-Ндааа… дело совсем табак, — протянул грузный мужчина средних лет и уселся на ящик, древесина которого жалобно хрустнула.
-Як у кабаке, где усе курят. Як молоко, белым-бело усе и ни зги не виденно, — бубнил рядом стоящий оборванец с щербатым лицом и неаккуратной рыжей бородой, — зябко ищщо.
-Зябко, — отрезал сидящий на ящике, торопливо набивая трубку вчерашним табаком, — есть курить?
-Не, два дня уж прошу закурить, денег нема, работы нема, дык и табаку нема. — простоватый бородач плюхнулся рядом на бочку, он был худ и высок, потрескавшиеся губы расплылись в улыбке, обнажая гнилые зубы, — мож ты мне закурить дашь, а?
-Может и дам, — мужчина стянул шапку с головы, обнажив лысину и седые виски.
-Эта… — бородач замялся и суетливо огляделся по сторонам, — не случилось ли чаво там где-то? А то уж это, кораблей пятый день нет…ищщо туман ентот…
-Случилось или не случилось…наше-то дело какое?
-Дык, ежели корабликов нема, грошей тоже нема, а коль грошей нема…
-Опять ты за свое. Гроши-гроши-гроши, запричитал! Посмотри лучше вон на нашу Кахенну, — грузный мужчина сделал неопределенный жест ладонью себе за спину, — работы вон, вал! Полы мыть устройся в таверну или под копье иди в эти…как их там?
-О-пол-че-ни-е, — по слогам протянул бородач.
-Во, точно, в ополчение иди. Сапоги тебе дадут, дубленку теплую, дубинку. Шпану будешь гонять, а не мне тут настроение портить.
-А шо это я должен в енто ваше ополчение записываться? Еще и шпану гонять, — бородач согнулся в три погибели и почесал бороду, — боюся я.
-Бойся молча, Яша. — выплюнул сквозь зубы лысый и запалил трубку.
-Ладно….дык это, закурить дашь?
-Иди отсюда. — буркнул лысый, а Яша расстроенно поднялся и поплелся куда-то дальше в глубины порта.
Вязкая слюна наполнила рот, ветер швырнул в лицо россыпь соленых и холодных брызг. Моряк смотрел на чайку, пока та, повернувшись в профиль, следила за ним темным глазом. Он медленно опустился на одно колено и достал из-за сапога нож. — «Нет-нет-нет…это всего лишь голод…успокойся….», — нож нехотя вернулся в ножны, а сам он распрямился и кинул взгляд на мачту. Из вороньего гнезда не разглядеть, туман слишком плотный. Еще и чайка белая, как только сорвется и полетит обратно, пропадет в тот же миг в белой мгле. «Думай…думай…», — возразил он сам себе и двинулся ближе к носу корабля. Мысли о жареной чайке никак не покидали голову, живот крутило от голода, но руки будто сами по себе упрямо продолжали поворачивать штурвал. Время тянулось, словно смола, корабль ритмично потрескивал, разрезая водную гладь. То тут, то там моряк что-то делал: перетягивал веревки, подвязывал новые узлы, доворачивал блочный механизм мачты, то и дело сверяясь с компасом. Все это время он периодически поглядывал на чайку, которая меланхолично сидела без движения, будто наблюдала за его работой. Когда ты давно правишь корабль, в любую погоду, ты начинаешь кое-что понимать, а многие движения доходят до автоматизма. Но вот от голода избавиться было невозможно, тем более что еда - да вот же она сидит, пернатая, протяни руку, ощипай, выпотроши, разожги огонь в жаровне и... «Нет….жрать чайку - плохая примета», — пронеслось в голове человека и он закинул в рот пуговицу. Циркуляция слюны притупляла чувство голода, хотя уже даже его подготовленное тело было готово сдаться. Время, к счастью, не стоит на месте, и ближе к вечеру, в тумане, на самой кромке горизонта, стал появиляться и исчезать рассеянный желтый свет. Его было еле видно, но все же маяк можно было опознать. «Осталось немного…надеюсь, это реальность.», — вновь прогремело в голове человека, стоявшего за штурвалом корабля, который, покачиваясь, разрезал очередную волну.
