Щебечущая машина
В жизни старого Рихарда было только две страсти – часы и его любимые птички. День за днем совершенствовал он свое мастерство, ремонтируя часики, копаясь в сложных механизмах, смазывая шестеренки и заменяя износившиеся детали.
Часы к нему несли со всего Лейпцига, и даже привозили с разных концов герцогства, так как слава его давно уже начала распространятся за пределы родного города.
Его комната была будто олицетворением времени, все пространство, казалось бы, заполняли настенные, настольные и наручные часики, которые ждали своих старых или новых хозяев. Они тикали, отсчитывая секунды и отбивая часы. А у самого сводчатого окна на высоких подставках стояли клетки с птицами. Здесь были и модные канарейки, и верткий щегол, и краснощекие зарянки, и пухлые снегири. В комнате раздавался то резкий посвист свиристели, то переливы скворца, то подражательные мелодии черного дрозда. Даже его любимец, домовой воробей весело почивкивал, пытаясь своровать со стола мастера какую-нибудь блестяшку. Он единственный жил в открытой клетке и мог вмешиваться в рабочий процесс.
Но с недавних пор в сердце Рихарда запала третья страсть. Он начала конструировать музыкальную машину. Часовщик не хотел, чтобы его детище играло примитивные мелодии шарманщиков. Он мечтал навеки запечатлеть пение своих птиц.
Каждый день после ужина он откладывал в сторону требующие ремонта часы и посвящал время исключительно своему детищу. Сначала он что-то лихорадочно чертил, затем мастерил, подгонял и снова переделывал. Машина получилась такой, что любой мастер гордился бы своим творением. Музыкальный аппарат больше всего был похож на длинный насест, на котором восседали механические птички. Внутри насеста скользил вал с ручкой, поворот которой побуждал птичек издавать ноты. Сначала механизм требовал завода, а уже после, внутри металлических птах начинали двигаться целые системы шестерёнок. Крошечные молоточки били по колокольчикам и звонким стеклянным пластинам, пружины то натягивались, то ослаблялись, надувая серебряные горлышки, открывая и закрывая клювы. Так "птички" щебетали свои механические песни.
Семь птиц – семь нот. Все бы здорово – но мелодия была только одна.
Часовщик все дольше засиживался за своим проектом. Вскоре на аппарате появились новые рычаги и клавиши, которые меняли положение птиц, позволяя им создавать минорные и мажорные тональности и менять диапазон октавы. Но все это было не то. Пение "птичек" напоминало больше игру на клавесине, чем пение живых пернатых солистов.
Чем больше Рихард слушал своих питомцев, тем более он понимал, как далек его аппарат от совершенства. Даже автоматон-воробей, не мог издать такого радостного чивканья, как его серый дружок. Часами копался Рихард в груди своих бронзовых птах. Что бы он ни делал, его автоматоны не слишком далеко ушли от часовой кукушки, разве что звуки издавали помелодичнее. Рихард уже не замечал, что он почти не выходит из дома и напрочь забывает об ужине. Все реже он слушал пение своих маленьких питомцев – теперь его больше интересовали звуки, которые издавало металлическое горлышко.
Иногда он, будто опомнившись, подходил к клеткам, менял воду и подсыпал зернышки в опустевшие кормушки. Но птицы скучали и пели все реже. Ведь мастер забывал открывать окна, и птицы почти не видели неба и цветения яблонь за плотными шторами – Рихарду мешало работать слепящее солнце.
Мастер все реже брал заказы на часы, так поглотило его создание волшебного аппарата. Теперь он работал над ним днями и ночами, так и не починив ходики с кукушкой, которые уже покрылись слоем жирной пыли – так давно он к ним не прикасался.
Рихард похудел и осунулся, но работа продвигалась и автоматоны становились все более и более совершенными. Теперь уже механический дрозд мог издавать трель из нескольких колен и рычаги на основании машины меняли протяженность звуков и их последовательность, а комбинаций было столько, что казалось, будто автоматон может бесконечно варьировать свою песню.
Мастер был горд. Он повернул ручку машины, обновляя завод. Крошечный бронзовый соловей прочистил горлышко, похлопал крыльями и начал трель. За ним включился механический дрозд и зарянка, добавился голос скворца, отбил такт воробей, началась партия щегла и резкий вскрик свиристели.
Рихард слушал автомат раз за разом. Его машина была идеальна, почти волшебна. Дрожащими пальцами он дотронулся до металлических перьев – но механический певец не откликнулся на ласку. Он смотрел все также равнодушно своими стеклянными глазками с открытым клювом.
И только тут Рихард вспомнил, что его маленький дружок давно не прилетал к нему за крошками пирога. Рихард позвал птичку, но на его зов никто не откликнулся.
В ужасе бросился он к клеткам. Птицы молчали. Их кормушки были давно пусты и они погибли от жажды и голода. Серый озорник нашелся на подоконнике за плотной шторой. Он до последнего пытался вырваться на волю, в старый сад и бился клювом и грудью об оконное стекло. Пернатый малыш уже давно отчаялся привлечь внимание своего хозяина.
Рихард взял в руки серое безжизненное тельце. Все, что он делал последние несколько лет, казалось ненужным и бесполезным, ведь механическое сердце не вернет к жизни его маленького друга. Может он и станет послушно чирикать при нажатии на рычаги, но разве появится в нем хоть кроха любви и эмпатии к своему хозяину.
Глаза часовщика наполнили слезы. Они стекали по щекам и, срываясь вниз, капали в ладони на мертвого воробышка. Рихард не знал, что ему делать. Он положил тельце на свой стол, заваленный деталями и инструментами, и отправился в сад хоронить птиц. Шесть крошечных могилок в его заросшем неухоженном саду, прямо под тем самым окном, перед которым они пели свои чарующие песни.
Мастер вернулся в комнату. Его совершенный автоматон больше его не радовал. Он подошел к столу и открыл ключом верхний ящик бюро. Рихард достал старый пистолет и подумал, что было бы неплохо сначала смазать механизм, чтобы он не засбоил в самый ответственный момент. Только сейчас Рихард заметил, как тихо в его комнате – ведь и часы он не заводил уже давно. Часовщик огладил пальцами холодный узор рукояти и посмотрел на крошечный серый комок , мокрый от его слез.
Едва мастер коснулся встопорщенных перьев, как дверца на настенных часах распахнулась. И старая кукушка, которая отбивала часы, когда ей вздумается не чаще раза в месяц, выдала свое хриплое ку-ку, заржавевшим, давно не знавшим смазки горлом. Мастер вздрогнул от неожиданности, когда кукушка вернулась в домик и дверца захлопнулась с раздраженным грохотом. Пистолет выпал из его руки.
Мастеру показалось, что кто-то отчаянно пискнул. Он раздраженно посмотрел на свою чудо-машину. Но металлические горлышки автоматонов замерели без движения.
Кто-то пребольно клюнул его в палец – мокрый, сердитый воробей сидел на столе. Блестящий глаз смотрел насмешливо, а желтый клюв издал новое требовательное чив, как всегда, когда маленький дружок был голоден и требовал к себе внимания.
Не чувствуя под собой ног, Рихард бросился за зерном и водой. Домовой невзрачный воробушек перелетел на спину своего механического двойника и начал чистить помятые перышки.
Рихард смотрел, как воробей поклевывает зерно с ладони, изредка поругивая сварливым чивканьем нерадивого хозяина и пощипывая его чуткие пальцы.
Мастер думал, что нет ничего прекраснее этой крошечной живой птицы и ничего волшебнее нескладной песенки этого воробьишки.
другие публикации по теме: