– Ка-а-ва-а-ба-а-ан-га-а! – с боевым кличем Женька бросается к воде.
Я с интересом наблюдаю.
Уже у самой кромки воды он спотыкается, и, вместо эффектного нырка «щучкой», кубарем, смешно раскидывая ноги и руки, катится по водной глади. В этом весь Женька!
Накупались. Греемся в золоте послеполуденного июльского солнца.
– Интересно, сколько сейчас время? – размышляю вслух.
– Да часа три, не больше!
Переглядываемся с братом: дома могут хватиться.
– Надо высушить волосы, – говорит брат. – Можем спалиться…
– Запрещают купаться чё-ль? – спрашивает с интересом Женька.
Мы молча киваем – стыдно. Что мы, маленькие что ли?
– Что это у тебя? – показываю на Женькину грудь где от левой ключицы до правого бедра тянется гряда нежно розовых бугорков – шрамов.
– А! Да это я чайку хотел попить, – отвечает улыбаясь. – Мелкий был! Чайник на себя уронил…
И смеется!
– Потом сахарком посыпался! – добавляет.
Не знаешь верить ему или нет: карие глаза на чумазом лице озорно блестят, сам загорелый до черна, взъерошенный – ну, чисто, бесенок!
– Уже и жрать хочется… – задумчиво говорит брат.
После его слов и у меня начинает сводить живот.
– Что, вроде высохли? Пойдем?
Брат с сомнением смотрит на мои длинные волосы.
– Женька, можно через твой огород пройдем?
Я бросаю непонимающий взгляд.
– Да пожалуйста!
– Проходим через Женьку и сразу в душ: вроде споласкивались от жары, – объясняет идею брат.
План хороший.
– Вы идите, – говорит Женька, – а я на колхозное поле – огурцов надрать хочу. Дома-то жрать нечего!
Смеется опять. Никогда его грустным не видел.
– Как же мы без тебя пройдем?
– Да заходите, чего вы! Папка пьяный спит с утра, а мамка – не знаю где. Не погонит никто.
Мы с братом с сомнением смотрим друг на друга.
– А, пойдем с нами? У нас и поедим. Одними огурцами сыт не будешь.
– Да нет, чего вы, – неожиданно смущается Женька. – мне и так нормально!
И смеется! Весело, заразительно! А в глубине глаз притаилась боль.
– Пойдем-пойдем, нечего, – настаивает брат, и мы все вместе двигаем по раскаленной пыли деревенской дороги.
***
– Вы не водите его больше! – распекает нас бабуля. – А вдруг украдет чего? Непутевый же! Вся семья – алкаши! А сестра вон по деревне колобродит…
– Как это: колобродит? – интересуюсь я.
– Мал еще знать! – резко обрывает бабуля.
Молча продолжаем пить молоко закусывая белым хлебом.
– Завтра с утра за дробленкой поедем.
Прикрываю скривившееся лицо кружкой – бабуля не в духе!
– Поменьше с ним якшайтесь! Не путевый он! – повторяется бабуля по привычке. – Дурачок ведь! Кое как в школе учится…
А мне Женька нравится, хоть и непутевый. Деревенские ребята настроены враждебно к нам, городским. Только не Женька – слова грубого от него не слыхивал, а ведь он матом разговаривает! Из мальчишек только с ним и дружим…
– Сопьется как папаша его, – ворчит бабуля. – А этот сдохнет скоро под забором…
Слушать такое про Женьку неприятно.
– Да ладно, бабуль, Женька – хороший такой мальчишка, добрый…
– Не «ладнакай» мне тут! Я лучше знаю – жизнь прожила! А у тебя молоко еще на губах не обсохло – учить меня!
Я обижено стихаю.
Уже лежа в постели, думаю: злая бабуля! Женька ничуть не похож на своего отца-алкоголика, не будет он таким!
***
Приезжаем на осенние каникулы. В воздухе печальный гомон воронья и горьковатый запах дыма. Идем с братом по деревне.
– Пойдем к речке, – предлагает брат.
Сквозь поредевшие кусты пробираемся на берег. Над водой плывет легкий туман. Холодно. Брат закуривает. Я с интересом наблюдаю, но сам начать пока не решаюсь.
Бычок с легким шипением отправляется в воду.
– Куда теперь?
– Давай к Аньке первой зайдем? Только обойдем маленько – не через наш проулок, – предлагает брат, закидывая в рот пригоршню жареных семечек – отбить запах.
Двигаем к Аньке. Неасфальтированная деревенская улица раскисла под осенними дождями. Уныло.
– Смотри-ка! – первым замечаю пожарище. – Ни хера себе! Да это ж Женькин!
Подходим ближе. Руины деревенского дома безжизненно смотрят на нас пустыми глазницами окон. Калитка нараспашку.
Несколько минут задумчиво рассматриваем то, что некогда было домом.
– Да уж… – говорю. Брат молчит.
Вечером, сидя на теплой кухне и попивая парное молоко, спрашиваю у бабули:
– Ба, а что с Женькиным домом случилось? Пожар что ли?