Яша уныло плелся по вечернему порту, масляные лампы городских фонарей окрашивали его путь болезненно-желтыми оттенками. Плотный туман к вечеру только усилился, с неба мелкой водяной взвесью падал дождь и барабанил по просмоленному шаперону. В руках Яша сжимал зажженную трубку и курил кислый табак со сливовым привкусом. Кахенна, окутанная туманом, словно бы вымерла. Людей на улицах нет, однако с далекой конюшни доносится приглушенное ржание лошадей, из таверны неподалеку глухим хохотом загогочет мужичье, а ветер то и дело приносит звуки семейных разборок. Город живет своей жизнью, какая-то баба отчитывает мужика за то, что он опять набрался браги, а Яша все бредет. сжимая в одной руке трубку, а в другой ручку ведра, в котором болтается удочка. «Авось пойисть выловлю, чем не вечер?», — подумал он и свернул в сторону порта. По левую руку от него расположилось вытянутое оборонительное сооружение, на краю которого, ближе к морю, возвышается маяк. Самого маяка и замка толком и не видно, только свет кострища на его вершине, который всегда наводит на Яшу страха.
Яша доковылял наконец до края пирса, закинул удочку, закурил трубку и уселся, кутаясь в просмоленный плащ. Одежда давно вымокла, рыба все никак не клевала, а Яша уже потерял счет времени, собираясь уйти домой ни с чем. И тут он услышал шуршание парусов и ритмичные щелчки чего-то механического. Яша распрямился во весь свой недюжинный рост и сощурился, вглядываясь в туман. Никого и ничего не было видно. И вот снова раздалось “щелк-щелк-щелк-щелк-щелк…”. В какой-то момент из тумана вынырнул высоко задранный нос корабля из темного влажного дерева. Балку на носу небольшого судна поддерживала руками бронзовая женщина с рыбьим хвостом, пока тот неспешно выходил из тумана прямо в порт уже со спущенными парусами. Примечательно, что у корабля не было ни одной лампы или источника света. Он был бы совсем как призрак, если бы за штурвалом не виднелась фигура человека. Остальной команды будто бы не было вовсе. Много веревок, каких-то странных рычагов и бабин. Яша впервые видел такой корабль, тем более с одним человеком на борту. «Можа…бура хворь пожала матросню?!», — Яша все пытался сообразить что же ему делать, и, набравшись храбрости, крикнул:
-Эгей! На корабле! Ежели хворь покосила матросню - разворачивай! А то я щаз же доложу ополчению!
-Я один на корабле, болезней нет!, - крикнул человек высоким переливчатым голосом
-Баба-шшоль?!, - возмутился Яша
-Да вроде с утра мужиком был. - ответили с корабля в той же манере
-Точно?!
-Точно-точно.
Стража, набранная из наемников и местных жителей, не заставила себя долго ждать, впрочем, как и распорядитель порта. Корабль пришвартовался, но мужчина стоявший на корабле не сбросил трап и не попытался спуститься на землю. Процессия, что застыла у корабля, выглядела следующим образом: шесть нестройных ополченцев с копьями, в шлемах и форменных, просмоленных плащах. Среди них был командир, явно человек с опытом, выше других и шире в плечах, и один наемник - человек с острыми чертами лица, трехцветной неопрятной бородой, в нагруднике из вощеной кожи и с изогнутой саблей на поясе. Распорядитель порта - худой невысокий мужчина с узкой козлиной бородкой и толстых круглых очках, стоял, одетый в дубленку коричневого цвета, из-под которой виднелась белая сорочка, жилет и и галстук жабо.Узкие брюки серого цвета на серебряных пуговицах сидели на нем свободно, будто бы в последнее время он несколько схуднул.Высокие щегольские сапоги, густо намазанные жиром, молодцевато блестели в свете ламп даже в лютую непогоду. Его сопровождал писарь, чем-то отдаленно напоминающий самого распорядителя порта, от черт лица и до одежды, и пара наемников. Наемники одеты в черное, у обоих шпаги с развитыми гардами и магические пускатели на базе старых пистолей. Одеты они были в стеганые дублеты, на головах открытые шлема. «Серьезные ребята», — подумал человек на корабле и оперся обеими руками на борт своего судна.
Распорядитель выступил вперед и поднял взгляд на единственного члена экипажа.
-Уважаемый, дабы унять все формальности и провести необходимые процедуры со всеми предостережениями, заранее приношу свои извинения от лица города, однако пропустить данную процедуру мы не можем. В виду того, что с юга идет эпидемия бурой хвори, а вы добрались на корабле в одиночку невесть откуда, мы обязаны проверить вас на предмет болезни.
