Когда говорят пушки, музы молчат. Однако история показывает, что музы молчат далеко не всегда. Особенно когда речь идет о музах политической пропаганды.
Именно так было в годы Крымской, или Восточной, войны (1853–1856), которую историки иногда называют первой идеологической агрессией против России. Войну против Российской империи европейские державы вели тогда не только на полях и на морях сражений, но и на фронтах идеологических. И в этой войне принимали участие не только закаленные в политических баталиях пропагандисты, но и на первый взгляд вполне аполитичные люди искусства. Особенно в этой идеологической битве отличились французы.
«ЗАПИСКИ ОХОТНИКА» КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ
Для Наполеона III Крымская война была особой. Император стремился не только укрепить престиж своей власти и заручиться поддержкой католиков (поводом к войне стал вопрос о покровительстве святым местам в Палестине. – Прим. авт.) – он жаждал реванша. Ведь для французов Русская кампания 1812 года стала катастрофой, не случайно слово «Березина» вошло во французский язык и стало символом сокрушительного поражения, а воспоминания о войне со временем превратились в психологическую травму. Император Наполеон III, страстный поклонник идей своего знаменитого дяди, стремился компенсировать это поражение во что бы то ни стало. Более того, он использовал политическую риторику своего родственника и даже приказал разместить на общественных зданиях текст фальшивого «Завещания Петра Великого» (см.: «Русский мир.ru» №10 за 2022 год, статья «История одного фейка»), которому дал «путевку в жизнь» Наполеон Бонапарт.
В идеологической войне принимали участие не только журналисты и политики, но и писатели, драматурги и художники. Что еще важно: война активизировала интерес к нашей стране, и Россия стала модной темой. Вовсе не случайно в первые месяцы войны во Франции в переводе Е. Шаррьера были опубликованы «Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева, творчество которого активно популяризировал известный французский писатель Проспер Мериме. Но даже такое, казалось бы, далекое от политики произведение преподносилось французскими критиками и публицистами как важный исторический документ, характеризующий внутреннее состояние таинственной северной империи. Об этом свидетельствовал уже перевод названия книги: «Записки русского барина, или Картина современного состояния дворянства и крестьянства в русских провинциях». Так, газета Illustration сообщала: «Большое удовольствие и пользу получит читатель при ознакомлении с «Записками» русского охотника или барина, по-видимому, очень искренними и точными. В этих талантливых рассказах, лишенных всякого отпечатка ремесленности и претензии на эффект, можно найти сведения исключительной ценности, особенно в современных условиях, о загадочной жизни русских рабов».
Такое название книги и ее весьма вольный перевод возмутили писателя, о чем он не преминул сообщить главному редактору газеты Le Journal de St. Pétersbourg 7 (19) августа 1854 года.В письме Тургенев писал: «Мне недавно попался в руки французский перевод одного из моих сочинений, напечатанного года два назад в Москве. Этот перевод, неизвестно почему-то названный «Записками русского барина» <...> подал повод к нескольким статьям, помещенным в разных иностранных журналах. <...> ...мне не идет вступать в прения с моими критиками, слишком, впрочем, ко мне благосклонными, но я чувствую потребность протестовать против заключений, которые многие из них сочли возможным извлечь из моей книги. Я протестую против этих заключений и против всех выводов, которые можно из них сделать, протестую как писатель, как честный человек и как русский <…> Что касается до перевода г. Е. Шарриера, по которому судили обо мне, то вряд ли найдется много примеров подобной литературной мистификации. Не говорю уже о бессмыслицах и ошибках, которыми он изобилует, – но, право, нельзя себе представить все изменения, вставки, прибавления, которые встречаются в нем на каждом шагу».
Уже после Крымской войны, в 1858 году, вышел новый перевод «Записок охотника» на французский язык, выполненный Ипполитом Делаво под наблюдением самого Тургенева, почти год работавшего вместе с переводчиком. В предисловии переводчика к этому изданию было размещено – вероятно, по желанию Тургенева – уточняющее письмо, в котором отмечалось: «Перепечатка эта объясняется тем, что перевод Делаво, принципиально отличавшийся от перевода Шаррьера и притом авторизованный, должен был аннулировать в глазах французских читателей и критики перевод 1854 года».
