В прошлой главе мы детально разобрались с завершающей фазой англо-американской войны и её ближайшими последствиями. Теперь же настало время исполнить обещание рассказать о дипломатических успехах Джеймса Монро, 5-го президента США. А прежде всего о главном из них – договоре Адамса-Ониса 1819 года, по которому Соединённые Штаты приобрели Флориду. Но здесь нам – в очередной раз нужно будет перенестись в Старый Свет, в Испанию, чтобы уяснить причину её слабости на переговорах.
Как мы помним, после событий 1808 года испанцы практически утратили власть в собственной колониальной империи – да и вообще не очень-то было понятно (что и послужило где-то формальным поводом, а где-то и реальной причиной для колоний не подчиняться) кто является легитимным испанским правительством. Оба претендента на престол из своей династии – испанских Бурбонов – отец Карл IV и сын Фердинанд VII под давлением Наполеона отреклись от престола. Поставленный же им король Жозеф Бонапарт всеми в Испании воспринимался исключительно как креатура оккупантов. Большую роль в период Пиренейских войн в Испании играли англичане, но они не могли взять на себя управление государством. Кто же правил? 1808 год, восстание в Мадриде, а затем и по всей стране, стало моментом могучего пробуждения национального духа – наряду с эпохой величия времён Габсбургов, это время считается сейчас в Испании одной из самых славных страниц в своей истории. С давних времён на Пиренеях укоренилась сильная система местных региональных представительских властей – кортесов. Можно сказать, что Испания была одной из тех стран, где полнее и дольше всего функционировали институты, характерные для сословно-представительной монархии. На базе ряда подобных кортесов в 1810 году, 24 сентября были созваны новые общенациональные кортесы. Разумеется, ни о каких выборах в воюющей и в значительной мере оккупированной стране говорить не приходилось. Легитимность созданного органа с юридической точки зрения была сомнительной – но это с лихвой компенсировалось общим признанием практически всех сражающихся группировок партизанов-герильяс. 20 февраля 1811 года Кортесы переместились в город Кадис, который и дал им название Кадисских Кортесов. В чём-то парадоксальным, а в чём-то и логичным образом, воюя с постреволюционной, прогрессивной Наполеоновской Францией, испанцы стремительно начали адаптировать и пересаживать на свою почву демократические новации. В октябре 1810 года в попытке удержать владения в Новом Свете был принят закон о правовом равенстве между испанцами и латиноамериканцами, почти тогда же установлена свобода слова и печати. В августе 1811 года издан закон об уничтожении сеньориальных прав и привилегий. В феврале 1813 года была упразднена инквизиция и приняты законы против религиозных орденов; кортесы приступили к конфискации и продаже церковных земель и отменили ряд налогов, которые шли в пользу церкви, ликвидировали цехи и гильдии и установили свободу торговли между метрополией и американскими колониями. В общем, сделано было многое – а апогеем, важнейшим решением Кортесов было принятие в 1812 году Конституции – одной из самых либеральных для своей эпохи. Конституция 1812 года установила конституционную монархию, где законодательная власть принадлежала кортесам и королю, исполнительная — только королю, и принцип народного суверенитета. Король приносил присягу конституции и не имел права распустить кортесы, либо отсрочить время их созыва. Кроме этого провозглашались всеобщее избирательное право для мужчин, свобода личности, неприкосновенность жилища, свобода печати и свобода предпринимательства. Вся Испания буквально кровью расписалась под этой самой новой Конституцией, Кортесы и их лидеры были чрезвычайно популярными.