– А то случилось, что и должно было! Хорошо полдеревни не сгорело!
– Они как, живы хоть?
– Конечно живы! Думаешь им, этим алкашам проклятым, что-то будет что ли? Живы-живы.
– А где они теперь?
– Да Бог их знает, – бабуля крестится на икону. – Скитаются где-то.
Переглядываемся с братом.
Разговор прерывает громкий стук в дверь крыльца – пора идти на вечернее гуляние.
– Ба, мы пойдем погулять…
– Нашли время шляться! Что б в одиннадцать дома были!
– Ба…
– В одиннадцать! – бабуля непреклонна. – Или отправлю вас к матери с отцом!
Берем что дают и заверяем бабулю в своей пунктуальности.
***
Как быстротечны вечерние прогулки! Девочки с интересом слушают наши истории и хочется что бы время остановилось!
Но, пора… Мы не хотим депортации в город, поэтому прощаемся и спешим к дому.
Из проулка слышится легкий свист, и мы, настороженно вглядываясь в темноту, останавливаемся. Легкая дрожь начинает пробегать по моему телу – боюсь я драки, что поделать? Но и бежать нельзя – гордость!
– Здорово, пацаны!
– Женька!
Мы искренне радуемся. Он чуть осунувшийся, грязный, только белки глаз светятся на лице. Улыбается… Добрая у него улыбка все-таки!
Неуклюжие расспросы.
– Ты куда сейчас, Женька?
– Да в клуб иду! – гордо добавляет. – Ждут меня!
И показывает на растопыренные карманы куртки: в каждом по бутылке самогона.
– Пошли со мной? Бухнем! Я договорюсь! Пацаны нормально примут! – подмигивает мне. – У нас и девчонки есть!
– Блин, Женька, нам домой надо – бабка лютует! В город отослать грозится!
Он смеется – не понимает таких проблем.
– На каникулы приехали?
– Ну!
– На всю неделю?
– Ага! Давай, Женька, завтра поболтаем – бежать надо уже!
– Давайте-давайте! – смеется. Не зло, не обидно, по-доброму – не умеет иначе.
Тепло прощаемся.
Может и правда завтра получится увидится?
***
– Бабушка уж старая. Подумай, может все-таки съездишь? Ну, хоть на неделю, – уговаривает меня мама. – Давно не был…
Я только закрыл сессию и у меня грандиозные планы на мои первые студенческие каникулы. Деревня, бабушка… Ну никак не вписываются в них! А когда-то я дни считал до очередной поездки!
В голове возникает картинка: заснеженный дом, оранжевый теплый свет из окна. Я словно наяву почувствовал терпкий запах дыма и свежего навоза в сгущающейся синеве морозного вечера. Скрип снега и бездонное, усыпанное мириадами звезд, небо. Такое небо я видел только там.
– Ну, если на неделю… – сдаюсь я.
***
Деревня, наша улица, дом – когда все успело стать таким маленьким? Таким бедным, серым и невзрачным?
Раскидистый тополь напротив засох. Я с грустью смотрел на него – когда-то самое высокое дерево в деревне. Огромное…
Бабушка сгорбилась. Ходила теперь медленно. И тоже стала какая-то маленькая.
– А у меня пальцы плохо сгибаются, и колени ноют… Что ж, бабка старая стала, отжила свой век. Хорошо хоть вы нет-нет да и приезжаете – не забываете… Анька-то часто приезжает – каждые выходные. Молодец, девчушка. На экономиста, говорят, учится, молодец!
В кухне светло. Мерно гудит, разливая приятное тепло, газовый котел. Тихим фоном бубнит радио России. Бабуля потчует меня нехитрым угощением, старается. Небо за окном иссиня-черное. Усталость приятно тяжелит веки. Ощущение чистоты после бани еще не ушло.
– Ба, а где Женька не знаешь? – вспоминаю друга детства.
– Женька? – лицо ее принимает озабоченное выражение. – А Женька-то умер.
– Как? – выдыхаю. Очарование вечера разбивается о страшные слова.
– Еще в позапрошлом годе, – бабуля усаживается напротив. – Ой, всегда они непутевые были. Машка-шлюшка, до сих пор где-то мыкается. Потаскуха…
– А Женька-то что? – торопливо возвращаю бабулю к интересующей теме. Руки начинают противно, мелко дрожать.
– Он же в тюрьме сидел – они наш магазин-то и грабанули, идиоты. Вытащили водку, колбасу подороже… Их еще пьяными и схватили. Целая шайка. Даже девчонка среди них была. Тоже, поди, потаскуха…
– И?
– Я и говорю: от осинки не родятся апельсинки! Не путевые родители – непутевые и дети!
– Как он умер-то, Ба?
– Да, говорят, в тюрьме. Царствие небесное, прости Господи, – бабуля прерывается на короткую молитву. – Побили его что ли. Вода в голове была…
Долго не могу уснуть в эту ночь. Перед глазами стоит смеющееся Женькино лицо. Загорелое, с всклокоченными волосами – как живое. Только кажется мне теперь, что некогда озорные глаза его смотрят на меня с укором.