ВОСПОМИНАНИЯ О 1814 ГОДЕ И ДРАМА «КАЗАКИ»
Русская тема была в почете и у драматургов. Французы вновь вспомнили о казаках. В парижском театре La Gaîté («Веселость») 24 ноября 1853 года состоялась премьера драмы в пяти актах Альфонса Арно и Луи Жюдиси «Казаки». На волне патриотического подъема, охватившего французов в тот момент, постановка имела невероятный успех. Действие происходит в феврале 1814 года в Труа, где оказываются русские казаки под командованием графа Манзароффа (в действительности в 1814 году в Труа были расположены русские войска под командованием атамана Матвея Ивановича Платова. – Прим. авт.).
Казаки с именами Русское, Федорович, Иванофф представлены в этой драме в стереотипных образах: они едят сало, у маркитантки по имени Марион Бородино непременно требуют водки, поэтому Марион в целях экономии решает подливать им в бутылки воду из Сены, говорят на языке tcheff, tchiff, tchoff. Граф Манзарофф в исполнении Альфонса Арно является воплощением русской жестокости при внешнем лоске и даже галантности: на поле боя он может зарубить безоружного противника, молящего о пощаде, а в своем салоне застрелить крепостного за разбитую вазу и потом спокойно продолжить чтение газеты. Крепостная графа, казачка Ольга, прекрасная в своей дикой красоте, имеет нрав «наполовину варварский, наполовину цивилизованный», при этом говорит на безупречном французском языке, не жалуется на судьбу, понимая, что крепостные – рабы, являющиеся собственностью хозяина. Именно Ольга – единственная достойная из русских. Несмотря на свою испорченность крепостничеством, в итоге она оказывается спасительницей, но сама погибает после истязаний кнутом.
Однако это драма не столько о казаках, сколько о французах, которые даже в 1814 году сохраняли силу духа, национальную гордость и желание отомстить «татарским ордам», которые «топтали» их землю. Так, женщина из народа наставляет ребенка, указывая на казаков: «Посмотри внимательно на этих людей, мое дитя, это враги твоей страны <…> они убили твоего отца, они изнасиловали твою мать <…> помни об этом, когда станешь взрослым!» И ребенок отвечает: «Матушка, когда я вырасту, я возьму ружье и убью казаков».
В финале смекалистые французы, переодевшись казаками, смогли победить врагов своей родины: казаки были вынуждены бежать из Труа, куда под восторженные крики «Да здравствует император!» вступает Наполеон.
КНУТ И РУССКИЕ
Антирусская кампания обострилась после того, как русские войска 21 июня (3 июля) 1853 года вступили на территорию Молдавии и Валахии. Это нашло отражение в целом ряде работ, среди которых особенно выделяется памфлет Жермена де Ланьи с говорящим названием «Кнут и русские. Нравы и устройство России». Книга, однако, получилась не столь одиозной, как это могло следовать из названия.
Кнут действительно олицетворяет грубую власть силы, жестокости и деспотизма: «Кнут! Нет ни во французском языке, ни в языке другого цивилизованного народа слова, которое одно воплощает в себе столько сверхчеловеческих жестокостей и страданий! Кнут! От одного этого слова у русского холодеет сердце, кровь стынет в жилах, это слово бросает в жар, поселяет ужас в душе и подавляет шестидесятимиллионный народ. Но знаете ли вы, что такое кнут? Это – смерть, – скажете вы. Нет, это не смерть, это в тысячу раз хуже».
Если Россия – царство кнута, то император в такой стране непременно должен персонифицировать деспотичную грубую власть. Между тем ничего подобного в тексте де Ланьи мы не находим, даже наоборот! Удивительно, но «император Николай, безусловно, самый достойный человек в своей империи, равно как самый красивый, самый справедливый, самый гуманный и самый просвещенный. Он внушает уважение и почтение всем, кто его окружает или имеет счастье к нему приблизиться, не столько из-за преклонения перед священной властью, сколько из-за его редких и великих качеств».