Но вот в 1814 году французы уходят из страны, а вскоре после этого триумфальные силы Коалиции входят в Париж. На родину вернулся пробывший весь период боёв вне Испании Фердинанд VII – его отец Карл IV был слишком непопулярен, чтобы возобновлять притязания на престол. Да, формально Фердинанд находился в плену – вот только он больше походил на отдых, эдакую французскую вакацию. И тут началось! Как только король освоился, взял в свои руки рычаги управления и понял, на какие силы в обществе и власти может рассчитывать, спустя 6 недель после его прибытия, после настойчивых просьб Кортесов не откладывая поставить под нею свою подпись, Фердинанд объявляет, что не признаёт и отменяет Конституцию. 10 мая яростно протестовавшие Кортесы распускаются, либеральные деятели арестовываются, а Испания получает свою Бурбоновскую реставрацию – даже более консервативную, наглую и ненавистную, чем её более известный аналог во Франции. Помимо прочего ликвидирован был королём и принятый ещё в 1810 пункт, касавшийся уравнения в правах жителей Испании и её заокеанских владений.
Колонии реагируют мгновенно. Если к 1815 году испанцам, где силой, где убеждением в основном удаётся восстановить структуру управления, то в 1816 повсеместно начинается новый этап борьбы за независимость – причём куда более непримиримый и жесткий, чем первый. Уже через год-два большая часть испанских владений в Новом Светезнать не желает короля Испании, успешно отражает попытки войск и роялистов атаковать их, фактически обретая в бою свободу. Сама Испания оказывается абсолютно беспомощной – её войска слабы, они не имеют ни желания, ни сил воевать так далеко от метрополии, и прежде небогатая, страна после Пиренейских войн сделалась откровенно нищей. Наконец, она и сама бурлит и клокочет – и в итоге в 1820 году взорвётся революцией (которую, о жестокая ирония судьбы, будут с санкции держав подавлять…французы). Вообще, поизучав историю зарубежных монархий, понимаешь, что нам с Романовыми ещё сравнительно повезло – откровенно карикатурных, в духе раннесоветских плакатов, монархов в нашей истории, кроме Николая Последнего, грозы кошек и ворон, считай, что не было – может только ещё Пётр III – ну да он царствовал совсем недолго. А вот испанцам на таких “везло” – а тот же Фердинанд VII, несмотря на дружную ненависть большинства подданных и полный провал своей политики по всем фронтам – и внешней, и внутренней, останется на троне до 1833 года. И, что характерно, и до него, о чём тут уже писалось, и, смею уверить, после него, было не сильно лучше.
Итак, ввиду всего того хаоса, который творился и внутри самой испанской метрополии, и, особенно, в колониях, монархии требовались деньги. Где их взять? О, где угодно, сказал бы на это губернатор Флориды, только не здесь! Если уже в период кризиса 1810 года и отделения Западной Флориды провинция была малоразвитой и бедной, то теперь, когда основной источник доходов, связанный с американскими переселенцами, исчез, а кризис Испанской империи в целом и не думал прекращаться, всё окончательно деградировало. Строго говоря, до половины территории Флориды испанцами уже и не контролировалось – там хозяйничали индейцы из племени Семинолов. Эти бравые ребята были горазды на набеги на земли Штатов, в том числе на зажиточную, густонаселённую и очень важную для Юга Джорджию. Естественно им давали по зубам – когда успевали перехватить. Но куда чаще как раз они успевали смыться назад за границу Флориды. Естественно долго так продолжаться не могло. Развязка наступила в 1818 году, когда за дело взялся генерал Эндрю Джексон. Мы уже упоминали его как командующего обороной Нового Орлеана – и ещё вернёмся к нему позже, потому что Джексон сделается 7 президентом США. Это был человек большой личной храбрости, предприимчивый, упрямый, настоящий поборник свободы – причём до степени почти что либертарианца. В некоторых отношениях он напоминал Джефферсона – но по всем азимутам был радикальнее его. Вне всяких сомнений Джексон был так же и расистом – к индейцам он относился с ненавистью и презрением, и всю