Пути Господни — неисповедимы.
Шаг в сторону - и привычная жизнь разрушена,
а страдают в итоге самые близкие люди.
28-29 ноября были проводы Николая в армию в бронетанковые войска. Его провожали всем селом. Иван старался сидеть ближе к старшему товарищу и родственнику, но его всё время оттесняли взрослые парни.
А 30 ноября 1939г (по 12 марта 1940г) по радио сообщили, что началась Сове́тско-финля́ндская война́. От Николая не было никаких писем, и только в апреле его мать читала соседям первое письмо. Вечером Иван прибежал тоже послушать, но тётка Тата (Наталья — мать Николая) дала читать письмо ему самому. К разочарованию Ивана там не было ничего о службе и о войне.
В августе 1940 года Николай на неделю приезжал домой в отпуск. Командование направило его на учёбу в Орловское бронетанковое училище. Иван от него не отходил. Николай рассказал, что успел повоевать с финнами, был легко ранен.
В день отъезда при прощании с родственниками он сказал Афанасию: «Ивана в армию не отпускай до последнего, от него пользы для колхоза на МТС больше будет». И он оказался прав, когда в 1943г область освободили от немцев, работать в МТС остались одни женщины, инвалид Семён и Иван.
Во время учёбы Николай регулярно писал родителям, но как началась война от него письма перестали приходить совсем. А потом, во время оккупации, было уже не до писем и вовсе.
Как сложилась дальнейшая судьба Николая мне не известно. Из личного дела и наградных листов (орден Красной Звезды и орден Великой Отечественной войны I степени) видно, что он храбро воевал в танковых войсках, войну закончил в Берлине в звании майора. Можно предположить, так как это была его мечта, что он остался служить в армии, женился, жил в части, в родные края не вернулся.
Иван часто вспоминал своего старшего товарища, переживал за него, очень не хватало общения с ним. Во время освобождения Курской области Иван с замиранием сердца представлял, как Николай ворвётся на своём танке в Конышёвку, а потом на часок заедет в родное село, подарит ему старенький танкистский шлем. Но, к сожалению, подобных чудес в жизни не случается. Придёт время, и Иван сам уйдёт в армию, и после службы тоже уже не вернётся в родное село.
* * *
Но вернёмся в семью Афанасия, в которую он принёс крутые изменения. В тот вечер, когда провожали в армию Николая, Афанасий не пришёл ночевать домой. Пелагея проплакала всю ночь, догадываясь о причине, старшие девочки прошушукались пол ночи на печке, Иван прождал отца всю ночь на подоконнике, всматриваясь в узкое оконце и прислушиваясь к каждому звуку.
Чуть стало светать, но петухи ещё не пропели, Нюрка оделась идти искать отца, но Пелагея её не пустила.
- Не ходи, Нюра, не позорь семью. Это касается только нас, взрослых, мы сами должны дома мирно во всём разобраться. Пойдёшь утром в школу, зайди в Сельсовет. Если на работе, не говори ему ничего, ступай в школу. Если на работе нет, пошли Ивана его искать, да чтобы по тихому.
Иван не слышал, уснул на подоконнике, но как назвали его имя — встрепенулся и уставился в окно. Пелагея оторвала его от подоконника и отвела к лавке, застеленной матрасом и одеялом.
- Поспи, сынок. Утром пойдёшь с Нюрой, она тебе объяснит, что делать. И ты, Нюра, поспи, прошу тебя, сегодня будет трудный день.
- Тогда и ты, мама, ложись, раз так.
- Да, милая, и я лягу. Придёт — так двери открыты.
* * *
Но отец не пришёл. По дороге в школу, как наказала мать, Нюра с Иваном зашли в Сельсовет, отправив младшую Шуру идти с другими детьми. Отец был на работе. Взглянув на них мельком, отвернул взгляд, делая вид, что занят бумагами. Нюра стояла в дверях, крепко прижимая к себе Ивана. Прошло несколько тягостных минут. Нюра боролась с собой: бросится обнимать отца и спросить, что случилось; или закричать на всю избу, где он был? Но мама велела тихо уйти. Иван рвался к отцу, но что-то заставляло Нюру его удерживать. Мама велела уйти.
Первым не выдержал отец:
- Нюра, доченька, идите в школу. В двух словах не объяснишь. Что случилось, то случилось. Дома поговорим. Если простите, то будем жить дальше. Я вас всех очень люблю. Моя кровь.
* * *
Вечером отец появился дома как никогда рано. Поужинали все вместе, что случалось последнее время крайне редко. После еды отец посмотрел на старших дочерей и сказал:
- Мы с мамой пойдём на берег, поговорим. Что решим — она вам потом расскажет.
