О писательнице и мемуаристке Анастасии Цветаевой, младшей сестре великой Марины Цветаевой, знают меньше. Её пропавшие рукописи не позволяют нам говорить о творчестве Анастасии Ивановны во всей полноте. Об этом мой материал на канале.
Внучка А.И. Цветаевой вспоминала:
«В первый день, знакомясь с бабушкиным делом в Вологодском УФСБ, я плакала. В 1949 году ее арестовали по тому же обвинению, что и в 1937-м. Моя бабушка, всем говорившая «Вы», включая животных, не убившая ни одного таракана — «тварь Божью», отказавшаяся раз и навсегда из гуманных побуждений от мясных блюд, никак не могла свергать существующий строй. Она все отрицала, не назвала ни одной фамилии.
Бабушка рассказывала, что ее не били. Во время допросов она про себя читала стихи Марины, сочиняла свои».
Вот эти любовь и уважение к животным писательница пронесла через всю жизнь. Они с Мариной очень любили собак в детстве. А.И. Цветаева очень трогательно пишет о котах и собаках.
И в повести "Моя Сибирь", написанной после освобождения в 1959 году, она расскажет о встречах с людьми и зверями. А сегодня перед нами глава из повести, которая называется "Тега".
"Маленький, разительно меньше братьев гусей с ними не пасется, живет во дворе, в сенях. Конец лета. Он так свыкся с людьми, что ходит за ними, как пес. Он стоит, поджав ногу (болит?), и умным, ласковым, голубым глазком смотрит, как бабушка у крыльца, на ходу у всех, никого — от старости — не замечая, чистит тупым ножом картошку в большой, весь в саже, котел. Трудно чистить тупым ножом, и Тега сочувствует. Так внимательно и настойчиво приглядываясь и прижимаясь к людской жизни, нельзя не понять ее наконец. И он что-то говорит, всегда разное, хоть и сходное на человеческий взгляд, потому что гусиное. Но ведь и люди тоже говорят разное, а монотонное — на слух гуся".
Друзья у гуся Теги только бабушка хозяйки, живущая на птичьих правах у зятя, да рассказчица. Ещё соседка Тоня жалеет его, но она все время в делах, они почти не встречаются. Остальные смотрят на него хозяйским оком: худ и мал для гуся своего возраста. А зять-хозяин и злится: на его взгляд, гадит гусь где не надо.
"Тега ходит ко мне в гости. Я открываю дверь в сени, и он неуклюже, боком, преодолевая испуг перед высоким порогом, прыгает тогда, жалко взмахнув крыльями, и оттуда, вновь преодолев страх, храбро сваливается в глубину каморки. Я сыплю ему крошек и корочек, он ест жадно и очень быстро и явно просит еще. Но убирать за ним в моей тесноте маленьким веником мне трудно. В сенях я часто мету за ним длинной хозяйской метлой, чтоб не раздражался хозяин, все грозящий, что прирежет его: толстеть не толстеет, а пакостит на самой дороге. Но хозяйка хочет добиться толку — отстаивает".
В деревне и во дворе есть другие гуси, шумные и ширококрылые, но к ним рассказчица равнодушна. А с Тегой можно беседовать: он очень привязан к людям, приходит в гости, стыдясь своей инвалидности.
"И была в Теге — тлела? — застенчивость, что он не такой, как надо, что все гонят его; мне кажется, он понимал и про лужи; он так стыдливо отходил от них в сторону, точно извинялся, что еще одну сделал. Смоги он — он бы их подтирал, выметал, мне кажется".
И вот настал тот вечер. Рассказчица жарит картошку, но отложила Теге корочку, сейчас дожарит и даст гусю, который вежливо ждет.
— У-у, гадина! — крикнул привычно хозяин, круглолицый, синеглазый (так бесподобно плясавший!), идя с топором и пилой чинить на реке мост. — Опять нагадил! Отрублю ему завтра голову! — Голову! Теге! Такую чудную голову! — пошутила я мирно на его словесный воинственный пыл и «хозяйственно»-примирительно: — Да он осенью тех перегонит!..
Картошка подгорает, вот уже и поспела, можно выйти на двор с корочкой. Она зовёт своего друга, но...
"Тега исчез; смотрел ли он на бабушкины корешки-руки, полющие за домом ее вековечную картошку, слушая ее «тига-тига», или скрылся под лопухи, я не видела: я стояла у плиты, мешая картошку.
— Вот, — сказал голос хозяйки. Она смеялась и совала мне через порог корзину.
— Это что? — удивилась я.
— Да гусь! Не признали? Тегу-то вашего! Хозяин его порешил!
— Что-о?? Да не может быть!.. Тега? Только что тут стоял...
Чем-то смущенная женщина наклонила корзинку: грязно-белое, безголовое, маленькое, на подогнутом крыле. Без крика! Молча глотнул так неожиданно предельную обесчещенность. Совершенно недвижно, точно уже сто лет так лежит... Сбоку, как ненужная мелочь, у хвоста, валялась длинная белая трубка с кровавым пучком перышек, и из него, страшная своей выдернутостью, — вялая длинная жила. Горько сомкнут был не поверивший — быть может, и в тот миг — гусиный младенческий профиль. Закрыт и кругом красен был голубой глаз.
Зрелище длилось мгновенье и, исчезнув — корзину уже уносили, переселилось навеки в меня.
— К обеду изжарим! — точно опомнясь, крикнула хозяйка, уходя с добычей в избу".
Рассказчица стоит и смиряет дрожь. Упрекает себя, что смалодушничала и не приняла всерьёз угрозу хозяина, не выкупила гуся...
"Нет Теги! Повела глазами по комнате. Лежит корочка, как лежала пять минут тому назад, когда ее ждал Тега. Некогда было скормить!.. "
Интересно, что эту главу Анастасия Ивановна, написав, послала Борису Пастернаку. Его ответ не сохранился, но рассказчица отчётливо помнит, как он удивился и огорчился, что она не откупила его, убитого, у хозяев и не похоронила, а позволила съесть. Он был уверен, что в конце главы она это сделает... И она огорчается.
"Я старалась понять, почему я этого не... Вспоминала: я была сама как-то полуубита смертью Теги. Зароют его или съедят — мне как-то было все равно, должно быть, в тот час... Я жизни хотела его! Должно быть, для замысла Бориса надо было больше, чем у меня было, энергии, которая была у Бориса и которой у меня не было... Я понимала только одно: нет Теги!"
Вот такая удивительная дружба с братьями нашими меньшими и нежность по отношению к ним. И животные платили ей тем же. Об этом читайте в продолжении.