свою военную и политическую карьеру непреклонно ослаблял и приводил их к покорности самыми жесткими мерами. Но тут дело было не только и не столько в индейцах. В конце 1817 года после очередного рейда Семинолов, американский отряд во главе с Джексоном не только догнал и разбил их, но продолжил преследование и на территории Испании. К середине 1818 года племя Семинолов было полностью разгромлено. Губернатор Флориды в этот период времени был совершенно беспомощен, ни имел никаких ресурсов, чтобы выставить штатовцев силой, так что ему оставалось только тихо надеяться, что разобравшись с индейцами, те уйдут сами. Как бы не так! Джексон уходить и не думал. Мало того, он атаковал и захватил несколько испанских фортов, мотивировав это тем, что, по его мнению, они якобы поддерживали рейды индейцев на американскую территорию! Наметилось явное повторение событий 1811 года, только с одним принципиально важным отличием – если тогда у Испании в союзниках была Британская империя, то теперь англичанам на происходящее было решительно наплевать. Они не собирались не то что объявлять войну, но вообще каким-либо образом комментировать происходящее. Лорд Ливерпуль, упустивший исторический шанс для своей страны, тем не менее, после Гентского мира был последователен в проведении политики сотрудничества и примирения. С учётом того, что он останется во главе английского кабинета до 1827 года, это была достаточно долгосрочная и плодотворная по ряду показателей линия. До некоторой степени англичане могли даже сочувствовать здесь американцам, так как окончательный крах испанской колониальной империи открывал им широкие рынки в Южной Америке. С чисто военной точки зрения Испания так же была совершенно не готова к войне с Соединёнными Штатами – тем паче за Флориду. Так что же, сугубо силовая линия Джексона была верной?
Не совсем. Во всё том же 1818 году в Аахене состоялся первый конгресс Священного союза – очень своеобразного и не всегда действенного, но чрезвычайно представительного и могущественного альянса консервативных европейских монархий. Первейшей своей целью Союз ставил недопущение новых революций, а если таковые произойдут – то их подавление объединёнными усилиями. Политической основной альянса была доктрина легитимизма, ставившая превыше всего священное право монарха, которое тот мог делегировать, или ограничить – но только сам и своей волей. Всё прочее полагалось мятежом. 2 заседания конгресса – 22 и 28 октября были посвящены Испании и проходили по её просьбе. Была зачитана нота испанского двора европейским державам, из которой следовало, что Мадрид сильно обеспокоен восстанием в латиноамериканских владениях и рассчитывает на благожелательное посредничество европейских монархий в переговорах с восставшими, а в случае неудачи этих переговоров на помощь Священного союза в вооружённом подавлении восстания. Мадридский двор выражал также заинтересованность в своём участии в заседаниях Ахенского конгресса. Английский представитель на конгрессе – лорд Каслри заявил, что его правительство в этом вопросе должно считаться с мнением парламента, а он настроен крайне негативно в отношении действий Испании в её колониях. Официальная позиция Лондона по этому вопросу была сформулирована как оказание «добрых услуг» в отношении восставших народов – т.е. британцы на этот раз выступали скорее покровителями тех, кто пересматривал сложившийся в Новом Свете порядок. В итоге Австрия и Пруссия поддержали английскую позицию, только-только принятая в союз и поднятая из статуса побеждённой и оккупированной страны Франция в Ахене придерживалась нейтралитета. Российское правительство изначально высказалось в пользу оказания Испании поддержки, но в то же время подчёркивало желательность проведения испанским двором известных реформ. В целом всё это звучит довольно беззубо – но это – итоговая редакция, а в качестве предложений на конгрессе высказывались и гораздо более радикальные вещи – вплоть до организации вооружённой интервенции Священного союза на американском континенте для восстановления статус-кво.
