Все из Вас слышали про Банши (баньши), духа из ирландской мифологии своим криком или плачем предвещающего смерть потомку избранного рода. В разных частях Ирландии Банши предстают по-разному, используют разную атрибутику и символику, чтобы указать на приближение смерти. Кто-то из них плачет, кто-то кричит, кто-то и вовсе стирает кровавую одежду в реке, однако, хотелось бы вспомнить не собственно о Банши…
Среди прочих, у К. есть интересная повесть, которая называется «Блуждающие души». Она до сих пор переведена мной лишь в черновую, и я всё никак не возьмусь за её доработку и доведения до ума. Однако временами что-то из внешнего мира снова заставляет меня обращаться к сюжетам этой повести. Фольклор и К. – не исследователь и предмет его исследования, как убеждаюсь я снова и снова, у них совсем другие отношения… Сегодня, вспоминая о Банши, я вспомнила и одну из глав глубоко личной повести «Блуждающие души». На свой страх и риск – приведу её ниже:
«Право голоса»
Мы спустились в Западный Пассаж. И шли молча. И каждый думал о чём-то своём, без надежды быть понятым. Уж кому-кому, но мне эта надежда травила жизнь на протяжении всего моего существования. Мои слова, мои мечты, мои мысли и чувства, мои взгляды и улыбки. Редко кому удавалось верно понять их. С первого раза… Но, что ты поделаешь, - я всё ещё не устала надеяться. Что за всеми моими недомолвками, за всеми моими «недо» узнает кто-то самое главное. Песню моего сердца. Которое у меня есть. Есть! И это самое главное.
К нам подошёл весьма встревоженный молодой человек и спросил, не является ли кто из нас врачом. Его брат был болен, и он искал человека, способного излечить его. Комин разбирался в травах, да и отец Рордан по долгу службы за столько лет в неспокойном Дублине научился разбираться в медицине. И я… Что уж говорить, не врач, конечно, но что за хворь – определить могу. Так мы и пришли в дом к О`Фарреллам. Дайре был болен. И брат его Имон не знал утешения.
- Я боюсь везти его дальше, – сказал Имон, – мы пришли из Кашеля. Здесь наша Родина. Глупо идти в Дублин.
Мы втроём стояли рядом с кроватью, на которой лежал Дайре и молчали. Нет диагноза проще его. И нет грустнее. Свинец в подобных количествах противопоказан человеку. А в теле Дайре его было слишком много…
- Он хотел защитить ребёнка… - Оправдывался Имон. – Мой брат учитель. Он хотел защитить ребёнка, когда они пришли в школу.
Мы снова втроём стояли рядом с кроватью, на которой лежал Дайре и молчали.
- Как давно? – спросил Комин.
- Вчера. – Ответил Имон.
- Знание – сила. – Сказал Комин и вышел вон.
- Комин! – И отец Рордан вышел за ним.
Мне нечего было сказать. И я стояла и молчала. И Имон молчал, опустив голову. Его брат, скорее всего, уже не слышал нас, но он ещё дышал. И Имон вышел вон, пряча слёзы. Я села на край кровати Дайре и взяла его за руку. Она была едва тёплой. И снова… Мне нечего было сказать. Рыжий, в мелкую веснушку, Дайре был безнадёжно ушаст и очень мил. И выглядел гораздо моложе своих лет. Особенно сейчас, без своих очков, без умных разговоров. Несколько лет назад мы встречались с ним в Дублине. Далеко не по научному поводу. И он уже, в то время как другие кричали, что в Ирландии нет ничего важнее её культуры говорил, что её самое сокровенное сокровище – это люди. И мне казалось, что он прав. И все – несмышлёные мальчишки перед его простой философией. Но уже тогда его никто не слушал. Он не умел ни красиво говорить, ни убеждать. И обладал очень сомнительным обаянием… Он мало говорил обычно. Говорил коряво. Просто и не сочно. Но правильные вещи. Как-то по простецки. По-детски даже. И не хотел ни с кем спорить. И никому подчиняться. Безымянный герой нашей страны. Разве его историю будут читать потом в учебниках, восхищаясь и обливаясь слезами? Нет. В нужное время его не было в нужном месте и даже его героический поступок – теряется на фоне творящихся в нашей стране бед. Но разве он становится меньше с того?
