В июне 1886 года скончался драматург Александр Николаевич Островский.
Его дебютом стала комедия «Банкрут, или Свои люди – сочтемся». Ее Островский прочитал в Москве, в доме историка Михаила Петровича Погодина 3 декабря 1849 года. На вечере, среди других, присутствовали Гоголь и актер Щепкин. Островский читал женские роли, а его друг – актер Пров Садовский – мужские.
«Какое приятное занятие эти танцы! Ведь уж как хорошо! Что может быть восхитительнее?.. Больше всего не люблю танцевать с студентами да с приказными. То ли дело с военными! Ах, прелесть! восхищение! И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры. Уж какое же есть сравнение: военный или штатский? Военный – уж это сейчас видно: и ловкость, и всё, а штатский что? Так какой-то неодушевленный!»...
Успех комедии был бесспорным. О ней с одобрением отозвался Гоголь. Погодин вскоре добился цензурного разрешения на публикацию пьесы. Он ведь, собственно, и старался с этим чтением для того, чтобы заполучить произведение молодого драматурга в свой журнал «Москвитянин».
А в Петербурге путь на сцену комедии закрыли. Годом ранее власти на фоне революционных событий в Европе учредили «Комитет 2 апреля 1848 года» – «Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений». Его еще называли «Бутурлинским комитетом» – по фамилии первого председателя – историка Дмитрия Петровича Бутурлина. Комитет осуществлял и общий надзор за всей цензурой.
Профессор Александр Васильевич Никитенко в те годы записал в своем дневнике: «Вот сколько у нас цензур – общая при министерстве народного просвещения, главное управление цензуры, верховный негласный комитет, духовная цензура, военная, цензура при министерстве иностранных дел, театральная при министерстве императорского двора, газетная при почтовом департаменте, цензура при Третьем отделении и новая педагогическая, – итого десять цензурных ведомств. Если сосчитать всех лиц, заведующих цензурою, их окажется больше, чем книг, печатаемых в течение года. Я ошибся – больше: цензура по части сочинений юридических при Втором отделении и цензура иностранных книг; всего двенадцать»...
На фоне этих событий цензурный комитет, ведавший театральным репертуаром, буквально уничтожил комедию Островского. Цензор Михаил Александрович Гедеонов, друг композитора Глинки, буквально уничтожил пьесу Островского: «Все действующие лица: купец, его дочь, стряпчий, приказчик и сваха, отъявленные мерзавцы. Разговоры грязны, вся пьеса обидна для русского купечества... Наконец, заключение комедии — торжество черной неблагодарности в двух лицах, дочери и приказчика — оставляет самое печальное впечатление».
И тут случился нелепый курьез.
Николай I прочитал мнение цензора и написал: «Совершенно справедливо, напрасно печатано, играть же запретить во всяком случае уведомя об этом Князя Волконского».
Император писал обычно быстро, карандашом, знаки препинания ставил не всегда. Поэтому его резолюцию можно было толковать розно: «играть же запретить во всяком случае» или «играть же запретить, во всяком случае уведомя об том Князя Волконского». То есть министра двора.
И что сделали чиновники? Конечно, стоило было все-таки переговорить со светлейшим князем Петром Михайловичем Волконским о том, как понимать монаршую резолюцию. Но они даже вряд ли собирались это делать. Атмосфера в верхах тревожная и предгрозовая, а посему нужно поступать с осторожностью. Чиновники, как всегда, подстраховались, и страха ради иудейска монаршую резолюцию решили толковать в невыгодную для Островского сторону. И читали ее так: «играть же запретить во всяком случае".
Чувствуете все тонкости, прелести и нюансы пунктуации? Чиновники запретили – и забыли. С глаз долой – из сердца вон. А Островскому каково? Официальное разрешение на постановку «Банкрута», причем с цензурными изъятиями, было получено лишь десять лет спустя...
А первым произведением Островского, увидевшим театральные подмостки, стала комедия «Не в свои сани не садись». Премьера состоялась в Малом театре в январе 1853 года.