Президент Монро в свете всего вышесказанного повёл себя как весьма умелый дипломат – благо опыт позволял. Действия Джексона были полной неожиданностью, но президент очень быстро подладился под них, не стал ни дезавуировать формально, ни ликвидировать фактически последствий самоуправства генерала. Это при том, что некоторые члены кабинета Монро требовали немедленной отставки Джексона, в котором не без оснований видели потенциального политического противника президента в будущем, если сейчас ему всё сойдёт с рук, и он выйдет из всей этой истории героем, как при Новом Орлеане. В то же время, не было сделано ставки и исключительно на силу – Джон Куинси Адамс – старший сын второго президента США Джона Адамса и госсекретарь в правительстве Монро был направлен в качестве особого полномочного представителя с целью заключить договор с испанцами, который легитимизировал бы поглощение Флориды Соединёнными Штатами. Сочетание крепкой дубины и доброго слова сработало как нельзя лучше – ну а в первую голову сработал уже в те годы старина доллар. 22 февраля 1819 года в Вашингтоне, который как раз к этому времени более-менее оправился от визита красных мундиров, был подписан договор Адамса-Ониса, где первый был госсекретарём, а второй – министром иностранных дел Испании. Формально согласно этому документу Флорида передавалась США безвозмездно – но, как часто бывает, есть нюанс. Американское правительство взяло на себя оплату долгов испанского правительства перед гражданами Соединённых Штатов – а таковых накопилось немало. Была сформирована особая комиссия, которая с 1821 по 1824 годы собрала 1859 претензий, касающихся 720 инцидентов. По этим искам правительством было выплачено 5 454 545 долларов. На итог по бумаге за Флориду не заплатили и цента, фактически она обошлась казне примерно в 5,5 миллионов, но реально эти миллионы не покинули ни территории США, ни их экономики. Просто блестяще, господа Адамс и Монро, снимаю шляпу! И это ещё не всё. Помимо прочего были урегулированы и старые вопросы западных границ США – те, которые оставались открытыми ещё со времён Луизианской покупки. В результате переговоров было решено, что граница пройдёт по реке Сабин от её устья на север вверх по течению до 32-й параллели, от 32-й параллели на север до Ред-Ривер, по Ред-Ривер на запад до 100-го меридиана, по 100-му меридиану на север до реки Арканзас, по реке Арканзас вверх вплоть до её истока, от истока Арканзаса на север до 42-й параллели, и по 42-й параллели на запад до Тихого океана. В добавок испанцы умудрились уступить даже то, что им в действительности не принадлежало – но чем с успехом позднее воспользуются гораздо более оборотистые штатовцы – права на Тихоокеанское побережье континента к северу от собственных реальных владений! Испанские претензии на Орегонскую землю восходили к такому бородатому документу, как папская булла Inter caetera аж 1493 года, отдававшей Испании все территории Северной Америки, и немногим более свежим действиям Васко Нуньеса де Бальбоа, провозгласившего в 1513 году все земли, прилегающие к Тихому океану, владением Испанской короны. Чтобы подкрепить эти 250-летние притязания, в конце XVIII века испанцы установили (сугубо формальным образом – буквально “два домика, да три калеки в них”) несколько торговых и военных постов на территории современной Британской Колумбии, а также устроили церемонию провозглашения испанского суверенитета аж на Аляске – чему сильно удивились, надо думать, в Русско-Американской компании. По договору 1819 года Испания передала Соединённым Штатам все свои претензии на земли к северу от 42-й параллели. И наступит час, когда США этим предлогом воспользуются. Что же пообещали испанцам взамен за всё вышеперечисленное? Да практически ничего! Соединённые Штаты гарантировали неприкосновенность границ испанской Мексики и, особенно, Техаса. Из всех указанных регионов испанцы вылетят пробкой буквально через несколько лет. В 1821 году будет провозглашена Первая Мексиканская империя, которую довольно скоро признают и США, и, что не менее важно, англичане. Больше шансов вернуться сюда у Испании уже не будет – как, впрочем, и во Флориду.
