оглавление канала
Всю дорогу, пока Александр ехал до этого треклятого поселка, он пытался придумать, как будет лучше сделать, чтобы не привлекать особого внимания к его связи с Циркачом. Ведь незаметно появиться в поселке не получится, да и огородами по-пластунски пробираться к дому, где тот живет, ему вроде бы и не с руки. Наконец простая мысль пришла ему в голову. Он возьмет и просто приедет к деду, как там бишь его, не то Андрею, не то еще как. Не важно, на месте разберемся. Так вот, приедет он к нему, как к человеку, который и нашел этого Стрелецкого, как к свидетелю, чтобы расспросить. А там уж как-нибудь умудрится «познакомиться» с Циркачом, или даст ему знак, чтобы встретиться где-нибудь подальше от чужих глаз. Ему показалось, что идея неплоха и не должна вызвать недоумения у того же участкового, который по должности хоть и обязан оказывать Ольховскому всяческое содействие, но при этом, доверия вовсе не вызывал, да и вообще, был мужиком мутным и Ольховскому непонятным. Поэтому, по прибытии в поселок, Александр направился сразу к дому старика, где сейчас и должен был находиться Циркач.
По дороге он усиленно вспоминал имя старика. Наконец вспомнил. Деда звали Авдей. Подъехав к дому и выйдя из машины, Ольховский направился прямо к калитке, и закричал во все горло:
- Хозяева!!! Есть кто дома?
Этим своим воплем он надеялся привлечь внимание не только деда, но и Циркача. Голос начальства тот должен был узнать и определить безошибочно. К удивлению Александра, из дверей дома вышел какой-то незнакомый мужчина. Ольховский на мгновение растерялся. Этого мужика он видел впервые. Тот неторопливо подошел к калитке и поздоровался. Весь его облик, неспешные и какие-то основательные жесты, прищур карих, почти черных глаз, короткий ежик темных волос, небольшая «шкиперская» бородка, а главное взгляд, все это вызывало у Александра некое чувство тревоги, если не сказать явного опасения. Так, выходя на ринг, боец смотрит на противника и мгновенно, одним взглядом охватывая соперника взглядом, оценивает его. Так вот, перед Сашей стоял опытный «боец». Сделав приятное лицо, и вложив в свой голос максимум доброжелательности на какую только был способен в данный момент, он запел:
- Здравствуйте. А я вот к Авдею … Силуяновичу, - с трудом вспомнил он отчество старика. – Хотел с ним потолковать о его «находке» на Плакучем. – И без перехода, меняя интонацию на «бдительную», - А вы, собственно, кто такой будете?
Обычно, посторонние люди всегда несколько терялись при подобной смене тона разговора. Этот же, даже глазом не моргнул, и продолжал с прищуром, который уже начинал бесить Ольховского, рассматривать нежданного гостя. Неторопливо, несколько тягучим голосом, тот ответил:
- А я племянник деда Авдея.
И все. Не имени не назвал, ни причины своего здесь появления, ни одного лишнего слова больше. Никакой дополнительной информации, на основе которой, можно было бы сделать хоть какой-то вывод. Повисла неловкая пауза. Ольховский переминался с ноги на ногу, лихорадочно придумывая, что бы сказать такого, чтобы не упустить инициативы в разговоре. Наконец, изменив тон на почти официальный, спросил холодно:
- А где сам хозяин? Мне обязательно нужно с ним поговорить.
Не отрывая от собеседника изучающего взгляда, мужчина ответил, по-прежнему растягивая слова:
- А его нет дома. И будет не скоро. За травами в лес ушел.
