«Нефедов неподвижно стоял на своих костылях в кругу врагов.
Он ни разу не взглянул ни на толпу, ни на работу палачей, убивавших офицеров. Они были ему отвратительны и ненавистны.
При каждом ударе топора серое, с землистым оттенком, лицо его, в несколько минут страшно осунувшееся и постаревшее, поводило судорогами. Смерть уже не страшила его. Её не избежать. С ней он уже примирился. Но вся природа его возмущалась против такого вида смерти. «Кромсают, как баранов», — проносилось в его голове.
Вся жизнь точно уходила от конечностей и сосредотачивалась где-то внутри, в глубине... Отдуваясь после работы, с опущенным топором в руке, к нему медленно приближался палач. Толпа притихла в ожидании нового кровавого зрелища.
Теперь все внимание обреченного как-то разом было сосредоточено на этом человеке. Пьяное, тупое, с нездоровой одутловатостью, слегка раскрасневшееся, лоснящееся свиным довольством и веселостью лицо, мутные, под белесыми же ресницами, моргающие глаза. Обреченный угадал его мысль.
Палач соображал, каким способом «освежевать» его, буржуя, чтобы вышло похлеще, позабористее и потешнее для толпы.
«И этот гнусный, тупой хам будет рубить меня... разнимать на части мое тело, как свиную тушу?». Дух его возмутился. Негодование душило его. Нефедов, не сводя своего взгляда с лица красногвардейца, дернулся на своих костылях... Палач, точно ошпаренный, отшатнулся. Половина хмеля выскочила из его головы.
«Ого, этому дьяволу с глазу на глаз не попадайся, даром что без ноги... — он вдруг обозлился. — Ишь сволочь, биржуаз, смерть на носу, а он хошь бы тебе глазом моргнул... ни за што не покоряется. Пожди, дай срок. Я те доеду»...
— Ох-хо! Ого. Ого-го-го! Чего с им лясы точить. Рубани, давай его! Ну-ка, хорошенько рубани! Да не убивай сразу, чтобы чувствовал, значит... и чтобы не сразу сдох...
Нефедов с презрением и брезгливостью посмотрел на палача, потом возмущенным оком скользнул по толпе. Как она отвратительна!
Эти злобные, тупые, торжествующие хари, эти хищные глаза...
Хоть бы скорей!
Комиссар вынул часы, раскрыл:
— Ну, товарищ Щедров, поторапливайтесь, не задерживайте... не задерживайте... Палач шевельнулся и приподнял топор... Нефедов стоял так же неподвижно, как и прежде, впившись в палача взглядом...
— А, это энтот оратель... — пронесся одинокий и удивленный голос среди снова установившейся тишины ожидания.
— Это энтот казачок, што давеча в хате речь-то говорил... што ишо за товаришев своих заступался...
— Глядите, товарищи, да это, правда, оратор! — подхватил другой голос. — Пущай перед концом слово скажет. Товарищ комиссар, орателю... слово!
— Слово! Слово! Орателю... слово! — со смехом и непечатными прибавлениями заревели со всех концов улицы и двора.
На широком, рябом лице комиссара промелькнула снисходительная усмешка. Он, держа одну руку на рукоятке кинжала, на отбитых в коленях ногах приблизился к Нефедову.
— Свободный пролетарский трудящий народ дает вам слово, товарищ. Жалаете говорить? — предложил комиссар.
С секунду обреченный молчал, пустыми, бездонными, отрешенными уже от всего земного глазами глядя на комиссара, не сразу даже поняв смысл его предложения, потом взглянул на толпу.
В глазах его вспыхнуло недоброе пламя.
— Хорошо. Беру слово, — глухо промолвил он.
— Начинайте! — скомандовал комиссар.
— Тсс! Тсс! Тувариши, тувариши! Смертник слово скажет. Тсс! Вот потеха! Да помолчите, черти косолапые! Куда прете, дьяволы? — кричали из толпы любители порядка. Все смолкло.
— Я не назову вас товарниками, — начал Нефедов, кинув на толпу мрачный, полный негодования и презрения взгляд. — Вы недостойны и этого огаженного вами наименования. Вы просто... мерзкие твари, подлые трусы и гнусные мучители и убийцы...
По толпе пронесся точно вой приближающейся бури.
— Чего он говорит? Заткни ему глотку... Режь язык... Бей его!.. Чего на его глядеть?!.. — понеслось со всех сторон с многоэтажным переплетом из неизбежных скверно-словных прибавлений.
— Успеете! Я в ваших руках. Никуда не убегу! — покрывая все голоса крикнул Нефедов.
Никто однако не двинулся к обреченному.
— Это вам только присказка, а сказка впереди... Я не просил слова и не желал его брать. Но вы сами его мне навязали, хотели позабавиться речью смертника... Я хочу сказать вам горькую правду. Потом вспомните меня. Или и на это не хватит вас, палачи?
