ХОЗЯИН
«...Исчислено, исчислено, взвешено, разделено...»
(«Пир царя Валтасара», библейская притча)*
1
Когда Фомич подъехал к зимовью, было уже темно. Он вылез из машины и покачал головой. Фомич надеялся успеть до наступления сумерек: нужно было напилить дров в избушку. Да не просто одно-два беремя, а побольше – на всю ночь. Нужно было затопить «буржуйку» пораньше, чтобы промёрзшие стены оттаяли, и зимовье наполнилось приятным телу и душе теплом. Но февральская метель сделала своё дело – лесная дорога в нескольких местах оказалась сильно заметённой. Старенькая «Нива» тоже сделала всё, что смогла, и вытащила старого охотника из снежных заносов. Буров Иван Фомич был опытным таёжником и философски относился к подобным испытаниям.
– Хозяин сердится, – бормотал вполголоса сам с собой Фомич. – Говорил же, нужно пораньше приехать! Капканы снять. Это Катька во всём виновата. Куда, говорит, старый, поедешь, один-то в тайгу? А если что, говорит, случится с тобой, а? А тут ещё кобель куда-то пропал, Байкал-то. Хорошая лайка была. Карельская, медвежья. Вредный, собака, но хороший. Вот и запоздал малость. Но ничо. Капканов у меня немного. Завтра встану с утра пораньше. Чайку хлебну – и на лыжи. А там, в тайге-то, за мной никто не угонится! Махом все капканчики-то и соберу…
Вот так и прошёл бы этот таёжный вечер. В думах, раздумьях, воспоминаниях, планах и мечтаниях. Вспомнились бы старые года – молодость, юность, когда он совсем молодым пареньком пришёл работать лесником в родной лесхоз. Так и прошло бы незаметно это важное предночное время – время подготовки таёжника ко сну. Но тут чуткий охотничий слух Фомича уловил звук приближающегося транспорта.
– То ли трактор, то ли «Урал»? Дизель вроде? – гадал старик.
Звук мотора становился всё отчётливее.
2
Буров вышел из зимовья и закурил сигарету. Минут через десять к избе подъехала машина. Джип. «Крузак», сто пятый. Фомич не разбирался в этих иномарках, но про себя отметил: «Дорогая, наверное»…
Задняя дверь джипа открылась, и из машины вывалился человек в пуховике. По всей видимости, изрядно подвыпивший. Через пару секунд его уже поднимал другой более рослый и более трезвый амбал, судя по всему, водитель. Они громко выругались в адрес друг друга, а потом тот, первый, вывалившийся из машины, метнул в сторону леса пивную бутылку.
Фомич с присущим ему спокойствием смотрел на всё это безобразие и думал, надолго ли приехали эти незваные гости. Тут из джипа вылез третий гость. Это был немолодой уже мужчина примерно стольких же лет, как и Фомичу. Именно мужчина, а не мужик. Было что-то в нём от аристократов. Он подошёл к таёжнику и вежливо представился:
– Добрый вечер вам. Осип Семёнович Байдуков. Ну, и погода сегодня. Думали, не доедем. Я сам из города. Раньше лесом занимался, заготовкой. Пилорамы были. Даже мебельный цех. Да вот решил на старости лет организовать здесь у вас охотхозяйство. Вы уж извините, но я, стало быть, теперь новый хозяин этих живописных мест. Может быть, пройдём в избушку, да по маленькой пропустим за знакомство?
Буров пристально посмотрел в глаза новому знакомому и усмехнулся:
– Буров. Иван Фомич. Пойдём, паря!
Закон тайги приветствует гостеприимство, и Фомич об этом прекрасно знал. Не было такого за более чем тридцать лет его работы лесником, чтобы он кого-нибудь не впустил в свою охотничью избу или даже в служебный кордон, а тем более – зимой. Но эти незваные новые знакомые были как будто из другого мира, какие-то подозрительные.
«Иш чо, новый хозяин! Мы ещё разберёмся, кто здесь хозяин», – подумал, заходя в зимовье, Фомич.
Гости вошли как к себе домой. Шумно, весело. Иван Фомич сухо, но довольно деликатно сделал замечание, дескать, не шумите сильно-то, ребятки, а лучше у Хозяина попроситесь для начала. Самый шумный, тот, который первый вывалился из джипа, грубо возразил старому таёжнику: «Какому хозяину?! У какого хозяина? У тебя, что ли?! Вот новый хозяин – Осип Семёнович!? Вот у него теперь и проси разрешения здесь находиться!»