Император Николай в интерпретации де Ланьи это образец идеального правителя. При этом он управляет страной как абсолютный самодержец, он и есть олицетворение власти как таковой: «Он правит страной согласно только своим собственным намерениям, всегда сообразуясь только со своей собственной волей. Находиться под чьим-то влиянием было бы для него равнозначным отречению». Император – как Левиафан Гоббса, все нити и рычаги управления сходятся к нему, он обладает всей полнотой власти: «Религия, Бог, поп и закон персонифицируются в царе <…> Указы, регламенты, решения, смертные приговоры, помилования – все зависит от императорской воли».
А что же кнут как главное орудие самодержавной власти? Нет-нет, он не забыт, но императору нет особой нужды применять кнут, ведь народ и без того покорен и безропотен. Это является следствием крепостного права, которое ввергло народ в рабское состояние: «Приученный к покорности и ужасающему рабству, крестьянин совершенно безразличен ко всему, что его окружает. Управляющий его обкрадывает, хозяин, дабы удовлетворить свою похоть, забирает его дочь, а он благодарит его за честь, оказанную его семье».
Крестьяне абсолютно бесправны, закон их не защищает: «Закон защищает только жизнь и имущество бояр. Крепостной, рассматриваемый как пахотная машина, не нуждается в законах; плуг может провести ночь на улице, на снегу, под дождем. То есть что еще крепостной в России, как не бродячий плуг?» Соответственно, «для крепостного нет закона, нет судов <…> Для него есть только помещик; суд – это тоже помещик». Собственности – тоже нет: «Для крепостного собственность – это вещь неизвестная, этого слова не существует в его языке». Равным образом в русском лексиконе нет слов «гражданин» и «свобода».
Вместе с тем на каждый тезис Ланьи выдвигает антитезис: он осуждает крепостное право, но подчеркивает, что состояние крепостничества в российских условиях предпочтительнее того положения, которое ожидает крестьян на свободе. Поэтому он согласен с утверждением, что «у русских крестьян нет стремления к свободе и они счастливы в условиях рабства». «Если крестьяне становятся свободными фермерами, они всё должны выращивать на свой страх и риск, и хозяин им не обязан помогать. Поэтому они предпочитают крепостническое состояние, позволяющее им не думать о будущем и о свободе, призывающей их к труду. Есть что-то негритянское в природе русских». Между прочим, слово «негритянское» появляется вовсе не случайно. Русский народ, по словам Ланьи, пребывает еще в детском, читай – диком, состоянии: «Нравы русского крестьянина – это нравы ребенка».
Это общий взгляд на Россию через призму колониальной оптики или позиции «учитель–ученик»: наша страна далеко отстоит от Запада, русскому народу еще предстоит пройти путь, который уже давно прошли все цивилизованные народы.
Какой же вывод делает автор этой книги? Россия – это страна парадоксов. Вроде бы все плохо, но в то же время для русских – вовсе нет, поэтому то, что выглядит как набор негативных штампов – самодержавие, деспотизм, крепостничество, – на деле оказывается не столь однозначным.
Помимо этого де Ланьи уверяет читателя, что европейцам нечего опасаться России, ведь она колосс на глиняных ногах! Поэтому, делает вывод автор, «не надо верить в то невероятное будущее, которое ей предсказывают большинство государственных людей, видевших эту страну только на карте».
Хотя книга Жермена де Ланьи и не стала таким же бестселлером, как известная работа Астольфа де Кюстина, она пользовалась популярностью у издателей, вероятно, в связи с читательским спросом на подобного рода продукцию. Ее регулярно переиздают до сих пор! Она переведена на английский, немецкий, шведский языки. А несколько лет назад появилась публикация и на украинском.