Ольховский слегка растерялся. Что предпринять в сложившейся ситуации он не знал. Циркач об отсутствии Авдея и появлении нового человека ничего ему не докладывал. И уйти, как говорится, несолоно хлебавши, он просто не мог. Циркач на улице не показывался. Может его тоже дома нет? Не любил Александр Евгеньевич глупых ситуаций, ох не любил. Но делать было нечего, пришлось проглотить. Он скорчил растерянную физиономию (причем, притворяться особо не пришлось), и пробормотал голосом с некоторой долей конфузливости:
- А вы не угостите меня чаем? Видите ли, я очень рано выехал из дому и позавтракать не успел. А столовых у вас тут нет. Да и с вами мне бы тоже побеседовать. Вдруг, что новое для себя узнаю о находке вашего дядюшки? – Не удержался под конец от ехидства при слове «дядюшка» он.
Мужчина с некоторым удивлением вскинул бровь, но калитку открыл и сделал приглашающий жест. Несколько суетливо, Ольховский просочился внутрь двора, злясь на себя и негодуя на Циркача. Какого… он не сообщил, что деда нет и человек новый появился?! Только бы встретиться с ним в соответствующей обстановке, вот тогда бы он с ним поговорил «по душам». А теперь ему придется корчить из себя дурака, да разговоры разговаривать с этим мужиком! Вообще, он чувствовал себя несколько по-дурацки. Его напрягало буквально все. И внезапное отсутствие этого проклятого деда, так не вовремя умотавшегося за травами, и человек, идущий позади него, чей насмешливый взгляд он ощущал почти физически. Но он так же понимал, что иначе ему просто не удастся поговорить с Циркачом. И вообще, все, что происходило в этом поселке в последнее время навевало на него какую-то тоску и некую загнанность. Точно такое же чувство у него возникло буквально вчера, когда он выходил из станции метро. Все это сводилось только к одному: он утрачивает, или почти утратил, контроль над ситуацией. А это в его положении было недопустимо!
Тем временем, они вошли в дом, и его сопровождающий, опять-таки, жестом, пригласил его сесть за стол. Да, разговорчивым этого мужика назвать было сложно. Но предпринять что-то было необходимо, и он заговорил первым:
- Я слышал, что Авдей Силуянович комнаты сдает. – Закинул он пробный камень.
Проклятый мужик с ухмылкой кивнул головой, поставил перед ним кружку с чаем, и откинув полотенце с накрытой миски в которой лежали какие-то шанежки, коротко ответил:
- Сдает…
И вновь замолчал, словно говорить-то научился только сейчас, поэтому и слова ему давались с трудом. Но Ольховский все еще не сдавался.
- Говорят, и сейчас еще у него квартирант живет…
Мужик, словно эхо, отозвался:
- Живет…
Ольховский был его готов за эту односложность пристрелить. Но злость сдержал, сделав вид что пьет из кружки. Нет, такого быть не может, чтобы какой-то урод его обыграл. Ему приходилось раскалывать орешки и потвёрже, и он это сейчас наглядно докажет.
- А случаем, не вам сдает-то? – Продолжил Александр беря в руку какую-то постряпушку.
Собеседник (если его вообще можно было так назвать, потому как, и беседы-то никакой, по сути и не было) просто молча помотал головой, мол не я. Ольховский начал уже сатанеть. Но пришлось сдержаться. Дело прежде всего. Он жевал какой-то пирог, вкуса которого не различал, и припивал все это чаем, пытаясь сообразить, что же еще предпринять. Но тут раздались шаги, и в маленьком коридорчике, по-видимому, ведущем в другую часть дома появился Циркач. Александр от неожиданности чуть не расплескал чай из кружки и натужно закашлялся. Во-первых, подобное появление, вот так, при постороннем, можно сказать в лоб, противоречило всяческим правилам конспирации, которую необходимо было соблюсти во что бы то ни стало. А, во-вторых, он не узнал своего агента. Осунувшееся лицо, пегие отросшие волосы, трехдневная щетина на лице, делала его похожим на бомжа. А главное, из глаз исчез огонек азарта, взгляд был тоскливым и потухшим. Циркач остановился в дверях разглядывая своего шефа, и задумчиво проговорил, словно не осознавая, что они находятся не одни на этой кухне:
- Здравствуйте, Александр Евгеньевич. Какими судьбами? – А потом, обращаясь к мужчине замершему настороженно возле печи. – Корнил, это ко мне. Ты не оставишь нас на несколько минут? – Голос Циркача звучал почти умоляюще, и это было страннее всего.