Родители ушли. Нюра стала делать с младшими уроки. Маша с Лизой сели вязать варежки, зима по приметам намечалась быть суровой. Родителей не было долго. Ивана с Шурой отправили спать на печку, старшие дочери ждали. Наконец они вернулись. Отец спокойный, даже показалось, чуть радостный, словно камень свалил с плеч. Мама делала вид, что спокойна, но нервные движения руками выдавали её, глаза были красные. Отец сказал что-то незначительное и лёг спать. Нюра, нарочито зло оделась и позвала мать во двор. За ними выскочили Маша с Лизой.
Во дворе мать села на дальнюю от дома лавку, закрыла лицо ладонями, плечи её затряслись. Она беззвучно плакала. Дети видели это впервые, сердца их разрывались от жалости к маме и от непонимания происходящего. Нюра села рядом и крепко обняла её. В этот момент она наконец-то поняла, что произошло. Сёстры сели с другой стороны, прижались к матери и стали что-то ей тихо говорить, типа «не плачь, что случилось, не плачь». Потом Пелагея взяла себя в руки и начала говорить.
- Отец уже больше месяца захаживал к одинокой Наталье, что живёт неподалёку от Сельсовета. Видишь ли, там его хорошо принимают и обласкивают, он там душой отдыхает. А вот наши души не устают и отдыха не требуют. Ну, да ладно. Это к делу не относится. А вчера на проводах он расчувствовался, выпил чуть лишка и так захотелось ему нежности, что сбежал с проводов к ней, прокувыркался там так, что чуть на работу не проспал. Сегодня весь день мучился, каялся, сейчас у меня прощение вымаливал, обещает, что совсем порвёт с ней, что семья ему дороже, что он любит вас крепче собственной жизни. Ну, доченьки, я его и простила. Сказала только, ещё раз такое повторится, то я или утоплюсь, или из дома уеду, но позор такой перед всем селом терпеть не буду.
Маша с Лизой заревели и бросились обнимать мать:
- Что ты такое страшное говоришь. Он одумается, он тебя и нас любит. Ты и так с ним всегда ласкова. Что ему ещё надо? Всё образуется, мамочка. Он же раскаялся.
У Нюры горели глаза, кулаки сжимались:
- Я задушу эту стерву!
- Доченька, милая, прошу тебя, она ведь тут мало в чём виновата. Это отца потянуло на молодость и нежность, вот и не выдержал, обхаживать стал и добился своего. Тут нет виноватых, тут инстинкты природные взыграли. Как взыграли, так и успокоятся.
- Это ты сейчас его слова повторяешь? Узнаю его речь.
Пелагея чуть виновато улыбнулась:
- Прости, доча, да, это его слова. Но ведь он прав?
- Не прав. Каждый умный человек в состоянии найти убедительные аргументы, чтобы оправдать себя. Но это не означает, что он прав. Он оправдался, но он не прав.
- Но ведь он покаялся, мучился, значит понимает, что не прав. Обещал, что больше такого не повторится и умолял простить.
- Хорошо, мама. Мы его тоже любим больше жизни и присоединяемся к твоему прощению. Мы всегда с тобой рядом и просим тебя пережить эту ситуацию. Будем надеяться, что всё уладится.
* * *
Прошла первая неделя декабря 1939 года. Дома все делали вид, что ничего не случилось, все жили надеждой, что это был лишь страшный сон. Лишь Нюрка все эти дни не могла смотреть в глаза отцу. Всё пыталась понять, как он так смог поступить? Что она может сделать для родителей, чтобы это быстрее забылось и жизнь пошла своим прежним чередом? Думала, но объяснения и нужного решения не находила. Бате 45 лет, маме 41 год, молодые ещё. Неужто им нужна отдельная хата, чтобы к ним вернулись такие отношения, как в молодости? Может забрать всех детей и уйти жить к одинокой бабе Клаве, батиной тётке? Такого в их селе ещё не было, но вдруг это единственный выход. А может ничего не надо выдумывать и всё действительно наладится само?
* * *
Но само не наладилось. Видимо, «само» - только в сказках бывает. Когда шли привычной ватагой через мосток, отец наклонился и сказал на ухо дочери:
- Передай через Ивана матери, что задержишься в школе, а сама пораньше приди в Сельсовет. Помощь мне твоя нужна, доча.
- Хорошо, батя, приду сразу после уроков.
В лицо дул холодный северный ветер с редкими, но крупными колючими каплями дождя. Дети ёжились и опускали головы, убирая лицо от ветра. Лишь Нюрка перестала ощущать непогоду, внутри загорелась тревога — не к добру позвал её батя.
* * *
Время было не позднее, но дни были короткие, и уже совсем свечерело, когда Нюра пришла к отцу в Сельсовет. Отец заметно нервничал, что было для него нетипичным. Усадил Нюру на лавку, сам сел рядом и обнял её. Оба сидели и молчали. Нюра впервые за эти дни посмотрела прямо в глаза отцу, в них была глубокая скорбь.