Кстати, летом 1854 года вышло пятое издание работы маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году». В предисловии к этому последнему прижизненному изданию он подчеркивал: да, он не пророк, но Россия такова, какой он ее увидел. При этом, по его словам, даже в момент первой публикации его книги «Россия представала перед Европой в ореоле лжи», и «лишь нынешней войне оказалось под силу разрушить эти чары».
Кюстину, по его собственным словам, «удалось разглядеть лицо государя, который носит самую непроницаемую маску в мире, ибо правит народом, для которого лицемерие – вторая натура». И если в самой книге Кюстин ничего плохого лично об императоре Николае I не написал, то в предисловии к изданию 1854 года он отмечает: «Император Николай прежде всего – уроженец своей страны, страна же эта не может вести честную политику, ибо судьба постоянно увлекает ее на путь завоеваний, свершаемых на благо деспотизма, подобных которому нет в мире, ибо он весьма искусно притворяется цивилизованным. Только люди бесконечно доверчивые или бесконечно недобросовестные могли искать в этой стране лекарство от опасностей, грозящих Европе». Поэтому чтобы просветить простых людей, отмечает Кюстин, он решил выпустить дешевое «издание для народа».
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ЦИВИЛИЗАЦИИ ПРОТИВ ВАРВАРСТВА
Не только писатели, поэты и публицисты горячо откликались на вопросы текущей политики. Не отставали от них и художники. Во Франции жанр политической карикатуры был весьма популярен уже в 1830–1840-е годы, достаточно вспомнить жесткие социальные карикатуры Оноре Домье.
В годы Крымской войны во Франции была опубликована книга, весьма необычная по своему жанру – «История Святой Руси», написанная известным живописцем, графиком и иллюстратором Гюставом Доре. В этой работе, которую можно считать настоящим русофобским бестселлером, происхождение России, ее история и политическое устройство получили фантастическую и крайне язвительную интерпретацию. Сам жанр работы был новаторским – графический роман, в котором иллюстрации дополнялись краткими текстами. По сути, это был прообраз современных комиксов. Сочетая карикатурные изображения с едкими комментариями, Доре изображает Россию гротескно и откровенно издевательски. Это подчеркивается уже в самом названии: «Чрезвычайно образная, увлекательная и причудливая история Святой Руси по старинным источникам и историкам: Нестору, Никону, Сильвестру, Карамзину, Сегюру и др. в 500 рисунках с комментариями».
Свою книгу Доре начинает с изображения черного квадрата, поясняя, что «в непроглядной тьме затеряно начало истории России», а первый русский появился в результате «порочной связи» белого медведя и моржихи: «Если верить древнейшим источникам <…> могучий белый медведь Полнор пленился многообещающей улыбкой красотки-моржихи. В результате этой порочной связи на свет появился русский». Правда, сообщает он, «другие летописцы в качестве прародительницы русских упоминают не красотку-моржиху, а заурядную самку пингвина».
Древние русские постоянно занимались драками, в которых грубо калечили друг друга. В один прекрасный момент они поняли, что должны выбрать себе правителя: «После недолгого выяснения отношений спорящие партии сошлись на том, что для управления народом требуется один, однако целый, мужчина. В ходе усиленных поисков обнаружилось, что среди уцелевших никто (даже люди, имевшие при себе все конечности) не жаждет возглавить массы. «Таким образом, возникла необходимость пригласить претендента – из соседней Азии». Так появился Рюрик, который, заполучив трон, тотчас же направил свои стопы к Константинополю. «Но вскоре ему пришлось возвратиться домой, чтобы умереть от почечной колики <…> Его престолонаследник Игорь также направил свои стопы к Константинополю, но вскоре вернулся в Новгород, где, подобно Рюрику, поспешил умереть от почечной колики <…> Когда же и унаследовавший трон Изяслав обнаружил у себя симптомы этой семейной болезни, лейб-медик дал ему совет: чтобы победить Турцию, достаточно овладеть Черным морем да излечиться от воображаемой хвори». Как видим, в данном пассаже Доре указывает на якобы заветную цель всех русских государей – Константинополь.
