Яков Данилович Щербаков (1688–1746) был единственным выжившим сыном Даниила. Его мать Степанида вышла повторно замуж и в 1700 году родила дочь Аграфену. Замужество её состоялось, видимо, не позднее 1699 года. Именно с этого времени Щербаковы уже точно являлись жителями села Пурсованье.
Крайне интересны фамилии соседей-односельчан. В Пурсованье почти все фамилии были отпрозвищными. Фамилий, произошедших от названия профессий (Сапожниковы, Кожевниковы и тому подобные) – было мало. Видимо, местный жители были довольно остры на язык и щедро раздавали друг другу яркие прозвища. Например, среди жителей села значились крестьяне Полоумновы, Самодуровы, Водопьяновы, Непрочновы, Кривороткины и Недоколотовы.[1]
К слову, «Недоколотым» могли прозвать человека, которого пытались убить копьём или пикой – кололи, но недокололи. Сохранились свидетельства, что в 1710 году на местную округу был набег кочевых калмыков. По меньшей мере один житель Пурсованья (Родион Яковлев сын Михайловец) погиб от удара копья – его «скололи колмыки».[2] К слову, в Пурсованье проживала и семья с фамилией Недосекины.[3] Видимо, предка-эпонима когда-то секли, но недосекли саблей.
Постоянная угроза со стороны ногайцев, крымцев и калмыков приучила русских крестьян держаться вместе. От этого сёла на реке Вороне изначально были довольно крупными. Так, в 1717 году в Пересыпкино насчитывалось около 700 жителей обоего пола, а в Пурсованье – более 1100 человек. Вместе было легче отражать нападения. Кроме того, старинная круговая планировка селений позволяла быстро превратить селение в крепость.
Несмотря на набеги кочевников, русское население росло. А после того, как границы Российской империи расширились далеко на юг, села ещё более разрослись. Чтобы как-то отличать одного Ивана, Василия или Фёдора от другого, им давались яркие прозвища. От этих прозвищ рождались всё новые и новые фамилии. Во второй половине XVIII века мы видим в Пурсованье семьи Крохиных (позднее их писали Крахиными), Караваевых, Синегубовых (видимо, предок когда-то перекупался до переохлаждения и посинения губ), Волосатовых, Сухоручкиных, Дураниных, Недокладовых, Косолаповых, Сиволаповых, Пешеходовых и Беспорточных (иначе – Беспорточновых). Бытовали и такие личные прозвища, как Диковинный, Шутник и Карачка.[4]
Многочисленными были семьи дворцовых крестьян Собакиных, Непрокиных, Непрочновых, Полоумовых, Слащилиных, Саблиных, Судоплатовых, Мокроусовых, Леляковых, Задориных, Белоглазовых, Ямниковых. Позднее, в начале XIX века населения в Кирсанове становится ещё больше. Всё чаще начинают встречаться фамилии, образованные от рода деятельности главы семьи: Коноваловы, Тетеревятниковы, Сальниковы, Котельниковы, Свешниковы (они же Свечниковы).[5]
Понятно, что Свечниковы занимались изготовлением церковных свечей. Обслуживали интересы церковного причта и другие семьи, такие, как Проскурниковы и Стихарниковы. Проскурник – человек, выпекавший просфоры (по-народному – проскуры) для богослужебных целей. А Стихарник, видимо, некогда кроил и шил стихари – церковное облачение. Семьи Пономарёвых и Поповых прямо относились к духовному сословию.
В Пурсованье встречались также фамилии, образованные по месту происхождения семьи: Скопинцев (из города Скопина), Сарапулин (из Сарапула), Елатомцов (из Елатьмы), Резанцов (из Рязани), Елецкой (из Ельца) и прочие.
Но вернёмся в начало XVIII столетия, к семье наших предков. В это время в Пурсованье жил только один взрослый Щербаков. Это был наш предок Яков Данилович. Он упоминается в 1717 году как пасынок в семье Евтея Никифоровича Рассказова, отданный в рекрутные солдаты в 1711 году.[6]
Известно, что моменту подворной переписи 1710 года Якову было 22 года, у него была жена Домна (1686 – после 1729), которая была немного старше его. Также в их семье подрастали дети: Захар (1707 года рождения), Екатерина (родилась в 1710 году). Вскоре, в 1711 году родилась также дочь Татьяна. Неожиданно в том же 1711 году Якова забрали в рекруты.
