Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Жалую всех читателей канала сентябрём! Вынужден признаться - стал откровенно недолюбливать лето, и уже с июня нетерпеливо поглядывать в календарь - долго ль ещё до осени? А потому сентябрьский нумер "Однажды 200 лет назад..." сочинял с особой теплотою и симпатией к его героям, что, собственно, и предлагаю разделить со мною.
А начнём мы наш сентябрь строго календарно - прямо с 1-го числа.
Хоть и принято по-дилетантски вспоминать легендарный "Арзамас" как общность милых, умных и интересных друг другу людей, на самом деле, конечно, это было не так. И степень талантливости у всякого арзамасца была разная, и люди там попадались - всякие. Вот один из таких, например, 1 сентября, приехав в Одессу, не соизволил принять пришедшего к нему запросто в гости Пушкина, чем нанёс последнему страшную обиду. Дмитрий Петрович Северин затесался в "Арзамас" как близкий знакомый едва не всех его членов - Вяземского, Блудова, Жуковского, Дашкова. Откуда же он всех их знал? Всё просто... Да-да, тот самый знаменитый московский архив коллегии иностранных дел. Будучи protégé Ивана Ивановича Дмитриева в пору пика его карьеры, Северин резво затем взбирался по служебной лестнице, даже сопровождал Императора Александра Павловича конгрессах в Троппау и Лайбахе, одною фразой - был успешен.
- Что касается до характера, это было удивительное слияние дерзости с подлостью; но надобно признаться — никогда ещё не видал я холопство, облеченное в столь щеголеватые и благородные формы
Ну, конечно же, - это наш любимчик Филипп Филиппович Вигель капнул порцию объективного яду в кяхтинский чай Северина. И, надо сказать, заслуженно. Это ж надо: не принять былого собрата по "Арзамасу"?! Верно, из одного только опасения - как бы его карьере не навредила встреча с опальным дерзецом! В октябрьском письме Вяземскому Пушкин сухо пишет о происшествии, не вдаваясь в подробности:
- Здесь Северин, но я с ним поссорился и не кланяюсь
И правильно! А в довесок - получите, Дмитрий Петрович, эпиграмму! Кто автор - полагаю, пояснять нет нужды.
Ваш дед портной, ваш дядя повар,
А вы, вы знатный господин, –
Таков об вас народный говор,
Высокородный Северин.
Потомку предков благородных,
Увы, никто в моей родне
Не шьет мне даром фраков модных
И не варит обеда мне.
А мы не станем спешить расставаться с Пушкиным, тем более, что в Одессу 6 сентября из своих обширных владений в Белой Церкви приезжает к сиятельному супругу... та-дам!... Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Несмотря на изрядный месяц беременности (впрочем, Амалия Ризнич тоже беременна), она производит глубочайшее впечатление на Пушкина: теперь на полях его рукописей профиль Амалии частенько соседствует с профилем Элиз. Поселяется Воронцова на даче Рено - в двух верстах от Одессы: в их резиденции полным ходом идёт ремонт. Любопытно, кстати, что самого Воронцова к этим числам в городе нет - он в Крыму с инспекцией. А 26 сентября снова уезжает - в Тульчин. Ах, какая беспечность... так часто, и так надолго оставлять супругу в одиночестве...
