В июле 1722 года родился князь Василий Михайлович Долгоруков-Крымский, генерал-аншеф, Московский главнокомандующий.
Время императрицы Екатерины II особенно богато людьми даровитыми, отличавшимися глубокой преданностью родине, умевшими на всех поприщах своей службы приносить ей пользу и оставившими по себе завидную память бескорыстных и прямодушных слуг отечества. Их позднее справедливо назовут "екатерининскими орлами". К числу таких светлых личностей принадлежит и князь Василий Михайлович Долгоруков-Крымский. Уже самое прибавление к его родовой фамилии титула "Крымский", полученного им за покорение Крыма в 1771 году, доказывает важные заслуги его перед Россией.
По мнению современников и специалистов, князь Долгорукий не принадлежал к числу выдающихся полководцев. Но каждое порученное ему дело он всегда выполнял толково, с усердием и успехом.
За взятие Крыма князь Долгорукий чаял получить фельдмаршальский жезл, но не получил...
По свидетельству некоторых, Василий Михайлович сам виноват в том, что его обошли. По возвращении из Крыма, князь, приглашенный Императрицею к обеду, сидел за столом рядом с фельдмаршалом князем Александром Михайловичем Голицыным. Екатерина, налив рюмку вина и отдавая ее пажу, сказала вполголоса: "князю Долгорукому" и громко прибавила: "подайте господину фельдмаршалу". Когда паж поднес рюмку князю Василию Михайловичу, последний указал ему на Голицына: "вот фельдмаршал!" По выходе из-за стола присутствовавшие поздравляли Долгорукова, но он отклонил все поздравления...
В отставке князь поселился в деревне. А в Москве начал строить себе пышный дом в Охотном ряду, который позднее стал известен как дом Благородного собрания, а в советские времена – Дом Союзов.
А на склоне лет, уже почти семидесятилетним стариком, Долгоруков был назначен Екатериной II начальником Белокаменной – Московский главнокомандующим.
Однако, с детства находясь на военной службе, князь вовсе не был знаком с гражданскими делами и поэтому, вступая в новую для него должность, обратился к правителю своей канцелярии Попову с следующими словами:
— Слушай, Попов, я человек военный, в чернилах не окупан; если принял настоящую должность, то единственно из повиновения всемилостивейшей государыне. Итак, смотри, чтобы никто на меня не жаловался – я тотчас тебя выдам. Императрица меня знает. Старайся, чтобы и тебя узнала с хорошей стороны.
В правление князя Долгорукова-Крымского в 1780 году завершилось строительство Петровского театра, находившегося на месте современного Большого. Немало полезного было сделано им и в области городского хозяйства. Это прежде всего очистка реки Неглинной и сооружение первого каменного моста через Яузу, названного Дворцовым.
В своем стремлении не допустить на сцене «вредных и соблазнительных сочинений» главнокомандующий учредил театральную цензуру, возложив эту ответственную миссию на профессоров Московского университета.
По воспоминаниям, князь Василий Михайлович, обладая большим состоянием, зажил истинным вельможей. Широкое хлебосольство, щедрость и доброта снискали ему в Москве общую любовь. Двери его домабыли открыты для всех, и каждый, даже самый простой человек, мог приходить к нему во всякое время с жалобой или просьбой в уверенности быть выслушанным.
Страдая частыми припадками подагры, князь обыкновенно принимал просителей лежа на диване, в шлафроке и черной вязаной шапочке на голове. Все особы, до чина бригадира включительно, имели право приезжать к нему обедать каждый день; лицам же ниже этого ранга рассылались особые приглашения. За стол его садилось всегда не менее пятидесяти персон. Ласковый и внимательный к людям низшим, Долгоруков держал себя довольно гордо относительно лиц титулованных и не стеснялся говорить им в глаза правду, иногда весьма резкую.
Однажды им был приглашен к обеду приехавший из Петербурга генерал-майор Каульбарс. Ровно в три часа – установленный час обеда – князь вошел в столовую, где его уже ожидали несколько десятков лиц; среди них Каульбарса не было. Князь подождал десять минут и затем пригласил присутствовавших садиться. Когда подали суп, явился опоздавший Каульбарс. Началось движение стульев, чтобы дать ему место.