Через час он открыл глаза, но не узнал меня. Столько лет прошло. Не много, но уже тогда мы были почти незнакомы. Но я запомнила его. Единственного, кто брался спорить с теми, кому верила вся Ирландия.
- Как дела? – спросил он.
- Всё плохо. – Ответила я, и он улыбнулся в ответ.
Он снова задремал, но минут через пять вдруг опять открыл глаза и, прищурившись, стал сверлить меня взглядом.
- Ты кто? – спросил он.
И я молчала. Впервые в жизни мне задали такой вопрос, на который я не знала, как ответить. Правильно…
- А как ты хочешь? – спросила я.
- Я хочу, чтобы ты была другом. – Сказал он.
- Так и есть. – Сказала я. Так и есть… И он сам ответил мне на самый сложный вопрос в моей жизни.
У постели Дайре меня сменил его брат, затем Комин, а ночью с ним остался сидеть отец Рордан.
После полудня Дайре заснул и дышал уже так медленно, что больше никто из нас не верил, что он проснётся.
Пришло время обеда, но никто не ел. И никто не говорил друг с другом. Мы старались не попадаться друг другу на глаза. Поэтому, когда начало темнеть, я вышла из дома и пошла к воде. Я не могла не думать о Дайре, и мне хотелось что-то сделать для него. Но я не знала что. Мои слова, мои дела – всё может быть понято как угодно, но вряд ли как стоит. Наш век губит всякое внимание к человеку и всякое почтение к волшебству. А Дайре умел ценить и то и другое. Как и его отец, и его дед, и прадед… Сердцу было больно. И мне хотелось плакать, но я знала, что мои слёзы не помогут ему, и ничего не изменят. Ни о чём никому не расскажут. Но когда солнце обессилело и сумерки накрыли Юг – боль в моём сердце сделалась нестерпимой. И я без сил опустилась на берегу. Люди, живущие здесь – сидели по домам. Готовились спать. Многие и не знали о болезни Дайре. А многие не знали и о нём. Им неведомо было горе Имона и печаль его друзей… И я сидела и смотрела на воду, как плывёт и всё никак не сбежит от меня моё отражение. Как вода искажает моё и без того грустное лицо. Как плывёт моё белое платье. И как ветер нагло треплет мне волосы. И я зачем-то снова распустила их. А когда стемнело… Я не стала ждать чуда… Я – закричала. Как могла громко. Как могла сильно. Как хотела – печально. Как умела – радостно. Долго-долго, как могла. Вода понесла мой крик вперёд. Извещая всем мою весть. Когда Крик закончился во мне, я села там же на берегу – плакать. Пусть Комин сойдёт с ума, пусть отец Рордан выскажет мне всё, что думает, но только так я могла рассказать о подвиге Дайре. И где-то внутри, мне стало легче. И светлее. Как будто и он сам слышал меня… И понял мою шутку и мои старания (1).
Ни Комин, ни отец Рордан ничего не сказали мне. И Имон тоже, потому что не видел и не слышал больше никого и ничего, кроме своего горя. Но все собравшиеся утром в доме О`Фарреллов – перешёптывались и имя Дайре ходило среди них вместе с вестью о моём крике, собравшем их здесь.
- Нам пора, – сказал отец Рордан, – мы сделали всё, что могли.
Комин печально улыбался, глядя на меня. Я видела, как внутри него назрела какая-то шутка, но он был достаточно умён и человечен, чтобы промолчать.
Только тогда, когда мы сели в ветхую лодчонку, чтобы перебраться из Западного Пассажа в Кобх, Комин взял меня за руку. Улыбнулся. И… не стал шутить.