Вообще, при Петре I служба рекрутов в армии не была ограничена каким-то сроком и по факту была пожизненной. Только позднее был установлен предельный 25-летний срок. Но и при таком сроке службы мало кто возвращался из армии. После долгой службы вчерашние крестьянские парни теряли все связи с роднёй, так как были неграмотны и не могли писать домой писем. Да и почтового сообщения в современном виде тогда не существовало. Также они теряли связь с крестьянским трудом, теряли привычные навыки, теряли здоровье – если не от ран, то в силу возраста. Это только в сказках солдаты возвращались со службы и варили глупым и жадным старухам кашу из топора. В реальной жизни солдаты почти никогда не возвращались домой.
Перспектив у рекрута было немного – быть забитым насмерть пьяным фельдфебелем, погибнуть в бою от вражеского ядра или остаться раненым калекой-инвалидом. В редких случаях отслужившие солдаты (их называли термином «инвалиды») оседали на новом месте, далеко от родного дома, женились на местных пожилых вдовушках и нанимались в тюремные сторожа.
В огромной стране с неразвитыми коммуникациями солдат считался «казённым человеком», то есть совершенно пропавшим для прежнего крестьянского или мещанского мира. В народе ходили поговорки про рекрутов: «В рекрутчину — что в могилу», «солдат — отрезанный ломоть» и другие. Крестьяне придумывали различные способы, чтобы избежать рекрутчины. Частым явлением было членовредительство, выставление не пригодных для службы людей. Были случаи, когда крестьяне из зажиточных покупали от своего имени или от имени своего барина других крепостных крестьян – для отдачи вместо себя в рекруты. Но чаще всего крестьяне просто убегали из селений, не являясь на сборный пункт.
Русские этнографы в XIX веке отмечали, что в старину в быту крестьян существовало три главных обряда — свадебный, похоронный и рекрутский. Современники ещё успели со слов стариков записать детали этого обычая. После того, как крестьянский сын на сходке вытягивал жребий рекрута, в его доме собирались родственники и гости на так называемый «печальный пир». По сути, это были своеобразные поминки по рекруту, которому уже было не суждено возвратиться в родную деревню. На «печальном пиру» родственницы и соседки плакальщицы-«вопленницы» пели рекрутские плачи — особые песни-причитания. Вот пример такого плача (отрывок):
«И сочинилась грозна служба Государева,
И сволновался неприятель земли русской,
И присылать стали указы Государевы,
И собирать стали удалых добрых молодцев
Как на сходку ведь теперь да на обчественну!
И тут писать стали удалых добрых молодцев
Да на этот гербовой лист-бумаженьку
И призывать стали судьи неправосудныи
И всё ко этыим ко жребьям дубовыим!
И оны брали жеребия те дубовыи:
И пойти надо тут во службу Государеву!»
После «печального пира» для будущего рекрута начинался «разгул» — несколько дней он пил, вволю гулял и катался в наряженной телеге с приятелями по деревне. Как писал один этнограф: «Напиваться при этом не только не считалось зазорным, но даже как бы обязательным». Далее начиналось прощание с роднёй — юноша ездил по родственникам, где для него и гостей обязательно выставлялось «посильное угощение». После чего в сопровождении всей деревни рекрут шёл в церковь на молебен, ставились свечи за его здоровье. Отсюда молодца провожали в уездный город, где и начинался его пожизненный солдатский путь. Жену солдата Якова Щербакова – солдатку Домну – при живом муже записали вдовой. Так она и значится в переписной книге 1717 года.[7]
Однако известно, что Яков к 1718 году вернулся с армейской службы и в 1719 году у него родился очередной ребёнок. А в 1737 году он снова значился как дворцовый крестьянин Залесской дворцовой волости Тамбовского уезда, и снова жил в большой дружной семье своего пожилого отчима.[8] После армейской службы у него родилось ещё несколько ребятишек. Вот имена всех, известных нам, детей Якова и Домны: Захар (1707), Екатерина (1710), Татьяна (1711), Иван (1719), Трофим (1723), Семён (1729).[9]
Отчего же Яков вернулся из армии, если служба в те годы не предполагала быстрого окончания? По всей видимости, он принимал участие в Северной войне и был ранен. Рана (либо контузия) не позволила ему продолжать службу, и он вернулся домой – к матери с отчимом, к жене и детям.
Накануне возвращения Якова Щербакова с военной службы произошло несколько значимых сражений. Русские войска сражались сначала в Померании, затем в Финляндии. Одной из наиболее значимых битв была битва при Лапполе (известна также, как битва при Напо), состоявшаяся в феврале 1714 года. Тогда превосходящие силы русских войск разбили армию шведов. Потери шведов насчитывали от 3000 до 5500 человек убитыми и умершими от ран. Многие раненые истекали кровью или замёрзли в ночь после сражения. Тела их были оставлены лежать на поле битвы ещё несколько недель. Русские также понесли серьёзные потери: в целом — около 1500 раненых и убитых.