Ольховский даже не смог разозлиться. Он просто с обалдением смотрел на своего агента, совершенно не понимая, что происходит. Мужик, к которому Циркач обратился по имени Корнил, оценивающе посмотрел с прищуром на Александра. Циркач, заметив этот взгляд, как будто оправдываясь, проговорил со слабой и какой-то грустной улыбкой:
- Не волнуйся… Здесь он ничего мне сделать не сможет…
Ольховский от такого поворота дела окончательно утратил дар речи. Просто сидел и, глупо хлопая ресницами, смотрел на Николая. Корнил, словно сделав для себя некий вывод, кивнул головой, и вышел за дверь. Циркач нетвердой походкой подошел к столу, придвинул табурет и устало, словно древний старик, опустился на него. Пока Александр Евгеньевич пытался прийти в себя от эдакой метаморфозы, произошедшей с агентом и от всей ситуации в целом, Николай заговорил.
- Александр, послушай, я выполнил свою работу. Слежка ни к чему не привела. Они исчезли, и я не знаю куда. Но могу только предположить, что ушли вместе со стариком. Подчеркиваю, могу только предположить это. Ведь эта женщина – знахарка. А Авдей говорил, что они за какими-то корнями ходят далеко в лес осенью. И, думаю, этот найденыш ушел вместе с ними. Вот и все. Ваша аппаратура сгорела не по моей вине. Больше я не могу вам быть полезным ничем. – Голос у говорившего звучал глухо, словно из бочки. На лице была вымученная улыбка, когда он закончил. – Я заболел. Что-то со мной случилось в лесу, когда я хотел проследить за объектами. Только, я не помню, что именно со мной произошло. Авдей обещал меня вылечить, когда вернется. Так что дальше – сам.
И тут Ольховский, наконец-то пришедший в себя, зашипел на него будто газовый баллон, в котором открыли вентиль:
- Ты что тут, в этой дыре совсем с ума сошел?! Ты что несешь???!!! Мало того, что ты запорол все дело, ты еще открылся перед этим неизвестным мужиком!!! Теперь об этом скоро весь поселок узнает, и, как следствие, объекты наблюдения тоже!!! И поверь мне, тебе это так просто с рук не сойдет! Ты меня знаешь!!!....
Он еще хотел сказать многое, но тут Циркач его удивил, хотя казалось, что, уже больше и некуда удивляться. Он поднялся с табурета, и, опираясь обеими руками о стол, смяв при этом расстеленную скатерть в веселенький розовый горошек, и навис над Александром, словно кусок скалы, готовый вот-вот свалиться на голову.
- А ты меня не пугай. Я ведь тоже много чего знаю о твоих делишках. Не один год вместе. Или забыл…? – Взгляд его недобро сверкнул, и он на минуту стал похож на прежнего Циркача, которого Ольховский всегда знал. Но это длилось недолго. Взгляд потух, Николай распрямился, и проговорил прежним уставшим голосом. – Шел бы ты отсюда, пока хуже не стало. Мне тебе больше нечего сказать.
После этих слов он развернулся и, сутулясь, побрел обратно в коридор, откуда внезапно появился. И не успел Ольховский что-то предпринять или сказать вслед уходящему человеку, как дверь распахнулась и на пороге возник Корнил. Он посмотрел на Александра так, что тому захотелось забиться, как таракану в какую-нибудь щель и даже усов оттуда не высовывать. Это чувство было для Ольховского новым и очень неприятным. Пожалуй, ничего хуже этого взгляда он не мог припомнить за всю свою жизнь.