Сегодня — День всех святых, в земле Российской просиявших.
В Чите, где прошло моё детство, этот праздник всегда занимал особое место. Потому что недалеко от города стоит женский монастырь, посвящённый именно этому празднику. А престольный праздник для храма или монастыря — это как именины у человека. Все, кто его любят, приезжают поздравить и разделить с ним его радость, а он, в свою очередь, готовится к их встрече, накрывает стол и украшает дом... Так и было всегда в монастыре.
Ни одного престольного я не пропускала, пока жила там. Пару раз удавалось приехать заранее, побыть перед праздником неделю. Чаще всего приезжала или накануне или уже в самое утро.
Меня в монастыре хорошо знали (надеюсь, что и сейчас вспомнят, если я всё же соберусь навестить родные края).
Впервые я туда попала вместе с воскресной школой. Мы приехали давать им концерт: читали стихи, пели песни. И я играла на флейте. С тех пор матушки меня так и звали: Сонечка, которая играет на свирели (или на дудочке — был ещё такой вариант)
..Утро ещё прохладное, но от быстрого бега очень скоро мне становится жарко. Надо успеть на маршрутку. Ещё вчера настроение было паршивое, и ехать в монастырь на праздник с таким настроем мне вовсе не хотелось. Но с утра встала и почувствовала — надо. «А флейту брать с собой?» — задалась вопросом. «Непременно!» — откликнулся внутри ласковый внутренний голос (ангел-хранитель?..)
Настроение было паршивым как раз из-за флейты. Вчера и позавчера она не звучала, что бы я ни делала.
«Зачем её брать, если она не играет?.. Да и не повторяла я ничего из тех пьес, которые они любят!..»
«А ты возьми, возьми, а там посмотришь!» — продолжал нашёптывать голос.
И я взяла. И неслась теперь по вокзалу, чтобы сесть в маршрутку до Атамановки.
На начало службы, конечно же, опоздала. В храм, конечно же, не протолкнуться. Матушки и паломники, оправленные сегодня на послушание в трапезную, уже снуют туда-сюда с тарелками и кастрюлями: из трапезной — во двор, к уже накрытым столам, со двора — в кладовую, где стоят дополнительные наборы тарелок как раз для больших праздников.
У меня тут же начинает сосать под ложечкой и я едва сдерживаюсь, чтобы не помчаться к ним и не начать яростнее всех носить туда-сюда тарелки и кастрюли... А как же иначе? Ведь столько народу приехало — в среднем обычно бывало человек 600 — и все приехали как гости, стоят чинно во дворе, слушают из радиоприёмника службу, трансляция которой идёт из храма. А я не гость, я — своя! И все, конечно же, должны это увидеть как можно скорее. А как можно показать свою свойскость? Конечно же, подойти поздороваться с кем-то из матушек и попросить себе послушание!
Но я почему-то теряюсь — не была с Рождества. А вдруг меня забыли?..
Обнаруживаю, что не взяла платок.
С досадой иду за ним в иконную лавку.
В лавке — не матушка, а послушница, которая появилась недавно. «Ну, — думаю расстроенно, — эта точно меня не помнит». И сбивчиво бубню свою просьбу одолжить платок.
— Здравствуйте-здравствуйте! — улыбается мне сестра Ольга. — Как же вы забыли-то? Уж от таких-то своих забывчивости не ждали! А что припозднились?
«Узнала!!» — во мне всё ликует, и я с огромным трудом удерживаюсь от того, чтобы не оглядеться вокруг и не убедиться, что все стоявшие рядом увидели, что меня узнали, что я тут завсегдатай!.. Тут же возвращается былая уверенность:
— Помощь нужна?
— Спрашиваешь!.. Мать Елене в трапезной всегда нужна!
И я иду, повязав одолженный платок. Через пять минут я уже деловито выхожу из трапезной в затрапезной грязной юбке, надетой поверх моего платья (чтоб не испачкать) и гордо несу в руках казан с пловом. Флейту с почётом положили в кабинетике — чтобы никто не взял!
На траве за храмом стоит двенадцать длинных столов (за каждый может сесть человек сорок, а если потеснятся, то и побольше). Туда мы с другими сёстрами и помощниками носим и носим угощение до конца службы.
Солнце повисает совсем высоко и лениво застывает в таком положении, словно заснуло (может быть, и сончас от этого в такое время назначают?..). Из храма начинает валить народ. Мимоходом поражаюсь, как только все они туда поместились! Толпа оживляется при виде накрытых столов, но пока не движется к ним. Я с ещё одной послушницей устало сидим на лавке за первым столом и подгрызаем принесённые кем-то семечки подсолнуха.
Вскоре выходит и духовенство, и матушки вместе с настоятельницей, которые пели всю службу на клиросе. Мы поднимаемся. Один из священников идёт к столам, и вся толпа гостей тянется за ним. Он начинает молитву перед едой, народ подхватывает, и далеко за оградой монастыря в лесу отдаётся эхом дружный «Отче наш».
Народ устраивается за столами, я тихонько ускользаю. Мне пока есть не следует — сейчас наверняка позовут играть в трапезную — там тоже сидит часть гостей: духовенство, благодетели монастыря, постоянные прихожане.
Вот, точно: подходит матушка Юлия: «Настоятельница очень просит поиграть гостям!» Чуть не вприпрыжку я бегу по лестнице.
По пути вспоминаю, что вчера флейта совершенно не звучала, но подумать об этом не успеваю.
Скинуть грязную юбку, собрать инструмент, пригладить волосы, зайти в зал...
Начинаю играть и понимаю, что звучит!... Чудо? — Конечно, чудо!
Потом выхожу и по благословению настоятельницы играю всем гостям, сидящим за столами во дворе. И все радуются. И флейта звучит.
Вечером мать Татьяна задаёт скорее риторический вопрос:
— А кто считал, сколько было народу на празднике?
— Тот, кому заняться нечем было! — тут же отвечает мать Фотиния. После такой рекомендации по идее никто уже не должен дать ответ. И все молчат. Нипочём только мать Галине, которая заявляет:
— В прошлом году — человек 700. В этом — все 800!
— Ну, чего ты палишься-то, мать Галина? — с досадой шепчет ей мать Фотиния.
Я сижу на скамеечке, в блаженстве вытянув ноги, и чувствую, что нет в мире никого, счастливей меня.