Вообще к началу 1820-х Соединённые Штаты, частично волею случая, частично благодаря своим усилиям и дипломатии, оказались в весьма выгодном международном положении. Все великие державы были настроены по отношению к США либо дружественно, либо нейтрально, а главное – были неспособны помешать могучей волне американской экспансии на Запад, которая уже, конечно, началась, но ещё и близко не достигла того масштаба, который очень скоро примет в мирные и спокойные годы. Великобритания при Ливерпуле продолжала придерживаться линии на развитие сотрудничества, взятой сразу после Гента – её наилучшим выражением после упомянутой демилитаризации Великих Озёр стала подписанная в Лондоне 20 октября 1818 года Конвенция, которая решила задачу огромной важности для США. Формально она устанавливала границу между Соединёнными Штатами и Канадой по 49-й параллели – и США пришлось даже поступиться маленьким (и почти безлюдным на 1818 год) участком земли севернее положенной линии в бассейне реки Молочная. Фактически же Конвенция признавала и легитимировала всю Луизианскую покупку и те колоссальные приобретения, которые были сделаны американцами. Британия могла бы найти тысячу причин для того, чтобы частично, либо полностью оспорить как передачу территории от испанцев к Наполеону, так и её дальнейшую продажу. С учётом того, что ни испанцы, ни французы не смогли бы ответить на такой элементарный вопрос как "Каковы точные границы того, что вы уступаете?", можно было придумать массу претензий того или иного калибра. Но нет. Вообще решается множество разноплановых "технических" вопросов, которые, тем не менее, будучи юридически оформленными, сильно упрощали штатовцам жизнь – например в том же 1818 году с англичанами был заключен договор о правилах рыбной ловли в Атлантике. Нерешённой осталась только проблема Орегона – северной части будущего Тихоокеанского побережья США. Испанцам во главе с Онисом было легко уступить то, чем они реально не владели. А вот англичане и компания Гудзонова залива помаленьку, но начали коммерческое освоение района реки Колумбия. Проникали туда и переселенцы из Соединённых Штатов. Создавались фактории, миссии, но всё это происходило ещё очень медленно – для Великобритании это был неприоритетный регион для колонизации, а США просто не могли так много и так быстро проглотить. Ситуацию оставили в подвешенном состоянии – но по большей части, как ни странно, из лучших побуждений – дело было спорное, а подрывать и ставить под сомнение принципиальные основы Конвенции ни при её подписании, ни после, никто не хотел. Так что 49-я параллель стала границей до рубежа Скалистых гор, а далее территория Орегон объявлялась находящейся в совместном владении. Конфликты ещё возникнут и даже станут дольно острыми – но это случится куда позже – только в 1840-х.
Ну а кроме Британии? Другая мощная морская держава – Франция после Наполеоники была не в том положении, чтобы проявлять какую-либо внешнюю активность без дозволения бывших союзников по Коалиции. Пруссия и Австрия были сугубо сухопутными, континентальными странами и не имели в Новом Свете решительно никаких интересов. Россия имела кое-какой флот и владения в Новом Свете, но напрямую наши интересы со штатовскими ещё нигде пока не сталкивались. Испания и в XVIII веке не вполне соответствовавшая статусу великой державы, теперь лишилась его окончательно. Её флот сгинул в ходе войн с Англией, её огромные колонии дружно восстали, и к 1820-м годам стало ясно, что если испанцам кто-то крепко не поможет, то они обретут независимость. В случае с той же Флоридой Испания показала, что она для США не соперник. Но именно испанская слабость едва не сыграла с США злую шутку.
