– Юр, давай поскорей, а то дотемна не успеем! – подгоняет меня Светка.
– Не волнуйся, Светильник, успеем! – отвечаю я, продолжая накачивать велосипедное колесо.
Светка, она же для своих Светильник, моя одноклассница. Нам по шестнадцать. Только вчера, в предпоследний день школьных каникул, она вернулась из каких-то южных краёв, где отдыхала у родственников всё лето.
Она очень изменилась внешне, и я вот уже полчаса привыкаю к новой Светке, к её нездешнему шоколадному загару, к новой причёске – теперь вместо двух привычных хвостиков, перехваченных аптекарской резинкой, её волосы золотистым потоком ниспадают на плечи. Прямая, до бровей чёлка и почти детская ещё припухлость губ делают Светкино лицо немного кукольным, но её зелёные глаза, большие и пытливые, придают ей серьёзности и даже какой-то взрослости. Под цвет глаз – изумрудная батистовая кофточка, подвижные волны которой мягко облегают два упругих холмика маленькой груди. Через плечо у Светки почтовая сумка.
– А мама сегодня огурцы солит, вот и попросила хутор обойти, – как бы оправдывается моя пассажирка.
Светкина мать наша почтальонша. Иной раз, обежав дворы, она просит дочь разнести почту по хутору, что в трёх километрах от села.
Как-то раз, увидев Светку с почтовой сумкой, я то ли в шутку, то ли всерьёз предложил подвести её на своём велосипеде. Она с лёгкостью согласилась, потом это вошло в привычку, и всё прошлое лето я возил её на хутор и обратно. Обычно мы доезжали до моста и, искупавшись, садились на его тёплые плахи, чтобы разглядывать почту.
Мы сидели, свесив ноги над водами быстрой речушки под названием Малиновка и слегка касаясь друг друга плечами, я в чёрных сатиновых трусах, Светка в купальнике, больше похожем на спортивный костюм гимнастки тридцатых годов, и увлечённо листали газеты и журналы – в те бестелевизионные годы люди выписывали много разной периодики. Пересмотрев всё и обсохнув, катили дальше на хутор. Но это было год назад. Целый год! И вот сегодня я опять повезу Светку на хутор.
Ну всё, вроде, накачал...
-- Огурцы – это хорошо, мировая закусь! – пытаюсь по-взрослому шутить я и картинным жестом указываю на велосипедную раму: – Мадам, прошу!
Велик у меня хоть и старенький, но на ход лёгкий, а сегодня я его не чувствую вовсе. Меня охватывает непонятное волнение, и кажется, что я не везу девушку, а лечу, держа её на руках.
-- Давай купаться не будем – поздно уже, – чуть повернув голову назад, произносит Светка, и в её голосе я тоже улавливаю тень лёгкого волнения. -- Посидим, почту разберём, и всё, хорошо?
Я останавливаюсь на мосту, и мы усаживаемся на привычное место. Солнце клонится к закату, с вечерней прохладой обостряются запахи, и от дерматиновой сумки, лежащей на Светкиных коленях, пахнет сургучом и типографской краской. В эти запахи вплетается тонкий аромат девичьих волос, шёлковые пряди которых при дуновении ветерка касаются моего лица.
– Смотри, Кимам опять корейская газета пришла! А какие фотографии в ней чёткие – не то что в наших! Так, -- продолжает разбирать почту Светка, -- роман-газета Куракиным… «Летели гуси-лебеди»… Михайло Стельмах написал. Попросим потом почитать? А вот два письма: одно тёте Любе, а вот это, смотри, Юр, казённое, деду Манько. Го-род-ской во-ен-ко-мат… – Светка пытается разобрать нечёткий штамп отправителя. Я что-то поддакиваю и осторожно кладу руку ей на плечо. Она затихает и с минуту сидит неподвижно, затем медленно, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза, поворачивается ко мне, и я целую её. Губы у Светки мягкие и тёплые.