- Батя! Не тяни, говори, что надо помочь. На меня ты всегда можешь положиться. Мы с тобой — одно целое.
- Знаю, доча. Спасибо тебе! С чего начать только вот не знаю. Взрослая ты у меня совсем. Недавно рассказала, что и любовь уже свою имеешь. Это хорошо, это замечательно. Значит могу с тобой говорить об этом уже на равных. В тяжёлой ситуации я сейчас, и в ситуации безвыходной, но если ты меня поймёшь, то с твоей помощью может мы и выберемся.
Влюбился я, Нюрка, по уши. Мамку нашу я тоже любил, и она меня, женились мы по любви. Длинную мы с ней жизнь прожили, чего только не перетерпели, любовь заменилась у нас взаимоуважением и привязанностью к семье. И в постели у нас с ней всё хорошо, и в быту не бывает разногласий. Спроси меня два месяца назад: «Ты счастлив?», и я бы ответил утвердительно. Но жизнь меня не стала об этом спрашивать, жизнь меня толкнула в омут с головой. Я и Спасителю молюсь, и отгоняю это от себя, считая за дьявольские козьни. Но круто схвачен я за душу, за каждую свою клеточку, и нет сил от этого отказаться.
Отец замолчал. Нюрка была ударена обухом по голове — пришёл момент, когда рушилась их дружная семья. Душа отказывалась это принимать. Мысли путались, но надо было что-то решать: наброситься гневно на батю с упрёками, или постараться понять его позицию и состояние. Прежде чем на что-то решиться, она постаралась включить логику.
- Батя! Ты же сам меня учил, что человек слаб перед соблазнами, что любые чрезмерные наслаждения ведут к гибели личности, что надо различать, что от дьявола, а что от Бога. И помочь может в этом только молитва и понимание добра: что несёт добро окружающим — то от Бога. Твоя любовь что несёт окружающим тебя?
- В этом, доча, и вся моя головная боль, все мучения — в слове «любовь». Ведь Бог — есть Любовь, где Любовь — там и Бог, значит всякая любовь от Бога, а не от дьявола. Любовь не может быть дьявольским соблазном, но она воистину есть наслаждение. И в то же время она несёт зло моим близким. Я раньше считал себя сильным зрелым мужиком, что меня не свернёшь с намеченного пути. А сейчас вижу, что слаб я духом, слаб, что не в силах отказаться от нахлынувшей любви. Вот скажи мне месяц назад: «Афанасий, за счастье своей семьи тебе надо умереть»; и я бы не задумываясь ответил: «За счастье семьи — умру». А теперь скажи мне: «За счастье своей семьи тебе надо убить свою любовь, а для этого надо умереть»; и я закричу от отчаяния: «Я не хочу умирать, я хочу любить». Вот, Нюрка, как прижало меня.
- Тут, кажется, я могу тебя понять. Я тоже влюбилась в Рому, и душа хочет жить и летать. Улетать к нему каждый день, жаль только времени совсем нет. Вот скоро будут новогодние каникулы и я обязательно к нему поеду, хотя надеюсь, что он раньше к нам приедет. А в твоей ситуации, видимо, я не советчик и не судья. Одно мучает, как маме это всё пережить? А вернее другое — не переживёт она этого.
- В селе каждый на виду. Если я буду тайком бегать, то это быстро откроется и позора не оберёшься. Наталья ведь бухгалтером работает в колхозе, вот и подумал я, открыто к ней ходить обучаться бухгалтерскому делу, что хочу я бухгалтерию Сельсовета поставить на должный уровень. Ну, а время пройдёт, буду дальше кумекать. А семью я не брошу.
- Надо было раньше такое придумывать, и дома ночевать. А теперь мама уже не поверит.
- Не поверит. Вот за этим я тебя и позвал. Тебе надо за столом сказать, что Яков Рудольфович хочет передать ведение бухгалтерии школы тебе, а ты в этом ничего не понимаешь. Это мне понятно, что там у вас пять цифер в месяц, а мама то этого не знает. Но ты стесняешься обратиться к Наталье. А я тебя поддержу, скажу, что и мне надо подучиться бухгалтерии, что я договорюсь о занятиях. Ты будешь в школе задерживаться, а домой будем вместе возвращаться.
- Как-то очень зыбка твоя идея, батя. Да и я, получается, твоя соучастница, семью предаю.
- Прости, доча. Но ничего другого в голову не идёт. Как чумной хожу, тянет меня к ней, не выдержу я долго, опять пойду.