Выше уже писалось о том, что король Фердинанд VII в итоге допрыгался до революции. Первым началось в 1820 году выступление в Кадисе – том самом, где некогда Кортесы принимали Конституцию, а очень скоро – почти так же быстро и дружно, как в 1808 против внешнего врага, поднялась вся страна. 9 марта Фердинанд, сообразивший, что если он этого не сделает, то его выбросят, как старый мусор, а то ещё и казнят, восстанавливает действие Конституции 1812 и целого ряда других прогрессивных законов и актов. В том числе, например, отменяется вновь инквизиция, которую король умудрился после возвращению в Испанию в 1814 восстановить. Не вдаваясь в весьма интересные, но и весьма длинные испанские подробности, скажу, что революция, как это нередко бывает, стала постепенно углубляться и прогрессировать даже помимо воли ряда первоначально подтолкнувших процесс деятелей. Весьма быстро встал вопрос не только о политических правах, но и перераспределении собственности – в первую очередь земельной. Огромные владения имела церковь, крупная аристократия, во то время как простой народ страдал от малоземелья. Причём если ранее существовал непростой, но всё же путь – эмиграция в Латинскую Америку, где было, конечно, много проблем, но уж чего-чего, а земли хватало, то теперь эта дорога оказалась закрыта. Сформировалась группа контрреволюционной оппозиции, которая вместе с королём стала усиленно пытаться переломить общественное мнение внутри Испании – в первую голову с опорой на священников-проповедников, а когда не вышло, то изображать перед монархами Европы драму будто бы торжествующего в стране якобинского демона, который ещё чуть-чуть, да как вырвется, как начнёт крушить! А ближе всех Франция, которая с большим трудом переваривает вернувшихся Бурбоннов и эмигрантов – и вот если полыхнёт и там, то тогда пиши пропало – новое издание Революционных войн. В реальности это был очень маловероятный сценарий, но Фердинанд VII сотоварищи просто таки выклянчивали интервенцию – и в итоге добились своего. В 1823 году уполномоченная Веронским конгрессом Священного Союза армия Франции (что, к слову, ясно свидетельствует о реальном весе рисков перекидывания революции на Францию – был бы он так высок, солдат в синих мундирах, из которых подавляющее большинство некогда служило под знамёнами Бонапарта, в Испанию бы не отправили) вторглась на Пиренеи и в период с апреля по ноябрь восстановила абсолютную монархию. Причём сперва Фердинанд VII под давлением революционеров объявил войну вторгшимся французам (позднее он утверждал, что сделал это едва не с клинком у горла, что наглая и полная ложь), а после казнил за измену нескольких своих генералов-революционеров, несмотря на то, что сам же объявил "всеобщую амнистию". Подобное поведение вызвало отвращение даже у интервентов – командующий французов герцог Ангулемский, сам бывший эмигрант и ярый монархист, демонстративно уехал из Мадрида в день казни генерала Риего, тем самым умыв руки. К слову сказать, в США обо всём этом знали, а в 1824 году испанский эмигрант Ф. Мехиа даже представил в Филадельфии на суд публики трагедию в пяти актах под названием: "Не бывать соглашению с тиранами, пусть умрут те, кто к этому стремятся, или Смерть Риэго и Испания в оковах".
Какое отношение ко всему этому имеют дела Нового Света? В реальности - почти никакого, но тогда все полагали, что самое прямое. Дело в том, что был весьма значительный риск того, что в рамках антиреволюционной борьбы Священный Союз санкционирует и организует интервенции не только на территории самой Испании, но и в её колониях. Собственно, в самом деле, решение Веронского конгресса 1822 года не содержало уточнений где именно надлежит восстановить во всей полноте власть монарха. Была обозначена просто Испания, при этом большинство участников конференции на 1822 год независимости стран Южной и Латинской Америки не признавали. Вот именно в этих условиях и рождается Доктрина Монро. Знаменитая, изрядно мифологизированная, якобы бывшая едва не первой ступенью просто-таки иезуитского плана США по выстраиванию собственного глобального доминирования и нового мирового порядка, в действительности она была документом сколь своевременным, столь и дипломатически выверенным. Оба ключевых автора Доктрины – президент Джеймс Монро, именем которого она была названа, и госсекретарь Джон Адамс Младший были талантливыми переговорщиками, но одно дело – переговоры по тем или иным частным случаям и с определённым набором участников, и совершенно иное – выработка масштабного обобщающего документа, который (хотя его создатели, конечно, вряд ли это предполагали), станет основой политики США на ближайшие 80лет. Про Доктрину пишут, что она едва ли не объявляла весь Новый Свет как сейчас бы сказали "зоной исключительных интересов" США. Реальность была много скромнее – и многомерное, интереснее. Собственно, оглашение Доктрины состоялось в послании президента к Конгрессу. Интересующая нас часть там звучала так:
«По предложению Русского императорского правительства… посланнику Соединённых Штатов в Санкт-Петербурге даны все полномочия и инструкции касательно вступления в дружественные переговоры о взаимных правах и интересах двух держав на северо-западном побережье нашего континента… В ходе переговоров… и в договоренностях, которые могут быть достигнуты, было сочтено целесообразным воспользоваться случаем для утверждения в качестве принципа, касающегося прав и интересов Соединённых Штатов, того положения, что американские континенты, добившиеся свободы и независимости и оберегающие их, отныне не должны рассматриваться как объект будущей колонизации со стороны любых европейских держав.
