Этот музыкальный инструмент мы привыкли называть литаврами. Идея простая — натянуть кожу поверх котла и бить по ней кулаком или палкой.
«С Богом!» Вдохновлённые гетманом сечевики выходят в просвет между возами, навстречу грозному врагу. В то же мгновение воздух сотрясает чудовищный гул: восемь огромных, голых по пояс чубатых запорожцев ударяют колотушками по коже, натянутой поверх гигантского котла. Казацкий тулумбас зовёт к бою.
Думаю, всякий, кто видел прекрасный фильм Ежи Гофмана «Огнём и мечом», никогда не забудет сцену битвы при Жёлтых Водах. Взволнованный опасностью Хмельницкий, полковник Кривонос с саблей, закинутой за спину, с люлькой в зубах — впереди куреня, идущего в ложную атаку, грозные крылатые гусары, безнадёжно вязнущие в разбухшей от дождя степи, редеющие под огнём самопалов и пушек. Юный Потоцкий, ведущий поляков на неравный бой. И конечно, рёв тулумбаса. Этот древний, а может быть, и древнейший музыкальный инструмент мы привыкли называть литаврами. Простая идея — натянуть кожу поверх котла и бить по ней кулаком или палкой — родилась так давно, что мы не можем отследить такой барабан ни по каким достоверным источникам. В Ассирии он уже был, в Греции — конечно, в Риме — естественно.
Тулумбас. (Wikimedia Commons)
Родился он наверняка не столько для того, чтобы задавать ритм пляскам и пению, но чтобы подавать сигнал бедствия или собирать воинов. И так же, как и большие трубы, навести ужас на врагов. В Европе 15-го века мы уже видим литавры в войсках, чаще всего у конницы. Ведь кавалерии не подходит обыкновенный барабан, бить в который надо двумя руками. На востоке Старого Света котлы с натянутой кожей достоверно отмечены в веке семнадцатом, том самом, когда на Украине пылает огонь хмельнитчины. У лихих и непокорных запорожцев тогда в ходу тулумбасы самых разных размеров. Всадник, например, мог держать притороченными к седлу один или два котелка, бить в которые он мог рукоятью плётки. Тулумбасы побольше — вплоть до таких огромных, как при Жёлтых Водах, — шли за войском на возах, перед сражением устанавливались в недалёком тылу и действительно для того, чтобы страшно загудеть набатом, требовали нескольких человек недюжинной силы.
Откуда такое название? В слове явно чувствуется нечто восточное. А что конкретно? Тут мнения учёных расходятся довольно далеко. Но скорее всего, отгадка лежит в совмещении турецкого «тулум» (собственно барабан) и персидского «баз» (тот, кто на нём играет). Вообще, разные европейские языки набирали имена для этого инструмента, можно сказать, повсюду. Англичане и итальянцы заимствовали античный тимпан, французы — цимбалы, а известное нам слово «литавры» произошло от греческого «политауреа».
Обоз запорожцев. (Wikimedia Commons)
Семнадцатое столетие для литавр-тулумбасов было не только временем Тридцатилетней войны, польско-шведского «потопа» или разорительных походов Богдана Хмельницкого. Именно тогда инструмент «демобилизовался» и вошёл в состав вполне мирных оркестров. Когда Жан-Батист Люлли писал музыку к комедии Мольера «Мещанин во дворянстве», он захотел потешить короля Людовика XIV пародией на визит во Францию турецкого посланника. И процессию некоего «муфтия» сопровождает приглушённый и таинственный звук литавр. Гул становится до смешного грозным, когда фальшивые турки награждают наивного господина Журдена выдуманным титулом «Мамамуши». Другой композитор того же времени, англичанин Генри Пёрселл, придумал, как придать литаврам скорбный звук. Для исполнения музыки на смерть королевы Марии он велел покрыть натянутую кожу толстым чёрным сукном. Композиторам, вводившим литавры в обиход невоенной музыки, стал досаждать тот факт, что одна литавра может воспроизводить только одну ноту. Для того чтобы разнообразить партитуру, приходилось загромождать оркестр всё большим количеством котлов. Прогресс, техническая смекалка снабдили литавры хитроумными механизмами, позволяющими перестраивать инструмент нажатием педали или движением рычажка.
Где Запорожская Сечь? Где грозное разношёрстное войско, любившее свободу больше любой, самой богатой добычи и самой громкой славы? Исчезла казацкая вольница в распаханной степи и на дне водохранилища, затопившего днепровские пороги? Да нет, конечно. Прикоснись к истрёпанной коже старинного гулкого тулумбаса, и поднимется бровь, зашевелится длинный ус, загорится око, задымит дедовская люлька, да застучит в сердце казацкая воля.