Большие потери объясняются линейной тактикой того времени, когда солдаты должны были передвигаться в шеренгах, рядами и ни в коем случае не приседать, не падать и не уклоняться от вражеских пуль и ядер. Главное было – не нарушить ряды. Ведь тогдашнее огнестрельное оружие было несовершенным и неточным. Ружейные стволы были не идеальны, а пули солдаты сами лили из свинца в свободное время – в итоге они имели разный вес и неточный калибр. Во время пальбы пули летели не точно в цель, а лишь «примерно в сторону цели». Залповый выстрел подразделения солдат только тогда был эффективным, если был соблюдён ровный строй и обеспечена кучность стрельбы.
Солдат всячески приучали смотреть смерти в лицо. Не уклоняться, когда в тебя стреляют. Не паниковать. Не обращать внимания, если твоему соседу в шеренге оторвало голову пушечным ядром. Воин всё равно должен был идти сомкнутым строем. Прямо навстречу штыкам и пулям. Не уклоняясь и не пригибаясь. Это было ужасающе страшно. Трудно представить, что пережили солдаты того времени. И Яков Щербаков был одним из таких солдат петровской эпохи – тех солдат, которые создали железную Российскую империю. Империю, которая в итоге чуть не перемолола его потомков.
Но вернёмся к Северной войне, к битве при Лапполе. После этой битвы русские смогли фактически управлять всей Финляндией в течение нескольких лет, и стали готовить плацдарм для дальнейшей военной кампании против Швеции. Один из русских военачальников, князь Михаил Михайлович Голицын получил за участие в этой битве чин генерал-аншефа и 10 тысяч рублей, которые он потратил не на женщин, вино и карточные игры, а на шитьё сапог своим пообносившимся солдатам.
Видимо, после этой битвы, или после одного из подобных сражений, Яков Щербаков был ранен и не смог продолжать службу. Домой он вернулся бывалым человеком. С усами, в казённых сапогах и, видимо, со шведской пулей, засевшей где-то в могучем русском теле.
Жена Домна, вероятно, рухнула в обморок, увидев вернувшегося мужа. А сынишка Захар, наш прямой предок, должно быть не сразу узнал отца в этом дяденьке, одетом в мундир, чудные ботфорты и треуголку. Из гостинцев Яков привёз своим ребятишкам пряник. Один на всех. Пряник лежал на дне его походной сумы и был весь облеплен табачной крошкой. Пряник этот был жутко чёрствым, но тем не менее, от него ничего не осталось. Весь съели.
[1] Книга переписная церковнослужителей, дворцовых крестьян и бобылей Тамбовского уезда, 1717 год // РГАДА, фонд 350, опись 1, дело 409, листы 708 оборот – 733 оборот.
[2] Книга переписная церковнослужителей, дворцовых крестьян и бобылей Тамбовского уезда, 1717 год // РГАДА, фонд 350, опись 1, дело 409, лист 706.
[3] Ревизская сказка Тамбовского уезда, 1737 год // ГАТО, фонд 3, опись 1, дело 5, листы 286–290 оборот и другие.
[4] Ревизские сказки о дворцовых крестьянах Залесской волости Тамбовского уезда, 1763–1767 годы // РГАДА, фонд 350, опись 2, дело 3518, листы 399–439.
[5] Ревизская сказка Пригородных слобод г. Кирсанова удельных крестьян великой княгини Екатерины Павловны, 1816 год // ГАТО, фонд 12, опись 1, дело 569, листы 14 оборот, 15 оборот, 32 оборот, 38 оборот, 59 оборот, 65 оборот, 68, 85 оборот, 95 оборот, 107 оборот, 150 оборот, 11 оборот, 168 и другие.
[6] Книга переписная церковнослужителей, дворцовых крестьян и бобылей Тамбовского уезда, 1717 год // РГАДА, фонд 350, опись 1, дело 409, лист 729 оборот.
[7] Книга переписная церковнослужителей, дворцовых крестьян и бобылей Тамбовского уезда, 1717 год // РГАДА, фонд 350, опись 1, дело 409, лист 729 оборот.
[8] Ревизская сказка Тамбовского уезда, 1737 год // ГАТО, фонд 3, опись 1, дело 5, лист 285.
[9] Ревизские сказки о дворцовых крестьянах Залесской волости Тамбовского уезда, 1745–1747 годы // РГАДА, фонд 350, опись 2, дело 3508, листы 7, 70–70 оборот.