-Хорошо, — лаконично согласился моряк, голос которого звучал на удивление бодро и жизнерадостно, — что от меня требуется?
-На борт поднимется доктор и двое человек охраны, проверят ваше тело на бубоны, и мы закончим с этой формальностью.
-Хорошо, — бесцветным голосом отозвался он и ушел вглубь корабля, — достану трап.
На борт поднялся мужчина в клювастой маске и кожанном облачении. Ему явно было жарко, а стекла окуляров запотевали от влажности и духоты. Вслед за ним на борт зашли двое бойцов со щитами и булавами наперевес. “Доктор”, так его про себя окрестил скиталец, указал на проход в трюм.
-Пройдемте, — его голос был приглушен маской и назойливым шумом моря ,— придется раздеться, не на борту же и не в такую погоду…
Он кивнул и спустился в трюм. Внутри был нехитрый моряцкий скарб, висел одинокий гамак ближе к носу корабля, стояли стол и стул. На замызганном столе лежали пара блокнотов в толстых кожаных переплетах, на которых старой золотой нитью были вышиты чьи-то инициалы. Процессия еще спускалась вслед за ним, когда доктор шумно выдохнул:
-Раздевайтесь до исподнего.
В течение короткого времени доктор осматривал скитальца. Его внешность была заурядна, он ничем особенно не отличался от захаживающих в этот порт моряков: светлая кожа, длинные золотистые волосы, зеленоватые усталые глаза. Доктор все не мог понять, что не так в этом ладно сложенном молодом человеке на вид лет семнадцати? Взгляд его, наконец, зацепился за то, что его напрягало все это время. Пупка на животе юноши не было. Как и шрамов.
-Вы из народа Эльдамар?
-Все так.
-Все ясно. — доктор снял маску, у него раскраснелось лицо, он уже был не молод и нахождение в кожаном комбинезоне с этой маской давалось ему тяжело,
-Нечасто можно вас увидеть в наших краях.
-Доктор, простите мне мою невежливость, — эльдамар принялся одеваться, — но я третий день без провианта, могу ли я сойти на берег?
-Безусловно, безусловно…пойдем, парни.
Яша оперся на ящик в начале пристани. Туман немного разошелся, однако теперь мороси в воздухе стало еще больше. Вскоре с корабля вышли доктор с подручными, а после и сам пришелец, прибывший на корабле. Он запахнулся в дорожный плащ поверх своей серой дубленки, натянул на голову капюшон и, сойдя с корабля пружинистой походкой, пошел по пристани. Каблуки сапог чеканили шаг по видавшим виды доскам, по пути к Яше моряк несколько раз чиркнул кресалом и его маленькая масляная лампа на поясе засветила тусклым желтым светом. Яше казалось, что эта лампа скорее показывает другим, что кто-то идет, чем высвечивает путь. Поравнявшись с Яшей, он остановился.
-Привет! — звонкий жизнерадостный голос заставил бородача вздрогнуть, — хочешь немного подзаработать?
-Дык это… — Яша суетливо огляделся по сторонам, — а чаво делать надобна?
-Ну, я бы не отказался от помощи человека, который знает город.
-Чаво?
-Говорю, мне в корчму надо, поесть и на ночлег устроиться. С меня ужин, с тебя рассказать о городе. Подойдет? — моряк развел руками.
-А, ну дык так и надобно было сразу говорить. А чаво, таверну подороже, аль подешевше?
-Приличную, — лаконичная переливчатая речь незнакомца никак не вязалась с внешним видом видавшего виды капитана дальнего плавания.
Яша кивнул и пошлепал старыми сапогами по причалу в сторону мощеного берега. Его спутник шел рядом, не отставая. Он был ниже Яши примерно на голову. Хотя Яшу всегда дразнили в детстве каланчой, своих сверстников Яша был выше максимум на полголовы. Яша худой, ему все это говорят, Яша знает почему он худой. Но его спутник казался еще худее. И походка у него какая-то пружинистая и легкая. Даже слишком. Будто он намеренно пытается топать сапогами как можно громче, иначе пойдет бесшумно.
-Это…морячок, а звать-то тебя как?
-Зови меня Ганс. Как я могу к тебе обращаться?
-Яшка я, вообще батька то меня Яковом назвал, но так-ко мне никто ни того, вот…
-Приятно познакомиться, Яков. — чуть ли не пропел Ганс.