…Мы всегда с беспокойством и интересом наблюдали за событиями в этой части земного шара, с которой у нас не только существуют тесные взаимоотношения, но с которой связано наше происхождение. Граждане Соединённых Штатов питают самые дружеские чувства к своим собратьям по ту сторону Атлантического океана, к их свободе и счастью. Мы никогда не принимали участия в войнах европейских держав, касающихся их самих, и это соответствует нашей политике. Мы негодуем по поводу нанесённых нам обид или готовимся к обороне лишь в случае нарушения наших прав либо возникновения угрозы им.
По необходимости мы в гораздо большей степени оказываемся вовлечёнными в события, происходящие в нашем полушарии, и выступаем по поводам, которые должны быть очевидны всем хорошо осведомлённым и непредубеждённым наблюдателям. Политическая система союзных держав существенно отличается в этом смысле от политической системы Америки… Поэтому в интересах сохранения искренних и дружеских отношений, существующих между Соединёнными Штатами и этими державами, мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности. Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой-либо европейской державы. Но что касается правительств стран, провозгласивших и сохраняющих свою независимость, и тех, чью независимость, после тщательного изучения и на основе принципов справедливости, мы признали, мы не можем рассматривать любое вмешательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого-либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединённым Штатам».
Ну а теперь с толком и по порядку. Во-первых, поводом к появлению Доктрины названы переговоры с Россией. Почему? Потому что именно Россия была душой и главным двигателем Священного Союза. Британия в него не входила, австрийский канцлер Меттерних смотрел на него с огромным скепсисом, Пруссия была заинтересована лишь в гарантии того, что в случае нового усиления Франции против неё выступит единый фронт держав – и ни в чём более, сами французы пытались использовать участие в Союзе как средство собственной политической реабилитации. Т.е. Джеймс Монро, не говоря этого прямо, предлагает обратить внимание на его слова, его Доктрину именно Священному Союзу, который может решиться на вмешательство в дела Нового Света. Далее следует ключевая мысль " Мы никогда не принимали участия в войнах европейских держав, касающихся их самих, и это соответствует нашей политике. Мы негодуем по поводу нанесённых нам обид или готовимся к обороне лишь в случае нарушения наших прав, либо возникновения угрозы им". Вот то, что обещает Монро – неучастие США в большой европейской политике, фактически – отказ от притязаний на статус великой державы, ведь речь идёт даже не только о Европе – далее Монро говорит: " Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой-либо европейской державы". Этот пункт особенно важен для британцев. Монро ставит крест на идеях периода Мэдисона о полном господстве США над Северной Америкой и завоевании Канады. Почему? Конечно реальная подоплёка – нежелание и невозможность для Соединённых Штатов вступать в новый конфликт с Великобританией, но есть и превосходное формальное обоснование. Канадцы сами не пытаются восстать! Они не сражаются за независимость и не желают её! С другой стороны, есть те, у кого дела обстоят ровно наоборот – это испанские колонии. США не станут более, как в случае с Флоридой, пользоваться их слабостью и напрямую поглощать, ведь " Мы не вмешивались и не будем вмешиваться в дела уже существующих колоний или зависимых территорий какой-либо европейской державы". Но вся эта масса уступок и самоограничений будет возможна в том случае, если державы Европы гарантируют некоторые вещи взамен: "…Американские континенты, добившиеся свободы и независимости и оберегающие их, отныне не должны рассматриваться как объект будущей колонизации со стороны любых европейских держав". Это означает, что уже сложившиеся государства не должны быть объектами нападения. Иначе: "мы не можем рассматривать любое вмешательство европейской державы с целью угнетения этих стран или установления какого-либо контроля над ними иначе, как недружественное проявление по отношению к Соединённым Штатам," – т.е. вот в этом варианте США выступят.