- Значит у нас заговор против семьи? Против мамы? В храм идти мне нельзя, комсомолка я. Но тут особый случай. Завтра пораньше уйду из школы, пойду к бабе Клаве, всё ей расскажу, и будем с ней молиться, чтобы Бог меня отвёл от этого греха. Если за три дня никаких знаков мне не будет, начну за столом этот разговор. И будь что будет.
Нюрка посмотрела на отца как прежде — родным любящим взглядом, не было уже неловкости и непонимания. Отец обнял её:
- Прости, доча. Но нет мне сейчас жизни без неё.
* * *
Прошло четыре дня. Нюра вечером во время еды начала разговор о бухгалтерии, отец поддержал. Пелагея сделала вид, что одобряет их план. Через неделю соседи рассказали ей, что Афанасий ходит к Наталье один, а домой идут вместе с Нюркой лишь встретившись возле Сельсовета. Пелагея, конечно же, догадывалась об этом, но слова соседей лишили её всяких надежд. Она дождалась с работы дочерей Маши и Лизы, и начала собирать минимум своих вещей, наказав Маше делать то же самое.
- Маша, мы с тобой завтра утром уезжаем на заработки на Донбасс. Года через два вернёмся — будем ставить новый дом. Отец с Нюркой нас обманули, Афанасий не учиться ходит к Наталье, а любоваться. Я так жить не могу. Не гоже перед людьми бегать ему на две семьи.
- Мама! Да куда же мы с тобой поедем сейчас? Новый год через две недели, зима впереди. Зачем нам на Донбасс?
- Не могу я жить с ним под одной крышей, не могу. И одна ехать не могу, не переживу, сотворю над собой что. Поддержка мне нужна. Нюрка через год в институт поедет, Лиза отцу с детьми помогать должна. На тебя одна надежда, Маша.
- Мама, прости, но я не поеду никуда. Не готова я ехать в неизвестность с родных мест. Меня после Нового года хотят сделать бригадиром молодёжно-комсомольской бригады, чтобы мы объявили соцсоревнование в колхозе. Нюрка с батей съякшалась против семьи, вот их и надо разъединить, пусть она с тобой едет, а в институт через два года поступит, ничего с ней не случится.
У Пелагеи опустились руки. Она села рядом с узелком своих вещей и уставилась в угол с иконой Пресвятой Богородицы. Силы оставили её, лицо стало бледным, происходящее казалось нереальным, непроизвольно она стала шёпотом читать молитвы. В этот момент в хату вошли Афанасий с Нюркой. Афанасий, разгорячённый и умиротворённый, ничего не заметил, быстро разделся и пошёл умываться. Нюрка же, в состоянии своей вины каждый день ждавшая кары небесной, сразу заметила неладное. Медленно разделась и в неярком свете лампы лицо матери ей показалось посеревшим и мёртвым, лишь шёпот губ выдавал её жизнь. Она бросилась к ведру с водой, зачерпнула кружку воды и нежно подала маме:
- Мама! Отпей пару глотков. Что здесь случилось?
Пелагея, не отрывая взгляда от угла с иконой, взяла чашку, медленно выпила всю воду, опустила руки и закрыла глаза, из которых только сейчас появились слёзы. Сёстры набросились на Нюрку, несвязно рассказывая ей об их провалившемся плане и о невероятном решении матери. Отец хотел подойти и что-то сказать, но Нюрка решительно встала между ним и матерью и так гневно посмотрела на него, что тот поник и ушёл на лавку за печь. Наконец сёстры закончили кричать и Маша бросила:
- Это ты, Нюрка, участница обмана, должна ехать с мамой, раз уж она так решила, а не я.
Нюра встала перед мамой на колени, убрала чашку в сторону и положила голову ей на руки.
- Прости меня, мама. У нас была только одна цель — сохранить семью. Я поеду с тобой завтра. Ты ложись спать, я сама всё соберу, и нашу одежду, и покушать. Тебе надо выспаться перед дальней дорогой.
Она подняла маму, проводила до кровати, уложила и накрыла одеялом. Мысли её были чёткие и ясные. Жизнь делала крутой зигзаг, но зато теперь она твёрдо знала, что делать: мама решила всё правильно, и сёстры правы — я должна с ней ехать. Повернулась к сёстрам:
- Ложитесь спать, сейчас уже не до еды, кусок в горло не полезет. По дому и с детьми вы управитесь, в этом сомнений нет. Как устроимся — напишем. Утром провожать нас не надо. Соседям скажете, как мама велела — уехали на заработки на новый дом. Батя! Слышишь меня? Детей не бросай. Наша кровь. Иван на МТС пусть ходит, получается у него там. Со школой как хочешь, сам с дядей Яшей договаривайся. Не в моих правилах подводить людей, но жизнь так распорядилась. Богу виднее. Вернёмся мы, видимо уже, не ранее, чем через два года. Если вообще вернёмся.