместе с вами, когда Наталья знакомила нас со своей тетей! Там еще, замечу, была и Грета!
- И где же, по-вашему, висела эта картина? – не отступала Валентина.
- К чему это? На стене, в самом центре… Кажется, напротив кровати… Или дивана… Я не помню, мне это не надо…
- Зато мне надо! Спасибо! Вы – из тех, что с открытой душой! Нараспашку! Так уж получилось…
- Я вас не понимаю…
- Напрягите свою память… Когда Наталья знакомила нас со своей тетей, у нее в квартире вместо рыжей красавицы висела картина «Прерванное пиршество»… Забыли? А красотка появилась за час до убийства… В котором вы сейчас нам и признались…
- Да как вы… Из-за какой-то картины… Адик! Я не хочу здесь оставаться! У этой сыщицы – навязчивые идеи! Абсурдные и глупые! Она не может найти настоящего преступника, вот и мелет невесть чего! Психолог из подворотни! Уведи меня отсюда! Уведи!
- А еще вас видела соседка, - не обращая внимания на ее выпады, продолжала Валентина. – Когда вы для отвода глаз делали вид, что звоните вовсе не в квартиру Лии Семеновны… Но дверь-то открылась ее!
Художник встал и отошел к столику с телефоном. Чувствовалось, что он очень волновался – в его доме, верно, и не бывало ничего подобного! Он все порывался о чем-то спросить Яну, но так и не спросил. Адольф по-прежнему стоял рядом с девушкой, которая что-то лихорадочно заталкивала в свою сумочку. Это было… яблоко! Конечно же, она не отдает себе отчета в том, что делает. Или хочет этим яблоком сразить кого-нибудь из нас?
- Вы… забыли, где нашли пистолет, - бормотала она. – У кого… Ну, зачем, зачем мне убивать какую-то там Лию Семеновну?
- И на даче вы оставили свои пальчики… Уж коли речь зашла о пистолете, - не останавливалась Валентина.
- Разумеется, я же там была! Иначе вы никогда ничего не узнали бы о преступной группировке! И вот какова благодарность! Я много слышала о коварстве сотрудников милиции, но чтобы так…
Кажется, она готова была заплакать…
- Но ваши пальчики… они сверху, а отпечатки пальцев Валерии Емельяновны – под ними… Следовательно, пистолет в тайник положили именно вы… Отстрелявшись, так сказать… И не делайте такое лицо… У меня нет жалости к убийцам!
- Да зачем, зачем мне убивать… эту женщину? Лию Семеновну? А? Ну, разве в этом есть хоть какая-то логика? Я и не знаю ее совсем! И мне никогда ничего от нее не было нужно! Один раз в жизни видела ее тогда вместе с вами! Первый и последний!
- Есть еще ваши волосы на халате бедной женщины и на полу… Видимо, она сопротивлялась и немного попортила вашу прическу…
Но Яна, кажется, уже ничего не слышала – она кричала и ее невозможно было остановить. Как ни странно, художник явно испытывал к ней жалость, а уж Адольф – тем более. Вот тут где логика… Убийца ведь, как-никак! А они подставляют ей свои плечи… Мужчины – это загадка, я еще раз убедилась в старой истине. А Валя оставалась спокойной, хотя я знаю, чего ей это стоило! И призывала к этому остальных.
- Не надо так шуметь… Я много обо всем этом думала. Да, на первый взгляд, здесь нет никакой логики. Но я всегда исхожу из результата. Вы убили. Вы постарались, чтобы следы преступления привели к Валерии Емельяновне. И они привели. Как будут развиваться события дальше? Это всем известно – суд, лишение убийцы свободы сроком на… энное количество лет. Следовательно, это и было целью вашего плана… На много лет убрать Краткую со своего пути…
- Но зачем? – вновь закричала Яна.
- А вот этого я пока не знаю. Но непременно узнаю! Уж будьте уверены! Догадки есть. И стоит покопаться кое - в каких документах…
Художник вдруг пошатнулся, Адольф успел его подхватить и отвести к дивану. Что ж, старый человек много выпил, был взволнован от своих воспоминаний, а потом еще увидел финал нашего расследования, весь состоящий из криков, нервов и страшных обвинений… Не удивлюсь, если он долго не сможет прийти в себя… Я села рядом с ним, потому что увидела, как Адольф разрывается между своим учителем-покровителем и Яной, и заверила молодого человека, что сумею помочь художнику. Он передал мне небольшую коробочку с лекарствами, достав ее с какой-то книжной полки, и бросился к Яне. Девушка уже находилась в прихожей, где, я уверена, Адик помогал ей одеваться, и, возможно, нашептывал, как из дома можно выбраться через какой-нибудь черный ход. Валентина же не бросилась за ней, не закричала, не позвала на помощь, а спокойно, но громко прямо из комнаты напомнила о чистосердечном признании, а когда за девушкой, вернее, за ними – Адик ушел тоже – захлопнулась дверь, то подошла к окну и вновь подняла вверх руки, только уже скрестила их над головой… Я знала, что это такое – преступник изобличен, все подтвердилось… Берите его…
Спектакль закончился… Он так потряс зрителей, что у одного из них, а именно у моего старого больного художника еле-еле прощупывался пульс… Не найдя тонометра, я смерила ему давление своим проверенным способом – с помощью нитки и золотого кольца. Нужна была еще и линейка либо бумажка с делениями, но я определила на глазок, что давление у моего пациента катастрофически падает. Что делать? Вызывать врача?
- Коньяк, - прошептал он мне.
Валентина, видя мои усилия, в специальном баре нашла коньяк и мы стали поить художника из ложечки этой огненной жидкостью. Щеки его вроде бы порозовели, но чувствовалось, что он очень, очень слаб. Подруга снова отошла к окну, надеясь, видимо, увидеть там окончательную развязку событий. А художник вдруг сжал мою руку и стал что-то шептать. Мне очень хотелось расслышать, что, но до меня долетели всего несколько слов:
- Свет… Пролить свет… Свет…
Но свет мы давно зажгли, о чем я и сказала художнику. А он все равно повторял:
- Я знаю… свет! Знаю… свет!
Очевидно, его посетила какая-то необычная творческая идея! Знать свет… Разгадать эту загадку хотя бы в художественном плане… Если он действительно что-то здесь понял, то это потрясающе!
Мои мысленные восторги прервал Адольф, который, отправив Яну на такси, счел своим долгом вернуться к художнику. Видя олимпийское спокойствие своей подруги, я поняла, какое это такси… Мы распрощались, пожелав мужчинам здоровья, спокойствия и удачи! Я и не знала, что разгадка преступления только что была рядом со мной… А я ее и не приметила…
На снимке - картина Петра Солдатова.
