Погружение в мир медикаментозного лечения (хобби такое) упорно наталкивает меня на мысль, что фраза "всё индивидуально" сильно преукрашает действительность. Скорее мы делимся на великое множество подклассов, но деление это, не видное неспециалисту, в быту проще укладывается в некую индивидуальность (которой может и вовсе не быть, исключения только подтверждают правила и тра-та-та). Примерно с такими мыслями приступила к "Женщине…".
Роман этот во многом о выборе (имхо – я выбираю, следовательно, существую). Выборе нормальном (для своего времени) или индивидуальном (для конкретного индивидика).
Фаулза я когда-то любила и читала его Башню, Волхва (в обоих случаях помню примерно ничего и послевкусие) и Коллекционера (помню фабулу) лет 10 назад, может, больше. А вот "Женщина французского лейтенанта" случилась только сейчас и совершенно меня потрясла.
Во-первых, книга просто прекрасна. (Удовольствие скользить по страницам сравнимо с чтением Виана, а это ого-го). Подозреваю, что перевод доставшейся мне книжки средний и нужно будет в другом формате повторить.
Во-вторых, постоянное выныривание из описываемой эпохи, к которому принуждает автор, в к6The French Lieutenant's Woman (1981)онце концов делает тебя немножко (не побоюсь этого громкого словца) объективным, и ты уже думаешь: "да какого чёрта. норма? да какая ещё норма. кто её придумал вообще". Ты раскапываешь свои знания о викторианстве, вложенные – условно (хотя в моём случае именно так) – Джейн Остин, потрошишь их и вываливаешь на нормы нынешние.
И совершенно рассыпаешься. Потому что всё не так, всё не то, всё так, всё то – и это одномоментно.
Если говорить о героях, то все они вполне реалистичны, то есть не всегда понятны окружающим, читателю и самим себе. Поэтому и финал непредсказуем (сэ, как мы знаем, ля ви).
Сара (в духе постмодернизма ни на йоту не являющаяся женщиной какого-то там лейтенанта, пусть и французского) однозначно опережает своё время, слишком сильный рывок вперёд позволяет ей внешне сначала никак этого не показывать. Она космонавт в викторианском костюме, углядеть в ней поедательницу борща из тюбиков просто невозможно, если ты не знаешь, что такое борщ в тюбиках и космос.
Фаулзовская Сара достойна любви, и не важно, если любовь ей вообще не нужна (в бытовом плане), или, напротив, необходима (в поэтическом).
Сара Вудраф – муза, полюбить которую может только художник в самом широком смысле. И этот художник находится в душе совершенно к тому не готового любителя древностей, благородного по происхождению и (потому?) влекомого по жизни течением Чарльза.
Три финала романа, конечно, не позволяют остаться в стороне – вроде как ты хочешь внутри себя решить, к чему склоняешься. Можно оставить и три финала (ты никому ничего не должен!), но мозгу хочется определённости.
Я склоняюсь к первому (если "художник" Чарльз всё же одумается и не кинется в омут страсти, а выберет понятное и нормальное торжество плывущего по течению и помолвленного господина) или к третьему – в котором выросшая из росточка в огромное дерево душа Чарльза сталкивается с эгоистичной любительницей игр и игрищ и (возможно) не способной к любви Саре – что не отменяет в моих глазах её статуса "музы, достойной любви".
Потому что любовь – всегда – в глазах смотрящего, безотносительно к списку качеств предмета любви.
Второй финал – конечно, хочется, чтобы всё было так, но ля ви далеко не всегда поворачивает любовь в сторону детей и счастливой совместной жизни (исключения, как мы знаем, только подтверждают…).
Какой бы жалкой и пустой в железных тисках города ни казалась жизнь, нужно стойко держаться. И снова выходить в бездонный, соленый, равнодушный океан.
P.S. Фильм, скрином из которого иллюстрирую свой опус, ничего общего, на мой взгляд, с книгой не имеет.