— А ну, а ну... Чего он там скажет... — гудели в толпе. — Пущай.
— Пущай, пущай напоследях, на краюшке... Ухи не завянут... — соглашались другие.
Все притихли. Только сзади, на улице бушевало несколько человек, особенно возбужденных и пьяных, требовавших немедленной расправы.
— Помните, — продолжал Нефедов. — Теперь у вас пир горой. Вы празднуете победу над нами, буржуями, белогвардейцами, упиваетесь нашей кровью, грабежом, воровством, насилиями и всяческими злодеяниями. Не думайте, что такое счастливое житие ваше, ваше пиршество продлится вечно. Когда-нибудь наступит и отрезвление. Но чем дольше и разгульнее будете пировать, тем тяжелее и больнее будет ваше похмелье. Сейчас вы убиваете только нас, белогвардейцев, образованных и состоятельных людей, забираете наше имущество, воруете, грабите, насилуете, льете нашу кровь, как воду... Одним словом, торжествуете. Что ж, торжествуйте, радуйтесь. В Писании сказано: «ваше время и власть тьмы». А вы — тьма, безпросветная, тупая и злая. Но вот вопрос: надолго ли продлится ваша радость, ваше торжество? Вы об этом не подумали? Да, впрочем, где вам и чем вам думать?! У вас вместо мозга навоз... в голове.
Вы думаете, что чужое награбленное добро пойдет вам впрок? Нет, вы его не удержите, промотаете и пропьете, и оно осядет в карманах тех, кто на нашей несчастной, разоренной, опоганенной Родине, обманув вас посулами, заварил всю эту страшную, кровавую кашу и кто теперь ведет вас к позорному рабству и гибели... Ведь все те невообразимые безобразия и злодеяния, которые вы теперь творите и о которых еще года полтора назад вы и помыслить-то не смели, вы думаете, что делаете по своей воле? Осуществляете свои свободы? Нет, там, где льется кровь своих ближних, где воруют и грабят, оскверняют святыни, где насилуют женщин, обездоливают и губят неповинных детей, никакой свободы быть не может. Там только хамское своеволие и дикое буйство разнузданной черни. И кто такое вы теперь? Чем стали? Вы не народ, а тупая, своевольная, никуда негодная, презренная чернь...
— Да заткните ему глотку... Чего он там? Довольно! — закричали одиночные голоса в толпе.
— Нет. Пущай. Нехай договорит. Чего? Дали слово, так слухай... А не хошь, заткни ухи... — запротестовали другие.
— Мало этого, — продолжал Нефедов, — вы думаете, что все эти гнусности совершаете по собственной воле? Нет. Вас, как тупых ослов, подгоняют погонщики.
И погонщики эти — чужие нам люди, как вам, так, и нам, белогвардейцам. Им надо нашими же руками истребить и нас, и вас, чтобы уничтожить Россию и завладеть нашими землями и богатствами. Вы спросите, кто эти люди? Я вам отвечу: жыды. Их предки распяли Христа Спасителя мира, их потомки бездомные бродяги и гнусные ненасытные кровососы, пригретые нашими дедами, теперь платят нам за наше гостеприимство тем, что распинают и уничтожают Россию. Сейчас вы слепы. Кровавый туман застлал вам глаза. Кто сейчас руководит всеми вашими невообразимо преступными действиями? Жыды, одни жыды. Кто подбивает вас на жестокие расправы с нами, безпомощными калеками? Жыды. Ведь то, что вы сейчас делаете, ни один язычник-дикарь не сделает. В нем все-таки есть хоть капля человеческого благородства и сострадания к людям которые и без того пострадали и обездолены. А вы? Как дураков, распалили вас митинговыми речами, а вы и пошли крушить. Ну для примера: разве этот бородач сейчас распоряжается вашими деяниями? — При этих словах Нефедов презрительно кивнул головой на комиссара в офицерском пальто. — Нет, он только купленный, такой же тупой и преступный исполнитель чужой злой жыдовской воли как и все вы.
Он вот пришел сюда «на своих на двоих» ногах, как и все вы, самое большее, что могли дать ему, — это потрястись от города сюда на каком-нибудь одре, а те, кто действительно властвует над вами, кто управляет вами, как скотом на грязную работу, сидят сейчас в роскошных, чужих автомобилях. Я не видел их, мне и смотреть не надо, но знаю, что там сидят жыды и эти лопоухие нехристи заправляют вами вот через этих тупых бородачей, а вы и не знаете этого. Итак во всей великой России. Вы делаете грязное дело, льете кровь, воруете, грабите, а царствуют над вами и собирают в свои карманы наворованное и награбленное ваши комиссары, а у вас сплошь все комиссарские должности заняты жыдами и только для отвода глаз кое-где на низших рабских ступенях сидят природные русские. Жыды комиссарствуют над вами здесь, жыды во всех городах и весях России, жыды в Петербурге и Москве, откуда и заправляют всей нашей несчастной, одураченной Родиной. И вы отдали жыдам душу свою, совесть свою за беззаконное, преступное правее убийства, воровства и грабежа продали презренному, поганому жыду свою родную Россию и послушно, как ослиное стадо, идете туда, куда жыд вас посылает и делаете то, что он вам через таких вот бородачей, как этот ваш горе-комиссар, приказывает. Помните, еще от начала веков жыд никому добра не сделал, ничему доброму не научил, а зла всем народам, которые его приютили, во все времена натворил бездну, неисчислимую бездну. Натворил уже и еще натворит и вам.