Яша понимал, «Ганс» - это не имя его спутника. Он вздрогнул, но ведомый глупостью или желанием наконец погреть кости в таверне, решил все же не задавать неудобных вопросов.
Стоящая на пересечении рыночной и городских площадей таверна господина Мишенковича «Стрыська»(так называется небольшая Бдажняцкая речная рыбка, как потом поведал официант.) пользовалась популярностью у людей - зажиточных крестьян, рабочих средней руки, капитанов кораблей, наемников, путников и конечно же бдажняков, что тоскуют по дому на чужбине в Сагойе. Добротный теремоподобный дом, мутные окна из толстой слюды, из которых приветливо льется свет и музыка, звон посуды, людской смех. Яков привел Ганса в место, где жизнь бьет ключом. «В следующий раз поищу что-нибудь потише», — мысленно договорился сам с собой Ганс. Обостренный на еду нюх заставлял желудок стонать каждые десять шагов. Пахло мясом, хлебом и тухлой рыбой одновременно. Впрочем, Ганс был согласен на любую еду, даже если она слегка протухла. Только гордость не позволяла ему бегом припустить в ближайший кабак и не наброситься на первый попавшийся провиант, как оголодавшее животное. Дойдя до «Стрыськи», Яков распахнул дверь перед Гансом, и сразу им в нос ударил запах выпивки, жареной картошки и рыбы. Оказавшись в заведении. Ганс сбросил капюшон и вытер сапоги о тряпку на входе. Около него тут же появился местный распорядитель.
-Добрый вечер, уважаемый. Спешу вас предупредить, что в нашем заведении не принято оружие.
-Добрый-добрый, — звонкий голос Ганса ввел в недоумение распорядителя, — нам бы столик на двоих, вина графин, и еще у вас тут рыбой с картошкой пахнет, две порции и поплотнее.
-Прошу прощения… — он смерил взглядом Ганса и Яшку, — не хотел бы усомниться в вашей платежеспособности, уважаемый.
-Конечно-конечно, — Ганс сунул руку в карман и достал оттуда несколько драгоценных камней, что переливались разными цветами на свету, — Можно все же поесть?
-Тысяча извинений, — голос распорядителя сразу стал добрее, мягче и приветливее, — я провожу вас и вашего…друга.
Дальше было как в тумане, что-то приносили к столу, что-то уносили, Ганс жадно ел все, до чего мог дотянуться. Голод, что сводил его с ума последние три дня, наконец затихал, а в тело словно вливался жидкий солнечный свет. Пока Ганс утолял свой голод, Яша решил разглядеть получше своего нанимателя. Длинные светлые волосы, мягкие черты лица, светлые брови и ресницы, зеленые глаза. Яша с прищуром разглядывал Ганса и все не мог понять, что же не так с этим лицом? Почему он так похож на человека, но человеком не является? И так ли это?
И тут Яша понял в чем дело. Кожа Ганса была не такой, как у людей. Нет шрамов, пусть даже мелких, а сама фактура кожи такая глянцевая, будто у фарфоровой куклы. Слишком гладкая. И щетины нет, словно бы ее и не было никогда.
-Это…Ганс, можно спросить? — Яша отложил ложку, Ганс стрельнул зелеными глазами и кивнул, не переставая жевать, — А у тебя…ну это, борода растет?
-Не-а.
-А как же так? — но тот лишь пожал плечами на вопрос Яши и тот снова уткнулся в тарелку.
Только после двух больших мисок с той самой фирменной Стрыськой, как выяснилось в дальнейшем, обжаренной вместе с картошкой и луком, Ганс устало откинулся на стуле и шумно вздохнул, закатив глаза. «Я думал, что никогда не наемся…», — эти мысленные монологи стали обыденностью для него, и, хотя он понимал, что это временно, и что нахождение в обществе за какое-то время его поправит, в ближайшем будущем придется терпеть самого себя. Вернувшись за стол, Ганс плеснул вина в глиняный стакан, отпил, попытался насладиться вкусом и послевкусием. Однако, молодое вино способно давать только по голове.
-Итак, Яков. Вторая часть нашей с тобой сделки и ты свободен, как ветер в море. — Ганс наклонился вперед, положил локти на стол и подбородок на сцепленные в замок пальцы, — Где мы сейчас находимся?