У меня перехватывает дыхание, и кажется, что я вот-вот свалюсь в воду. Очнуться меня заставляет пронзительный крик – обхватив голову руками, Светка с ужасом смотрит вниз и полуоткрытым, ещё влажным от поцелуя ртом, шепчет: – Юра, Юр… всё… Меня мамка прибьёт…
Я смотрю вниз и вижу, как в водовороте кружит вся упавшая почта. Понимаю, что после нескольких кругов по спирали, всё это вынесет на быстрину... и тогда... Прыгать в реку бесполезно – что успеешь схватить? Решение приходит мгновенно, запрыгиваю на велосипед и что есть мочи гоню по тропинке вдоль берега. Только бы успеть к перекату! Это метров двести. Тропка хорошо укатана, и я лечу стрелой!
Вот наконец показался участок реки, где вода как будто вскипает – перекат! Прямо с берега по пологому спуску залетаю на галечную отмель, по которой рассеялся водный поток, и устремляюсь к противоположному берегу – там остался участок более или менее полноводного русла – как раз на ширину велосипеда и глубиной в полколеса. Уверенный, что всё упавшее с моста понесёт именно здесь, загоняю велосипед поперёк бурлящего потока, и уже через мгновение первая газета налипает на спицы. Ещё одна… ещё… Письмо, но не то, не казённое. Роман-газета чуть не проскользнула мимо. Успеваю придавить ногой и свободной рукой выбрасываю подальше на берег.
Ну наконец-то, корейская газета и письмо для деда Манько, нашего школьного сторожа. Но вот что удивительно — всё, что происходит в эти минуты, я принимаю как что-то обычное, даже должное. Будто это случается каждый день – кто-то сбрасывает почту где-то в верховьях реки, а я здесь, большой и сильный, вылавливаю письма и газеты из бурлящего потока. И от этого ощущения своей нужности я кажусь себе совсем взрослым и значимым.
Раскладываю свой «улов» на ещё не остывшие от дневного зноя валуны и наконец замечаю идущую вдоль берега Светку.
Красивее картины я не видел: в своей изумрудной кофточке, на фоне багрового заката, с развевающимися золотыми волосами, она была уже из другого мира, из того волнующего, непознанного мира, в который мы с ней сегодня заглянули на тёплых плахах моста.
Она осторожно спускается к реке, тревожными глазами смотрит на газеты и, только увидев письма, лежащие на камне, улыбается широко и – видно, что за них она переживала больше всего.
– Юра, прости меня! — Её пальцы касаются моей щеки.
– Да при чём здесь ты? Всё нормально, Светиль… – Я вдруг осекаюсь, понимая, что уже не могу называть её этим глупым прозвищем.
Светка, уловив моё замешательство, выручает:
– А ты изменился за это лето, Юра, повзрослел!
«Эх, Светка, Светка! Знала бы, какой стала ты!» – думаю про себя.
Потом мы разносим по хуторским дворам ещё влажные газеты и письма. Светка на ходу придумывает жуткую историю падения с моста вместе с велосипедом. Все ахают и жалеют её. На меня, по обыкновению, не обращают никакого внимания, и только старый кореец Ким, качая головой, с укором произносит:
– Ай-я-яй! Некоросо девуска роняй воду! Плохо езди – вози не надо!
Домой возвращаемся затемно. Я веду велосипед, по другую сторону, держась за раму, идёт Светка. На её руке лежит моя ладонь. Мы молчим, а мне кажется, что в мыслях Светка сейчас, как и я, на том волшебном мосту, где мы сегодня первым поцелуем, таким ещё робким и неумелым, попрощались с нашим детством.
Вот и деревня. Светкин дом ближе.
– Ну ладно, Юра, пока! – Она высвобождает руку и, поправив на плече пустую сумку, идёт к калитке. Я молча провожаю её взглядом. Вдруг, уже почти растворившись в темноте, она резко поворачивается, подбегает ко мне и, обхватив руками, целует. Я пытаюсь придержать её, но она решительно выскальзывает из объятий:
– Всё-всё-всё… – скороговоркой произносит Светка и, уже не оглядываясь, убегает за калитку.
Я ещё пару минут стою и, задрав голову к небу, смотрю, как качаются звёзды. Дожидаюсь, когда они успокоятся, медленно иду домой.
Сегодня нужно пораньше лечь спать – завтра в школу…