В толпе захохотали.
— Нет. Пососали нашей кровушки... Довольно уж…
— Вспомните и еще как... — продолжал Нефедов. — Свергнув с Всероссийского Престола по указке жыдов своего прирожденного кроткого православного Царя, вы тем самым посадили себе на шею аспида, в виде этих бесчисленных комиссарствующих обрезанных нехристей-жыдков, кровожадных, хитрых, алчных и трусливых, как хорьки. И помните и не забудьте, что эти комиссары-жидки протрут вам глазки, протрут до кровавых слез, так поцарствуют над вами, так похозяйничают в нашей родной прародительской земле, что когда вы всех нас передушите, ограбите и перебьете и когда убивать и грабить вам уж будет некого, вы вцепитесь, мертвой хваткой вцепитесь в глотку друг другу и пожрете, помните, гнусно, пакостно, как подобает хамам, пожрете один другого, брать брата, отец сына, сын отца, не оставите на нашей несчастной, опакощенной вами и распятой жыдами Родине ни одного уголка, не разграбленного, не разоренного, не политого кровью и не огаженного вашими злодеяниями.
Не успокоятся ваши теперешние царьки-жыды, пока от могучей великой, державной России один только прах и пепел останется. Пустыня будет, пустыня зловонная, хоть шаром покати... Все слопаете, все пропьете, промотаете, все огадите, все разнесете на клыках, как глупая свинота. А земля ваша, нажитая бесчисленным рядом поколений ваших предков, не будет вашей. Жиды будут хозяевами на ней, а вы, вы будете у него рабочей скотиной. И сделано это будет «чисто» по-жыдовски, видимая законность будет соблюдена, нигде комар носа не подденеть, а все ваше достояние все несметные богатства русские окажутся у жыдов в карманах. Их оттуда потом во веки Вечные никакими клещами не вытащишь. И этими русскими землями и богатствами жыды за милую душу расторгуются со всем «просвещенным» человечеством. Всех свяжут, всех запутают, в этот свой грандиозный «честный» гешефт. У всех государств и народов в бывшей, разрушенной вашими руками, родной и вам, и нам России окажутся свои «кровные» интересы.
А вы, теперь торжествующие, «свободный», революционный народ и ваше потомство будете без разгиба работать на жыдов и на их «дитю», на их бесчисленное потомство. Они зажмут вам ваши широкие, пьяные глотки и зажмут покрепче, поплотнее, чем вы теперь всем зажимаете... Света Божьего не взвидите...
— Хо-хо. Вишь, што понес, чем испужать хочет. Жыдами. Такие же люди и еще лучше, чем православные.
Нефедов передохнул.
— Помните это.
И еще помните, что за все ваши безмерные злодеяния, надругательства, насилия и кощунства, вы заплатите страшной ценой и в сем веке и в будущем. Земля не выдержит вашего злодейства и гнусности и возопиет к небу. Бог услышит её жалобу и поразить вас. Вся та невинная кровь, кровь моих соратников и братьев, которую вы льете, как воду и которой прольете еще целые реки, не пройдет вам даром, падет на ваши преступные головы и головы ваших детей. И заплатите за все великим горем, великими бедами и в своем торжестве и опьянении и не заметите, как все эти невиданные от начала мира беды и горе обрушатся на вас и проклянете день и час вашего рождения, возненавидите жен, и матерей, и детей ваших, и будете искать смерти, и не сразу найдете ее.
Помните это, негодяи, скоты, гнусные, кровожадные гады, жыдовские рабы, отдавшие свой отчий дом, свою Россию, самих себя и своих детей в полное бесконтрольное обладание смердящему жыду. Это вам мой предсмертный заветь. Для этого только я и воспользовался словом, иначе я и не захотел бы даже плюнуть в ваши гнусные хари. Я кончил. Не хочу больше метать моего бисера перед вами, грязными, поскудными свиньями. Все равно, потопчете ногами. И так я слишком много уделил вам внимания. Будьте вы прокляты со всем вашим злым дьявольским отродьем и со всеми вашими паршивыми жыдами. Вы друг друга стоите!».