-Так ить у Стрыське. — выпалил Яша, ошарашенный вопросом.
-А как называется эта страна?
-Дык это…Сагойя.
-Сагойя, значит, — Ганс закатил на секундочку глаза, словно копаясь где-то в глубинах памяти. -Хорошо, хорошо…а ты не знаешь, может, в городе есть господин, который занимается картами?
-Не, я таких не знаю, куда там мне…но это, может, тебе в ратушу, а, Ганс?
-Может, мне и в ратушу.. Что ж, это все, что мне было нужно. Спасибо, Яков.
-Так ить, да не за шо…То есть рад стараться. Ну, бывай?
И Яша поплелся прочь. Только с его уходом Ганс понял, что этот неуклюжий оборванец был, словно камень в сапоге, который всю дорогу мешался. От его недавнего спутника разило потом, алкоголем, табаком и конюшней. И только сейчас, с его уходом, Ганс понял как стало легче дышать. «Видимо, голод слишком сильно сводил меня с ума. Нужно отмыться и отдохнуть», — махом допив стакан, он поставил его на стол и позвал к себе официанта.
Холодная постель после горячей бани, графин холодной чистой воды, толстое пуховое одеяло и такие же подушки. Все свежее, чистое и, кажется, даже наглаженное. Не зря корчмарь взял с него втридорога за хороший номер. Пусть в средствах он и не стеснен, но это не заслуга того, что он много и долго работал, чтобы эти деньги заработать. Нет-нет-нет, он просто жил и охотился, а потом ходил под парусом и нырял за жемчугом, просто потому что ему это нравилось. Безусловно, тратить деньги он мог и умел, но большую часть времени в этом не было необходимости. Последний раз он был на охоте почти год назад, перед отплытием. Вместе с ним отправилось пять человек.
Его голова, кажется не успела коснуться подушки, как сознание покинуло тело и отправилось в долгий путь, в долину снов и воспоминаний.
Теплый вечерний ветер трепал светлые волосы. Мужчина со струнным инструментом на манер лютни сидел у костра и щипал струны. Тоска выливалась из-под его пальцев. Треск костра вписывался в сложносочиненную флегматичную мелодию, словно он играл не в свете пламени, а вместе с пламенем. Порывы ветра и вечернее пение птиц словно бы вплеталось в песню музыканта. Они аккомпанировали тягучей горькой грусти, словно солируя над гармонией. Вокруг костра тогда сидело еще несколько людей, чьи лица почти стерлись из воспоминаний. Почти все, кроме одного.
Рослый мужчина с длинными черными волосами, неопрятной бородой-лопатой и бугрящимися канатами мышц на руках и груди. На его обветренном лице застыла полуулыбка-полуухмылка, он словно чего-то ждал и еле заметно покачивал головой в такт музыке. Музыкант взгланул на него исподлобья и начал ритмично раскачиваться, вторя тягучей тоске, а мелодия начала приобретать простоту трезвучий басовых нот. Трезвучие росло в развитии, ногти на пальцах щипали жилы активнее, и в момент кульминации музыкант хлопнул ладонью по деке инструмента, обвел тени у костра шальным взглядом, дважды щелкнул пальцами и вернул в строй ритмичное трезвучие с акцентом в слабую долю. Сидящий напротив мужчина набрал в грудь воздуха и затянул песню. Точнее всего это можно было назвать не словами к песне, а каким-то гортанным рыком. Он то задирал его выше, когда ритм трезвучия приобретал басовый оттенок, то замолкал, давая музыканту время на вставку солирующего квадрата, и тем самым переводя дух. В какой-то момент музыкант начал отбивать барабанный ритм, не меняясь в игре, но словно вплетая в музыку первобытные чувства, что щипали самые разные нити ощущений. Певец же, в свою очередь, на каждый второй удар бил себя кулаком в грудь, стараясь при этом петь. Разумеется, звук от удара по груди резонировал, а поскольку в этот момент он брал длинную и низкую ноту, то в момент удара его рык срывался вверх, тут же возвращаясь обратно вниз. Песня кончилась так же стремительно, как и началась. Тени покругу всплеснули руками, они что-то бубнили, но их речи было не разобрать. Музыкант и певец смотрели друг на друга, одинаково ухмыляясь одной стороной рта.
-Лучше, чем в прошлый раз, Ганс, – произнес музыкант осипшим голосом, словно это он пел.
-Согласен.