- «Был тут в графской канцелярии Пушкин. Чиновник, что ли. Бывало, больно задолжает, да всегда отдаст с процентами. Возил я его раз на хутор Рено. Следовало пять рублей; говорит: в другой раз отдам. Прошло с неделю. Выходит: вези на хутор Рено!.. Повез опять… Следовало уж десять рублей, а он и в этот раз не отдал. Возил я его и в третий, и опять в долг: нечего было делать; и рад бы не ехать, да нельзя: свиреп был, да и ходил с железной дубинкой. Прошла неделя, другая. Прихожу я к нему на квартиру. Жил он в клубном доме, во втором этаже. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. Ваше благородие, денег пожалуйте, и начал просить. Как ругнет он меня, да как бросится на меня с бритвой! Я бежать, давай, бог, ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уж больше не повезу. Только раз утром гляжу, – тут же и наша биржа, – Пушкин растворил окно, зовет всех, кому должен… Прихожу и я: «На вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри, вперед, не совайся!» – Да зачем же ездил он на хутор Рено? – «А бог его знает! Посидит, походит по берегу час, полтора, потом назад». (К. П. Зеленецкий со слов одесского извозчика Березы. Из записной книжки. – П. И. Бартенев)
Проследить за Михаилом Семёновичем (для чего бы это он поехал в Тульчин?) не составит ни малейшего труда! Для этого надобно всего лишь почитать переписку наших милейших братьев Булгаковых:
Одесская почта привезла мне письмо от Воронцова от 26-го и из Тульчина от 29-го сентября. Государь проехал через Хотин в Черновицы 24-го. Австрийский император встретил его на границе, где они сели вместе в коляску и отправились далее. Тридцатого наш государь должен был иметь ночлег в Тульчине, возвратясь уже из Черновиц. Воронцов видел также Татищева, приехавшего тотчас после государя в Хотин. В последнем письме Воронцов говорит: «У нас будет пять дней смотров и маневров. Надеюсь, что Сабанеев добьется успеха, и сообщу вам о сем известия». Вот тебе описание и порядок маневров. Вот также стихи Жуковского к приезду принцессы Шарлотты, от коей все в восхищении
До этого Государь был на маневрах в Бобруйске (12 сентября), где - опять же со слов Александра Яковлевича - с ним произошло следующее - очень ярко и неожиданно характеризующее Александра Павловича:
- Прежде нежели опять забуду, сообщу тебе прекрасную черту нашего государя, ежели она тебе неизвестна. В маневрах, бывших под Брест-Литовском, лошадь какого-то офицера, испугавшись выстрела, понесла его и пробилась в толпу, где был государь. Офицер задел государя шпорою, распорол сапог и сильною контузией ушиб государю ногу больно, так что Закревский не мог в тот день видеть императора, ибо он не одевался ввечеру. Как скоро это сделалось, великие князья и окружавшие государя тотчас было поскакали за офицером, чтобы его схватить; но государь их остановил, сказав: «Я знаю, кто это!» После маневров сказал он Дибичу: «Отыщите для меня этого офицера, у него, по всей видимости, отвратительная лошадь, пошлите ему одну из моих лошадей и скажите ему, что это мой подарок». Меня восхитила эта черта; жаль, ежели подобные вещи будут потеряны для потомства и для будущего историографа такого государя. Нога у государя болела несколько дней.
Каково? Вы можете себе представить хотя бы отдалённо подобное на, скажем, манёврах современных? Что бы сталось с неловким наездником-офицером? И, конечно, и поступок Александра, и его великодушие и в самом деле впечатляет...
Осталось лишь прояснить - что за "принцесса Шарлотта", вкруг которой столько суеты, Жуковский нарочно пишет стихи, а Константин Яковлевич сообщает брату:
- Все наши здешние матадоры едут завтра в Гатчину, чтобы послезавтра находиться при приезде принцессы Шарлотты. Завтра императрица Мария Федоровна выезжает к ней навстречу в Черновицы. Сюда едет принц Прусский, бывший на маневрах в Брест-Литовске, тот самый, который уже был здесь несколько лет тому назад и которого укусила собака. Великого князя Николая Павловича ежеминутно ожидают...
А вот, судари мои, - пришло время счастливо жениться и Великому Князю Михаилу Павловичу! Будущую Великую Княгиню Елену Павловну (в миру - Фредерику-Шарлотту-Марию Вюртембергскую) младшему брату сосватал сам Александр Павлович.
Язык и ум теряя разом,
Гляжу на вас единым глазом:
Единый глаз в главе моей.
Когда б судьбы того хотели,
Когда б имел я сто очей,
То все бы сто на вас глядели
Это ей посвятил такие замечательные строки Пушкин.
