Осень пахнет пряностями. Это, наверное, пожухлая трава источает сладковатый аромат. И еще местная, степная земля, собираясь на отдых в зиму, старается оставить в людской памяти запах спелого зерна. Это было, когда шли пешим маршем до Савельевки. В селе пахло гарью. Разрушенные дома еще дымились. Людей не встретили.
На окраине начали окапываться. К утру рота Аникеева углубилась в землю, как оценил капитан, до подбородка. Аникеев ходил по траншее и, как умел, разъяснял бойцам. «Нам надо здесь удержаться, - говорил он, останавливаясь то у одной огневой точки, наспех сооруженной ополченцами, то у другой. - Через несколько часов слева от нас начнется наступление. И нацики попадут в котел. Далее будем их добивать». Если бы с него снять камуфляж, он был бы похож со своей гривой волос и бородой –лопатой на батюшку из церкви. «Подстригусь и побреюсь, когда возьмем Дебальцево», - обещал Аникеев.
Со стороны Дебальцево нарастает гул. Семь танков, растянувшись в линию, движутся на роту донецкой милиции. Они пока видятся черными точками. Еще не много и будут видны их контуры. И они откроют огонь сходу.
В роте один гранатомет, автоматы и охотничьи ружья. Гранаты бойцы разобрали.
- Приготовиться к отражению атаки! – кричит Аникеев. Он, пригнувшись, бежит вдоль траншеи, перепрыгивая через ящики из-под гранат, к оборудованному для командира месту.
- Пацаны, я сейчас, - говорит один из бойцов.
Он выпрыгнул из траншеи, тут же бухнулся на живот и по – пластунский пополз в сторону села. Через несколько минут ополченец возвращается в траншею. В руках у него моток веревки.
- Серега, - срываясь на хохот, спрашивает его один из бойцов, - ты повеситься решил?
- Пока нет, - спокойно отвечает Серега. – Когда сюда шли, веревку на дороге приметил. Сейчас она будет в самый раз.
Он отмеривает веревку на два размаха своих рук. Отрезает ножом. Делает еще два таких отрезка. Как-то буднично у него это получается. Серега обхватывает себя веревкой чуть выше брючного ремня, и завязывает в узел на поясе. Далее он мастерит петли и крепит гранаты. Он обматывает себя этой гирляндой.
- А, понял, - это подал голос веселый боец. – Дайка мне эту веревочку…
Веревки хватило на пятерых. Танки приблизились и открыли огонь. Траншея задымилась, заплясала и отозвалась на грохот снарядов стонами и матом.
- Ну, бывайте, парни. Я если что из Анастасиевки.
Это Серега сказал. И пополз навстречу танкам.
Его заметили. Пулеметные очереди, как гвозди впиваются в землю то впереди него, то позади. Теперь вот слева... И вдруг Серега затих… Танк продолжает двигаться вперед и на Серегу. Вдруг Серега вскакивает на ноги, потом падает... И начинает перекатываться, словно отломанная верхушка степной травы перекати-поля, в сторону танка.
Танк горит. Два нацика повисли на броне, третий поймал пулю возле гусеницы. Бойцы Аникеева перестреляли их из автоматов и ружей.
- Я из Андреевки!
Это голос Семы, самого веселого и задиристого ополченца из роты Аникеева. Он уже за траншеей, но не ползет, а короткими перебежками приближается к огромной движущейся железяке. Парень вскинулся в броске, и его прошила пулеметная очередь. А граната его долетела. Еще один танк горит.
- Я из Дьякова!
- Я из Алчевска!
Парни Аникеева ползут на танки. И танки не выдержали. Они вначале остановились, вроде как в раздумье. Потом они сделали разворот, и ушли в сторону Дебальцево. Три из них горели перед траншеями ополченцев.
Серега, Сёма и многие другие, души которых ушли на небо из этой траншеи, никогда не узнают, что нациков в котле под Дебальцево не добьют, как надеялся ротный. Они не испытают боль предательства, как оставшиеся в живых, когда поступит команда выпустить нациков из котла и отступить далеко за линию разграничения. Они не увидят, как плачет ротный Аникеев провожая их в последний путь, от ярости, безвыходности и непонимания того что произошло. А им, Сереге и Сёме, и многим другим геройским парням, наверное, там хорошо. Господь их там не обидит и не предаст. Он забирает в рай самых лучших.
Александр Плотников, полковник в запасе.