Монро сумел именно в тех формулировках, которые могли быть приняты европейцами, и именно в тех выражениях, протолкнуть документ, который не только обеспечивал национальные интересы США на настоящем этапе истории, но и давал роскошный задел для будущих поколений, которые по мере изменения баланса сил могли не меняя прежней буквы Доктрины, начать по сути её перетолковывать. Например зона действия Доктрины взята предельно широко – это всё полушарие. В 1821 году подобный размах смотрелся как фигура речи – Штаты никак не могли оказать влияния на события, происходившие, например, в Чили, Аргентине, Парагвае или Бразилии. Действенность Доктрины на момент её провозглашения ограничивалась реально лишь Мексикой. А что будет к концу века? Во вторых, нет ни слова ни о санкциях, ни о защитных мерах, только констатация факта – если европейцы попытаются устанавливать контроль над оформившимися государствами Нового Света, то США будут это воспринимать как угрозу. В реалиях 1821 это было лишь декларацией – только, опять же, в случае Мексики США могли бы оказать какую-то помощь. Естественно и речи не было о том, что какой-нибудь экспедиционный корпус отправится в Старый Свет, с тем чтобы покарать страну, осмелившуюся нарушить положения Доктрины. А что будет ко времени Испано-Американской войны, например? Или ещё позже? Самой действенной мерой – и самое смешное, что в этом нет явной лжи, для стран Америки, чтобы не подпасть под влияние держав Европы, это добровольно согласиться подпасть под влияние "своих" Штатов! Потом, сама формулировка о колонизации – если в 1821 году речь шла только о том, что США как-то отреагируют на прямое военное вторжение, то к концу XIX века США будут весьма негативно относиться даже к иностранным инвестициям в страны Нового Света, если они не были, конечно, инвестициями самих Штатов – ведь это же тоже форма зависимости! В 1912 году США вторгнутся в Никарагуа и оккупируют страну до 1933 года фактически за то, что она согласилась принять(!) довольно крупные инвестиции европейский компаний в собственную транспортную инфраструктуру, чтобы было воспринято в Вашингтоне как подготовка к возможному строительство Никарагуанского канала с доминирующим капиталом Старого Света в нём!
Когда США были слабы, доктрина Монро была ещё и призывом к солидарности стран Нового Света – новые страны Латинской Америки должны были видеть обстановку так – США – ключевой гарант их независимого существования, а значит США необходимо поддерживать и способствовать укреплению их собственной безопасности.
Доктрина была оглашена очень вовремя – Европа ещё не вполне оправилась от Наполеоники, не желала новых крупных войн, а с другой стороны уже нацеливалась на Восток, слабость которого продемонстрировал и Наполеон своим Египетским походом, и последние наши войны с Турцией и Персией. Вся масса обозначенных выше факторов привела к тому, что Доктрина, которую никто официально не подписывал и не признавал, "взлетела" и сделалась действенной. Испанские дела ограничились одной Испанией, а все государства Европы молча приняли Доктрину к сведению, чтобы через десяток-другой лет воспринимать её уже как данность. Для самих же Штатов она и наладившиеся отношения с Англией привели к длительное время сохранявшейся и оказывавшей самое благоприятное воздействие на экономику диспропорции между размерами, населённостью и развитием США с одной стороны и размерами их армии и флота с другой. На уровне идей и пропаганды это преподносилось так, что чуть не каждый взрослый мужчина – потенциальный минитмен, и, "если Родина скажет надо", то… На самом же деле Штаты хранил дипломатический талант президента Джеймса Монро и его госсекретаря и позднее сменщика Джона Куинси Адамса.
Но этим вклад Монро в будущее благополучие и стремительное развитие Соединённых Штатов не ограничился – он же в лучших традициях дипломатии, которая есть искусство компромисса, установил его и в отношениях Севера и Юга, которым очень скоро предстояло неминуемо ещё более обостриться.