Предложение было принято сразу. Сперва Шарлотта - как было заведено тогда - видела лишь портрет "Великого Князя Мишеля", и читала письма от него. Письма ей нравились. После визита жениха в Штутгарт принцесса взялась изучать русский язык. На самого Михаила Павловича, кстати, невеста особого впечатления не произвела: "Эта поездка была ему очень не по сердцу и, забывая о всякой осторожности, он обнаруживал свою холодность, или, скорее, отвращение к новому положению, которое ему предстояло". Но - решать было не ему. Казаки, встречавшие принцессу на границе, громогласно вскричали "Ура", на что Шарлотта отвечала по-русски: "Спасибо, ребята!", добавив свите на французском: "Я чувствую, что въезжаю в отечество".
- ...Всех без изъятия она с первого раза пленила! Представь себе девицу 16 лет, к которой через полтора часа по выходе из кареты подводят одного за другим человек двести, с которыми она со всякими молвит по приличности каждого. Значительные имена у ней были затвержены и ни разу не замешкавшись всякому всё кстати сказала :Н.М.Карамзину она заметила, что читала его «Историю Государства Российского» в подлиннике, с А.С. Шишковым говорила о славянском языке, с генералами – о походах. Умница редкая! Все в этом согласны. Но, кроме ума, она имеет зрелый рассудок, и были примеры решительной её твердости... Личико у неё имеет черты правильные, взгляд живой, вид ласковый...
Впрочем, мы забегаем вперёд, всё это будет в начале октября, но я попросту должен был как-то аттестовать новое лицо в нашей помесячной хронике!
Нынче мы, пожалуй, вовсе не станем читать газет. К чему сухая официальная буква, ежели мы и так всё узнали - от людей более сведущих и талантливых, нежели скушные газетные писаки? А раз так, то дополним нашу эпистолярную коллекцию сентября ещё одним письмом от 25 сентября - от князя Петра Андреевича Вяземского (salute!) старому другу и благодетелю всех-на-свете Александру Ивановичу Тургеневу. Есть кое-что интересное! Во-первых, в Москву привезли наконец с юга больного, помешанного уже весьма сильно Батюшкова!
- Батюшкова перевезли, но доктор Андес уверил нас, что квартира хороша, и в одном доме с ним; вышло не совсем так: в четвертом этаже и на другом дворе. Теперь приискали другую и перевезут туда. Мюллер тогда только начнет лечить его, и сперва ваннами. Он сам все таков же; не хочет лечиться: надобно будет прибегнуть к силе. Мюллер хорошо взялся с ним. Он имеет к нему доверенность
А во-вторых, пробудился от полулетаргии вечный бесприютный скиталец и какой-то... хронический неудачник и живой магнит для притяжения всевозможных неприятностей Кюхельбекер. И сразу - с идеями!
- Я получил письмо от Кюхельбекера. Он просит совета, издавать ли журнал, и уведомления, какое позволение для сего нужно. Точно не знаю, но, кажется, особое дается позволение на издание журнала, и смотрят на лица. Можно ли ему заявить свое пребывание в Москве? Если спросят государя (чего, впрочем, не полагаю), то как ему оттуда откликнуться? Его полагают в Грузии. Но обратимся к существенному: он уверяет меня, что журнал его не будет злоуспешным; что он будет лучше всех Архивов, Сынов и Вестников, но кто за это ручается? В письме его на четырех страницах, по крайней мере, четыре ошибки против языка, а все оно – против вкуса, и многое в нем против логики. Он имеет на полгода материалов, но в чем состоят сии материалы? Пусть пришлет мне проспект и означит главное содержание материалов. Не выгоднее ли для него будет издавать по временам книжки своего сочинения, или своего набора и продавать их? Такое издание не наложит на него обязанностей журналиста ни в отношении в публике, ни в отношении к ценсуре. Я предвижу затруднения со стороны Министерства. Проложив себе путь книгами или тетрадками, ценсурою одобренными, он легче может вступить и в вертлявую толпу журналистов.
Князь Пётр, без сомненья, большой знаток тогдашней журналистики, и напрямую даже в письме другу не хочет сказать напрямую: все предприятия Кюхельбекера - совершенно безнадежны... впрочем, как и он сам. Тем более, что бедолага Вильгельм - вовсе не его друг, и даже не приятель. Да чего там - и Пушкин-то некоторое лицейское сродство с Кюхельбекером воспримет далеко не сразу, лишь годы спустя, несколько повзрослев...