— Не беспокойтесь, — громко и с неудовольствием сказал Долгоруков, — немец всегда найдет себе место.
В другой раз какой-то генерал, пользовавшийся весьма дурной репутацией, проезжая через Москву, счел долгом представиться главнокомандующему. Князь встретил его очень холодно и, сухо ответив на низкий поклон, приветливо обратился к другим присутствующим.
— Я вижу, что ваше сиятельство предубеждены против меня, — перебил его генерал. — Может быть, вы разделяете обо мне мнение моих недоброжелателей?
Долгоруков сделал вид, что не расслышал вопроса, но генерал повторил его. Как ни отнекивался князь, генерал продолжал настаивать, чтобы он высказал о нем свое мнение. Тогда Долгоруков, выведенный из терпения такой назойливостью, потребовал, чтобы он дал обещание не обижаться, если с языка сорвется что-нибудь неприятное. Генерал дал обещание.
— Ну, так вот тебе правда, — сказал князь, — ты из каналий каналья. Сам этого хотел. Слышали, честные люди? – и с этими словами повернулся к нему спиной.
Сконфуженный и растерявшийся, генерал, разумеется, поспешил уехать.
Среди своих подчиненных Долгоруков особенно преследовал взяточничество, пьянство и распутство.
Императрица поручила Долгорукому уплатить князю Дмитрию Кантемиру двадцать тысяч рублей из магистратских сумм. Долгоруков приказал магистратскому судье, статскому советнику Черкасову, отвезти деньги по назначению. Исполнив поручение, Черкасов явился к князю, представил расписку Кантемира в получении денег и с радостным видом прибавил, что Кантемир подарил ему сто рублей.
— Попов, — сказал князь, обращаясь к своему правителю канцелярии, — никогда больше не зови обедать этого господина.
Один из канцелярских чиновников, Ведерников, овдовев, начал вести распутную жизнь, пьянствовать и пропадать по целым неделям неизвестно где. Докладывая об этом князю, Попов просил разрешения уволить Ведерникова от службы.
— А дети у него есть? — спросил Долгоруков.
— Есть, двое малолетних, — отвечал Попов.
— Ну вот, видишь; прогнать его со службы недолго, а что же будет с детьми? Лучше приведи его ко мне; я попробую его усовестить.
Ведерникова с трудом отыскали в каком-то трактире и представили его князю, оборванного, нечесаного, с оплывшим лицом.
— Посмотри на себя в зеркало, — сказал ему Долгоруков, — ты опустился до такой степени, что на тебе нет человеческого подобия. Бросил детей, позабыл Бога, небрежешь царской службой. За это надо бы забрить тебе лоб и сослать в оренбургский гарнизон. Да хочется мне верить, что ты одумаешься и исправишься. Вот что, Попов! Напиши ему трехмесячный отпуск и отправь его в Угрешский монастырь к игумену под самую строгую епитимью. Пусть кается и замаливает свои грехи; а детей его пришли ко мне; пускай пока живут у меня. Надо будет похлопотать пристроить их куда-нибудь. Когда же он вернется из монастыря, посади его опять в канцелярию и каждую неделю докладывай мне о его поведении.
Ведерников упал на колени, просил прощения, благодарил за снисходительность и клялся исправиться.
— Проси прощения не у меня, а у Бога, — сказал князь, — а благодарить приходи, когда исправишься.
Доброта, доступность, справедливость и благотворительность князя Долгорукова привлекли к нему сердца всех москвичей, которые не называли его иначе как "наш отец". Когда он умер, вся Москва оплакивала его. Екатерина, получив известие о кончине Долгорукова, сказала: "Потеря невознаградимая!" - заперлась в своем кабинете и не выходила из него весь вечер.
После смерти князя Долгорукова-Крымского его городской дом на углу Охотного ряда и Большой Дмитровки был в 1784 г. приобретен Благородным дворянским собранием. После проведенной М.Ф. Казаковым перестройки здание стало одним из красивейших в древней столице.
