Раньше мы с Машей любили подчеркнуть, что в отличии от всех других пар, мы никогда не ругаемся, не выясняем отношений и не жалуемся друг на друга. Мы сплоченно и спокойно переживали выкидыш, потерю бизнеса и выплату долгов, переезд из Саратова в Воронеж и мои регулярные госпитализации, когда вся ответственность свалилась на нее.
Я бы даже сказал, что мы могли не просто выдержать неприятности – мы стали ближе, полюбили друг друга сильнее.
А потом она сказала, что хочет развестись со мной. Это было через месяц после того, как мне наконец-то сделали пересадку почки.
Как я заболел
Много лет назад мне поставили диагноз – гломерулонефрит. Это аутоиммунное заболевание, когда твой собственный организм атакует твои же почки и они погибают. Чтобы этого не происходило, нужно постоянно подавлять иммунитет и пить таблетки. Со временем, тем не менее, появляется необходимость диализа и это, наверное, самое ужасное в этой болезни.
Быть оптимистом в такой ситуации сложно, но мои родители как-то изначально выбрали правильную стратегию не устрашения, а спокойствия – вроде, делай что должен, а там будь как будет. Так что я умудрялся быть на диализе и учиться, строить карьеру, устраивать личную жизнь, планировать будущее и, конечно, ждать почку. «Сложно быть оптимистом» я говорю потому, что ты запросто можешь умереть не дождавшись операции, а если и дождешься, то тоже можешь умереть –во время или после нее. К тому же у донорских органов тоже есть свой срок годности. Короче, мы все смертны, но люди с почечной недостаточностью ощущают эту метафору буквально.
Почку я ждал долго – это не просто в очереди стоять, а врачи смотрят, чтобы она тебе подходила и насколько ты сам готов к операции. Грубо говоря, ты очень надеешься, даже молишься, что умрет кто-то подходящий и в этом своя психологическая трагедия. Мы с моей женой Машей много об этом говорили и она очень мне помогла в этом плане – у нее, как у закончившей биофак, был свой взгляд на жизнь.
Мне повезло с женой
Честно говоря, я думаю, что она меня просто утешала во время моих экзистенциальных кризисов. Кто утешал ее? Кажется, никто. У нее просто не было на это времени: пока я в очередной раз лежал и болел, она тащила на себе бизнес, ругалась с местным Минздравом насчет лекарств, искала врачей, клиники, организовывала туда поездки и консультации и готовила мне диетическую пищу. Вечерами, пока я жаловался и ныл, она сидела рядом, рассуждала и одновременно делала отчеты в ноутбуке.
Маша знала о моей болезни и перспективах ее развития с момента наших свиданий. В целом у нее довольно циничный подход к таким вещам – то есть она считает, что человек со стабильной психикой вряд ли сможет быть в отношениях со смертельно больным человеком. Но она, во-первых, сильно влюбилась в меня и это меняло дело. Во-вторых, на момент нашего знакомства я не то, чтобы производил впечатление больного – активно занимался спортом, расширял бизнес, участвовал в конференциях, вел свой блог.
Мы купили квартиру в Воронеже после того, как совсем выдохлись и продали бизнес. Год или около того жили хорошо – как все люди: ходили на работу, встречались с друзьями, ненадолго выезжали, попробовали стать родителями (случился выкидыш), но потом мои почки ококнчательно решили перестать быть почками. Маша снова повезла меня в Москву, раздобыла денег на съемную квартиру в самом дорогом городе страны, нашла каких-то людей, которые прописали меня за деньги, чтобы я мог встать в очередь на операцию и между делами умудрилась устроиться на работу.
Кажется, это конец
Спустя пять месяцев в ночи нам позвонили – появилась подходящая донорская почка. Кто-то умер и у меня возросли шансы на жизнь. Мы, конечно, сорвались и поехали на операцию. Жизнь в режиме бесконечного ожидания наконец-то закончилась. Мне в брюшину пересадили чужой орган, понаблюдали за мной неделю и выписали домой с пожеланиями счастья и здоровья.
Но несмотря на то, что пересадка была бесплатной, а с лекарствами нам помогали друзья, родители и Машин работодатель, долги росли с астрономической скоростью. К тому же восстановление оказалось не из легких – я долгое время думал, что идет отторжение органа и врачи мне просто лгут. Я был слабым, ничего не мог делать сам, у меня были бесконечные боли и Маша ходила за мной, как нянечка.
«Кажется, я больше не могу», – сказала она мне как-то вечером.
Она держала мою руку и рыдала, раскачивая головой, не пытаясь даже вытереть слезы и сопли. Я никогда не видел ее такой и испугался так, как не боялся ни операции, ни возможной смерти. Мир показался мне таким же шатким и хлипким, как и мое тело. Он был ненадежным и страшным.
Маша оплатила квартиру на два месяца, закупилась лекарствами и продуктами на первое время, вызвала мою маму и сестру из Саратова и, не дожидаясь их, уехала в Крым. Последний факт разозлил моих родственников и они, не стесняясь в выражениях, обсуждали прямо при мне.
Я лежал на кровати, слушал, как они бесконечно обсуждают ее предательство и пытался отвлечься, играя на планшете.
«Как совести-то хватило?», – слышал я маму и тоже не понимал. «Какая дрянь так может сделать?», – злилась сестра. «Свалила и слава богу!», «Бог не Тимошка» – я в ярости и обиде сжимал зубы, писал ей обидные сообщения, просил, звонил, плакал.
Маша не отвечала мне ни на звонки, ни на сообщения. После Крыма она оформила дарственную на нашу квартиру в Воронеже, прислала мне документы и испарилась. Как-то раз я узнала, что она приехала в Саратов к родителям и мстительно стал воображать, как приду к ним вечером и выскажу какую боль она мне причинила, как сломала мою жизнь, мою веру в любовь. Как жестока она поступила со мной после того, что я пережил.
Я пережил?
Но я никуда не пошел – стал думать, что она мне будет отвечать и четко представил ее изумленное лицо. «Ты пережил?», – переспросит она.
Все эти годы, она подчиняла свою жизнь моей. Увольнялась с работы, потому что мне нужно было переезжать ближе к клинике. Отменяла встречи с подругами из-за обострения. Не спала, не ходила на маникюр, не смотрела сериал, не покупала себе новых вещей годами, потому что нужно было копить денег на новое лечение, на поездки, на консультации. Сидела со мной на диете из солидарности и поддержки, утешала, переводила научные статьи, писала петиции, боролась с законодательной машиной.
Она должна была разделить со мной свою жизнь, а по факту – просто скормила свою мне и моей болезни.
«Кажется, я больше не могу».
Долгое время я думал, что это слова подлости и эгоизма, но сейчас мне отчетливо видно – она расписывалась в своем поражении. Спасая меня, она губила себя. Миссия для нее оказалась невыполнима.
Я часто вспоминаю, что мы никогда не ссорились и гордились этим. А сейчас думаю – может быть, зря. Может, скажи она мне хоть раз, что устала – я бы не воспринимал то, что она делала для меня как естественное. Сказал бы ей спасибо.
Денис Д.