Ивана Грозного Доре даже не желает описывать, подчеркивая, что читателю «лучше забыть о кровавом демоне, созерцание которого столь ужасно, что способно огрубить чувства».
Петр Великий грезит идеей мирового господства и видит соответствующие сны: «Снилось Петру, что, укрывшись за Северным полюсом, сдирает он с глобуса карту Европы и, макая в татарский соус, поедает ее с недюжинным аппетитом <…> Но жесткие Франция и Англия ухитряются так расцарапать ему нёбо, что он немедленно извергает их из себя, чтобы не задохнуться».
У императора Николая I та же цель, что у Петра: «водрузить русские знамена во всех столицах варварской, многогрешной Европы».
Однако все усилия России по достижению мирового господства тщетны, и Доре изображает это в виде оплавленной свечи, на которую русские пытаются безуспешно вскарабкаться, поскольку оплывающий свиной жир обрушивается на взбирающихся наверх смельчаков. Подобраться к пламени смогла лишь русская летучая мышь, но в результате несчастное животное осталось без крыльев.
ШАРЛЬ ДЕ СЕН-ЖЮЛЬЕН И РУССКОЕ AVOS
На волне интереса к России публиковались книги и иного содержания. Так, в 1853 году увидела свет работа Шарля де Сен-Жюльена «Живописное путешествие по России». Автор, журналист и литератор, много лет проработал в Петербурге – в 1830-е годы он преподавал французский язык и историю французской литературы на филологическом факультете в Петербургском университете, а в 1836 году был назначен библиотекарем в Румянцевский музей, учрежденный указом Николая I от 22 марта (3 апреля) 1828 года.
Именно Шарль де Сен-Жюльен был автором анонимного «Путеводителя по Санкт-Петербургу», который изучал перед поездкой в Россию в 1843 году Оноре де Бальзак. Осенью 1846 года Сен-Жюльен вышел в отставку и тогда же стал членом-корреспондентом Императорской Санкт-Петербургской академии наук с чином «придворного советника».
В 1847 году он уехал во Францию, однако спустя четыре года вернулся в Россию и совершил большое путешествие по нашей стране, во время которого посетил в том числе Кавказ и Крым. По итогам этого путешествия Сен-Жюльен опубликовал весьма увлекательную и очень доброжелательную по отношению к нашей стране и русскому народу книгу.
Россия для него – европейская страна, сумевшая при этом сохранить свою национальную самобытность, а суть русского национального характера он определяет предельно лаконично, используя слово avos, в котором без труда угадывается русское «авось». «Никакие бедствия не смогут покорить Россию, – пишет Шарль де Сен-Жюльен. – Avos спасет от всего; это непереводимое слово означает одновременно веру в Бога, надежду на судьбу, подчинение силе вещей».
Однако такие книги не находили благожелательного отклика у французской публики, приученной к другому, неизменно страшному и отталкивающему образу России. Таким авторам, как Сен-Жюльен, французы не верили и считали, что подобные книги могли быть написаны исключительно на деньги русского правительства.
***
Когда по окончании Крымской войны в Париже начала работу мирная конференция, книга Гюстава Доре была предусмотрительно выкуплена властями в магазинах и уничтожена: вести переговоры с державой, чей облик выставлен в столь карикатурном виде, было, мягко говоря, совсем не дипломатично, тем более что Наполеон III был настроен на сближение с Россией.
Драматург и актер Альфонс Арно по окончании войны вместе со своей супругой, известной актрисой Напталь-Арно, и тремя детьми отправился зарабатывать деньги не куда-нибудь, а в страну тех самых казаков, которых он высмеивал в своей пьесе. Уже в 1857 году супруги блистали на сцене Михайловского театра в Санкт-Петербурге.
Однако ожидаемого сближения между Россией и Францией так и не произошло, и причиной тому в очередной раз стал польский вопрос. Но ужасные русские в глазах французов все-таки станут добрыми. Добрыми станут даже свирепые русские медведи. И произойдет это в конце XIX века, на волне двустороннего сближения и заключения франко-русского союза. Правда, совсем ненадолго.