____
(1) Возможно в данном случае, как некий дар Дайре обыгрывается «крик Банши». Прим. И.Коложвари
Все из Вас слышали про Банши (баньши), духа из ирландской мифологии своим криком или плачем предвещающего смерть потомку избранного рода. В разных частях Ирландии Банши предстают по-разному, используют разную атрибутику и символику, чтобы указать на приближение смерти. Кто-то из них плачет, кто-то кричит, кто-то и вовсе стирает кровавую одежду в реке, однако, хотелось бы вспомнить не собственно о Банши…
Среди прочих, у К. есть интересная повесть, которая называется «Блуждающие души». Она до сих пор переведена мной лишь в черновую, и я всё никак не возьмусь за её доработку и доведения до ума. Однако временами что-то из внешнего мира снова заставляет меня обращаться к сюжетам этой повести. Фольклор и К. – не исследователь и предмет его исследования, как убеждаюсь я снова и снова, у них совсем другие отношения… Сегодня, вспоминая о Банши, я вспомнила и одну из глав глубоко личной повести «Блуждающие души». На свой страх и риск – приведу её ниже:
«Право голоса»
Мы спустились в Западный Пассаж. И шли молча. И каждый думал о чём-то своём, без надежды быть понятым. Уж кому-кому, но мне эта надежда травила жизнь на протяжении всего моего существования. Мои слова, мои мечты, мои мысли и чувства, мои взгляды и улыбки. Редко кому удавалось верно понять их. С первого раза… Но, что ты поделаешь, - я всё ещё не устала надеяться. Что за всеми моими недомолвками, за всеми моими «недо» узнает кто-то самое главное. Песню моего сердца. Которое у меня есть. Есть! И это самое главное.
К нам подошёл весьма встревоженный молодой человек и спросил, не является ли кто из нас врачом. Его брат был болен, и он искал человека, способного излечить его. Комин разбирался в травах, да и отец Рордан по долгу службы за столько лет в неспокойном Дублине научился разбираться в медицине. И я… Что уж говорить, не врач, конечно, но что за хворь – определить могу. Так мы и пришли в дом к О`Фарреллам. Дайре был болен. И брат его Имон не знал утешения.
- Я боюсь везти его дальше, – сказал Имон, – мы пришли из Кашеля. Здесь наша Родина. Глупо идти в Дублин.
Мы втроём стояли рядом с кроватью, на которой лежал Дайре и молчали. Нет диагноза проще его. И нет грустнее. Свинец в подобных количествах противопоказан человеку. А в теле Дайре его было слишком много…
- Он хотел защитить ребёнка… - Оправдывался Имон. – Мой брат учитель. Он хотел защитить ребёнка, когда они пришли в школу.
Мы снова втроём стояли рядом с кроватью, на которой лежал Дайре и молчали.
- Как давно? – спросил Комин.
- Вчера. – Ответил Имон.
- Знание – сила. – Сказал Комин и вышел вон.
- Комин! – И отец Рордан вышел за ним.
Мне нечего было сказать. И я стояла и молчала. И Имон молчал, опустив голову. Его брат, скорее всего, уже не слышал нас, но он ещё дышал. И Имон вышел вон, пряча слёзы. Я села на край кровати Дайре и взяла его за руку. Она была едва тёплой. И снова… Мне нечего было сказать. Рыжий, в мелкую веснушку, Дайре был безнадёжно ушаст и очень мил. И выглядел гораздо моложе своих лет. Особенно сейчас, без своих очков, без умных разговоров. Несколько лет назад мы встречались с ним в Дублине. Далеко не по научному поводу. И он уже, в то время как другие кричали, что в Ирландии нет ничего важнее её культуры говорил, что её самое сокровенное сокровище – это люди. И мне казалось, что он прав. И все – несмышлёные мальчишки перед его простой философией. Но уже тогда его никто не слушал. Он не умел ни красиво говорить, ни убеждать. И обладал очень сомнительным обаянием… Он мало говорил обычно. Говорил коряво. Просто и не сочно. Но правильные вещи. Как-то по простецки. По-детски даже. И не хотел ни с кем спорить. И никому подчиняться. Безымянный герой нашей страны. Разве его историю будут читать потом в учебниках, восхищаясь и обливаясь слезами? Нет. В нужное время его не было в нужном месте и даже его героический поступок – теряется на фоне творящихся в нашей стране бед. Но разве он становится меньше с того?