И в довершение - небольшой, но как всегда яркий памфлет от князя Петра о дружбе, о нынешнем невесёлом своём бытии в отставке, о былых единомышленниках и жизни вообще. Что за перо, право!..
- ... Хотелось бы отвечать тебе на твой панегирик, но боюсь больно задеть тебя, а люблю тебя сердечно, и для того хотелось бы тебя образумить на твой собственный счет, но не в наказание, а только в исправление. Перестань петь себе молебны и не метай на нас грязью. Иначе никогда не воспрянешь ни духом, ни совестию, ни делами. Если бы ты был в счастливейших отношениях или, по крайней мере, еще в Варшаве, я бы иначе тебя тебе самому представил; но теперь я должен нести тебе бальзам дружбы, а не подливать отравы в раны твои, без пользы и без надежды к выздоровлению. Я не поступлю с тобою, как поступлено было со мною в минуты жестокого страдания; знаю, чего стоит больному холодный инструмент хирурга, которого больной почитал другом, а не оператором только. Я в грязи, но и грязь не оставила на мне по сие время пятен. Не отвечаю за будущее, зная слабость человеческую и видев опыты оной и на лучших меня, но буду беречься и в этом даю и тебе, и дружбе обещание; дружбе и тогда, когда бы друзей ни одного не осталось. Я не имел счастья жить в твоей чистой атмосфере, то-есть, с средствами личной независимости, но не провонял и на Фонтанке и остался чистым Арзамасцем, не изменил ни одному. А что досталось мне почти от каждого? Где некогда мой Жуковский? О других не упоминаю. Что сделали со мною Арзамасцы ветхого завета, то-есть, и друзья, и товарищи брата Андрея? С старшим, можно сказать, с первым другом его сердца, теперь состязаюсь и доказываю, что он взяточник, губитель крестьян, а на меня наводит перед здешними властями тень карбонаризма за то, что снял цепи... с несчастных невинно-угнетенных, и в лицо говорил, вслух ему и сподвижникам его голую, страшную правду. Все лето провозился, и точно – в грязи, и почти все с старыми приятелями; видел во многих хуже грязи – равнодушие. Если я хотя раз уступил или власти, несправедливо действующей... или даже скуке надоедать своими беспрерывными настояниями в делах по службе, мне чуждых, но по сердцу на мне и на совести моей лежавших, то я готов заплатить за сей раз еще новым опытом непостоянства или обмана в дружбе, то-есть, самым тяжелым в моих летах нравственным наказанием. Но полно: «Прииди и виждь!» разумеется...
Господа поэты изволили сим сентябрём... лениться. Во всяком случае, сыскать стихотворение с датировкою "такого-то сентября 1823 года" мне не удалось. Стало быть, я волен взять любое из них, написанное в 1823 году, да тем и завершить. Что и делаю. Нынче у нас - Боратынский и его "Безнадежность", впервые напечатанная в "Новостях литературы" книжка V, № 38. В 1823-м 23-летний (он - ровесник века) начинающий, но уже замеченный многими поэт служит в унтер-офицерском чине в Финляндии, всё ждет случая, который позволил бы ему получить офицерское звание и... томится от неопределённости своего положения и, видимо, от желания (или предчувствия, если угодно) любви. Последнее ждать себя не заставит - год спустя он переживёт сильнейшее чувство к знаменитой Аграфене Закревской - жене своего корпусного генерала.
Желанье счастия в меня вдохнули боги;
Я требовал его от неба и земли
И вслед за призраком, манящим издали,
Жизнь перешел до полдороги,
Но прихотям судьбы я боле не служу:
Счастливый отдыхом, на счастие похожим,
Отныне с рубежа на поприще гляжу -
И скромно кланяюсь прохожим.
Скромно откланяюсь "прохожим" мимо (или вдоль) канала "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" и я. Таким (или примерно таким) увиделся мне сентябрь 1823 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне.
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
