«Тепло» – говорю про себя, опрокидывая остатки воды из складного пластикового тазика на собственное обнаженное тело. Может, не так это и плохо, что горячей воды нет уже больше недели, может зря я проклинаю все существующие службы XXI века, которые почему-то ещё не изобрели способ нагревать её в современных жилых кварталах, во время ежегодной летней «всероссийской профилактики оборудования». Может, вся эта возня с тазиками, чайниками – всё это бытовое проклятье приблизит меня к самой себе?! Вот уже несколько минут я не слышу чужих голосов, не вижу медийных лиц, не повторяю навязчивых мотивов.
Я закрываю глаза и вижу, как в полутьме деревенской бани, маленьким ребенком, силюсь запомнить, чтобы потом вовремя сообразить: где крутой кипяток, а где студеная вода. В густом пару лицо бабушки кажется ещё более мистическим и строгим, когда она, подчеркивая каждую фразу, повторяет инструктаж. Как же страшно обвариться – именно этим грозило любое неловкое движение в тумане вечернего купания. Но вся серьёзность ситуации обнаружилась значительно позже. Уже в очень сознательном возрасте я узнала, что в моей семье таким способом кто-то случайно расстался с жизнью. Не кто-то, конечно, а вполне себе реальный человек. Но почему я так сказала? Да потому! Оттого, что я не дорассказала эту историю целиком и подробно, она как бы и не существует, и человек – не человек, а кто-то там. И в сознании читающего он никак не выглядит, ничем не примечателен: ну, умер и умер. Но к этому я еще вернусь... Так вот, по мере моего взросления, всё чаще и чаще до меня доносились слухи и правдивые истории, как кто-то сварился в кипятке или угорел. Плюс еще одна фобия в копилочке – никогда, никогда не оставаться одной в парной!
«Холодно» – продолжает внутренний голос, пока я выбираюсь за пределы акриловой ёмкости. Спасибо. Без осечек на этот раз. Действительно холодно. Только на днях, я многократно облажалась с ответом. «Что ты чувствуешь?» – заботливо повторял женский голос по видеосвязи. «Что ты сейчас чувствуешь?» – подсказывал он, не услышав ничего на этом конце. «Что ты чувствуешь?» – этот вопрос настойчиво долетал до моего рассеянного ума, не находя отклика у вопрошаемого. - АААА!!! Ну, казалось бы, это же я, вдоль и поперёк изученный/измученный собой человек, я – Анна Тананыкина, мне 30 лет, я окончила Театральную Академию на Моховой....АААА!!! «Что ты чувствуешь?» – Я всегда знаю, что чувствую, кого люблю, а кого ненавижу, я могу привести десятки примеров того, что мне подходит и не подходит в этой жизни, но я не понимаю, что сейчас чувствую, не понимаю ничего, не могу выдавить из себя ни слова и только исступленно мотаю головой как автомобильный болванчик. «Я чувствую ви-не-грет!!!»» – выпаливает моя разгоряченная голова, как будто отдельно от меня живущая и выхватившая это слово в каком-то поле невидимых идей.
«Теплее» – думаю, вытираясь махровым полотенцем. Нет, стопам уже некомфортно стоять на плитке. На плечах еще остались капли воды, и неуместно холодный, но великодушно прощенный за это июньский питерский воздух делает их нестерпимыми, противными. Жаль, что я не могу отряхнуться, как собака, как волк! Подробно вытираю капли. Это терапия, девочка моя. Терапия...терапия...терапия... терпи.
«Совсем тепло, даже горячо» – зимняя толстовка и штаны на лямках уже на мне, и ощущения совершенно точно такие. Спускаюсь в лифте. Усмехаюсь. Хорошо, хоть лифт работает (пару часов назад в доме выбило пробки). Держа в руках мешки с мусором, разглядываю свой нелепый наряд в зеркале, занимающем всю заднюю стенку лифта. Мне нравится выглядеть нелепо, носить вещи, не выдающие ни возраста, ни статуса, ни пола? Я в самом деле так чувствую себя внутри, потому что бесспорно на всю голову двинутая? Или мне хочется, чтобы с меня стало меньше спросу: а чего от нее ожидать, если она «с приветом»? И чей же это спрос на самом деле, кто же без конца глядит на меня строгими глазами, укоряя: только не обосрись? – Точно не я. Не я, не я, не я, не я – виляю всем, чем можно вилять, в нетерпеливом ожидании, когда уже откроются двери лифта!
«Прохладно» – вдруг звучит честный диагноз. Свободная от мусора, делаю круг во дворе дома. Покрытие для бега мягкое, пружинит. Толстовка слишком огромная. Я чувствую, как при ходьбе плюшевая изнанка мягко касается моей кожи, но расстояние от тела до одежды такое большое, словно между ними ещё огромная рубашка из воздуха. Воздух окутывает меня, и то, что должно скукоживаться – скукоживается. То, что принято замазывать на фото в социальных сетях, то, что не применяется мной по назначению, а лишь тонет в бесформенном и безразмерном балахоне, в бесконечности дней моей конечной жизни – сжимается от холода.
Последние полкруга и домой. Помню, как месяц назад стояла в ванной, из крана валил роскошный поток горячего блаженства – о, как я была далека от осознания своего счастья! Как бы теперь, вернувшись в ледяную квартиру, повторить этот фокус! Но нет... и ничего этого повторять не нужно, и стереть бы из памяти это неприкаянное тело, выводившее на запотевшей от пара плитке: «Я хочу жить! Я хочу любить!». Трое детей, неистово отбирающих друг у друга какой-то едва различимый в их ладошках предмет, врываются истошным воплем в мои уши, я оборачиваюсь. Замедляя ход, как бы проверяя, не показалось ли мне, всматриваюсь в лицо пятилетнего клопа. «СУК.!» – не унимается он, выдерживая этот взгляд. «Ты уверен?» – переспрашиваю я беззвучно. «СУК.! БЛ...! ДОЛБА..!» – отчетливо выстреливает ребёнок, продолжая отнимать у товарищей что-то маленькое, но важное, и настаивая взглядом в мой адрес, что, в конце концов, имеет право так выражаться в сложившейся непростой ситуации. Глаза мои, нетрудно догадаться, уже окончательно вываливаются из орбит, как вдруг, я начинаю различать, что в этой нецензурной шарманке (а парень не унимается), напрочь отсутствуют окончания слов. Я бы даже сказала, не только окончания, а целые части! И, в общем, кажется, джентльмен сделал легальным свой способ самовыражения. Подумать только! Ведь он же не сказал ничего дурного! А то, что он произносит – это даже не слова. Слов-то таких не существует. То есть, как бы ничего и не было...
Маршрут повторяется в обратном порядке. Бегу, спешу, мчусь. Согреваюсь, уже открывая дверь в квартиру, куда сосредоточенно несу свой «ви-не-грет». А там, среди прочего, слова бабушки: «Саша умер в шесть месяцев, он был 1936-го года рождения. Это ещё до войны было, в бане сварился».
Всё. В баню я точно не пойду. Хватит. Буду продолжать мыться из тазика до 8 числа.
Захожу на кухню, сажусь за ноутбук.
Встаю из-за стола, беру компьютер с собой, несу его в комнату.
Открываю секретер, за которым в последний раз писала сценарий короткого метра аж год назад. Провожу ладонью по пыльной поверхности, кладу лэптоп, подставляю стул: «Горячо, ещё горячее».
Да. Это мой стол, это моё место. Пишу... - «Кипяток».
Игра окончена.