Через час он открыл глаза, но не узнал меня. Столько лет прошло. Не много, но уже тогда мы были почти незнакомы. Но я запомнила его. Единственного, кто брался спорить с теми, кому верила вся Ирландия.
- Как дела? – спросил он.
- Всё плохо. – Ответила я, и он улыбнулся в ответ.
Он снова задремал, но минут через пять вдруг опять открыл глаза и, прищурившись, стал сверлить меня взглядом.
- Ты кто? – спросил он.
И я молчала. Впервые в жизни мне задали такой вопрос, на который я не знала, как ответить. Правильно…
- А как ты хочешь? – спросила я.
- Я хочу, чтобы ты была другом. – Сказал он.
- Так и есть. – Сказала я. Так и есть… И он сам ответил мне на самый сложный вопрос в моей жизни.
У постели Дайре меня сменил его брат, затем Комин, а ночью с ним остался сидеть отец Рордан.
После полудня Дайре заснул и дышал уже так медленно, что больше никто из нас не верил, что он проснётся.
Пришло время обеда, но никто не ел. И никто не говорил друг с другом. Мы старались не попадаться друг другу на глаза. Поэтому, когда начало темнеть, я вышла из дома и пошла к воде. Я не могла не думать о Дайре, и мне хотелось что-то сделать для него. Но я не знала что. Мои слова, мои дела – всё может быть понято как угодно, но вряд ли как стоит. Наш век губит всякое внимание к человеку и всякое почтение к волшебству. А Дайре умел ценить и то и другое. Как и его отец, и его дед, и прадед… Сердцу было больно. И мне хотелось плакать, но я знала, что мои слёзы не помогут ему, и ничего не изменят. Ни о чём никому не расскажут. Но когда солнце обессилело и сумерки накрыли Юг – боль в моём сердце сделалась нестерпимой. И я без сил опустилась на берегу. Люди, живущие здесь – сидели по домам. Готовились спать. Многие и не знали о болезни Дайре. А многие не знали и о нём. Им неведомо было горе Имона и печаль его друзей… И я сидела и смотрела на воду, как плывёт и всё никак не сбежит от меня моё отражение. Как вода искажает моё и без того грустное лицо. Как плывёт моё белое платье. И как ветер нагло треплет мне волосы. И я зачем-то снова распустила их. А когда стемнело… Я не стала ждать чуда… Я – закричала. Как могла громко. Как могла сильно. Как хотела – печально. Как умела – радостно. Долго-долго, как могла. Вода понесла мой крик вперёд. Извещая всем мою весть. Когда Крик закончился во мне, я села там же на берегу – плакать. Пусть Комин сойдёт с ума, пусть отец Рордан выскажет мне всё, что думает, но только так я могла рассказать о подвиге Дайре. И где-то внутри, мне стало легче. И светлее. Как будто и он сам слышал меня… И понял мою шутку и мои старания (1).
Ни Комин, ни отец Рордан ничего не сказали мне. И Имон тоже, потому что не видел и не слышал больше никого и ничего, кроме своего горя. Но все собравшиеся утром в доме О`Фарреллов – перешёптывались и имя Дайре ходило среди них вместе с вестью о моём крике, собравшем их здесь.
- Нам пора, – сказал отец Рордан, – мы сделали всё, что могли.
Комин печально улыбался, глядя на меня. Я видела, как внутри него назрела какая-то шутка, но он был достаточно умён и человечен, чтобы промолчать.
Только тогда, когда мы сели в ветхую лодчонку, чтобы перебраться из Западного Пассажа в Кобх, Комин взял меня за руку. Улыбнулся. И… не стал шутить.
____
(1) Возможно в данном случае, как некий дар Дайре обыгрывается «крик Банши». Прим. И.Коложвари