Вдруг дверь зимовья резко открылась и хлопнула так, что посыпался шлак из щелей на потолке, а с полки упала старая иконка.
– Ветер. Всё сильней и сильней, – бывший лесопромышленник с явным удовольствием и одобрением кивнул своему молодому товарищу, но дипломатично поправил: «Мишаня, ну чо ты шумишь, чо шумишь-то!? Успокойси. Это мой помощник, Михаил. Он.… Там… Документами занимается. Типа юрист. Хоть и учился на артиста в институте культуры. Сообразительный малый. Из любого шума сделает выгоду. Единственный недостаток – много пьёт да курит всякую дрянь без меры. Молодой. Зеленый. Что поделаешь?»
Байдуков развёл руками в стороны и усмехнулся.
– Вот я предпочитаю виски со льдом, а вы, Иван Фомич, наверное, водочку? – гость достал из добротного походного ящика литровую бутылку виски, такую же бутыль водки и пятилитровый бочонок тёмного польского пива «Kozlak». – Вот, угощайтесь. А пиво друзья мои, партнёры, из Польши отправили.
– Андрей, принеси нам закуски! – крикнул Мишаня рослому водителю джипа и услышал в ответ очень громкую и довольно крепкую ругань и искренние пожелания пойти подальше.
– Мишаня, но ты чо раскомандовался-то? Отрезвел, чо ли!? Ха-ха-ха! – громко расхохотался Байдуков. – Сходи да помоги Андрюше-то. Там… Сало… Колбасы. Огурчиков принеси. Да сазанчика копчёного обязательно к пиву-то! Да запить чего-нибудь. Там «Кока-кола» была где-то. Мишаня залихватски приложил ладонь к виску и выйдя из зимовья и громко хохоча на всю округу, крикнул: «Есть, сэр!»
Фомич прищурился и с улыбкой сказал Байдукову:
– Послушные они у тебя, помощники-то.
Гостю это явно понравилось. Он налил полную стограммовую рюмку виски, поднял её вверх и выпил залпом.
– Андрей у меня раньше на пилораме работал. Мастером. Я ему, как себе, доверяю. Верный, как пёс. Да и водила он отменный. Раньше на дальнобой ходил. Да всё по Европе. Он сам-то родом откуда-то с запада, и родители у него оттуда. По распределению приехали в своё время. Мать в бухгалтерию, а отец – механиком в леспромхоз. Так что я Андрея с рождения знаю. А ты что, старый, не поддержишь? Водочка-то отличная. На «берёзовых бруньках», как говорится, ха-ха-ха!
Фомич усмехнулся:
– Да, хороша, наверное, зараза! Да вот только я уже лет десять, как не употребляю. Как язва-то получилася, так и бросил её, родимую, пить-то. Чуть Богу душу не отдал. Или дьяволу.
Байдуков покачал головой. То ли с пониманием, то ли с осуждением, но он ничего не сказал, а просто качал головой. Тут дверца избушки открылась, и внутрь ввалились помощники Осипа Семёновича. Мишаня громко хохотал, при этом толкая Дутого в бок: «Ну, Дутый, ты и «даёшь стране угля – мелкого да много (Дутым Андрея прозвали еще во времена работы мастером на раме) Здоровяк».
Байдуков искоса посмотрел на своего развеселившегося юриста. Тот быстро умолк. Поставив пакеты с закуской на нары, Мишаня и Дутый покорно смотрели на своего хозяина.
– Чо сели-то? Давайте наливайте, а то уйду! Режьте сало, колбасу, огурцы. Копчёнку доставайте! Чо как не родные-то, а!? Будьте как дома!! Ха-ха-ха-ха! – смягчившись, расхохотался бывший лесопромышленник.
А Фомич спокойно, но достаточно громко добавил: «И не забывайте, что в гостях находитесь».
И тут байдуковские помощники, оскорблённые жёстким замечанием старого лесника, уже хотели было проучить Фомича. Они встали с нар и подошли к столу, за которым сидели Байдуков и Буров.
– Слышь ты, хрен старый! Я те щас… – поднял было огромный кулак Дутый, а Мишаня диковато и нервно лыбился. Но в этот момент Фомич молниеносным движением выхватил свой охотничий «Скорпион», который привез ему племяш-омоновец из очередной командировки на Кавказ, и приставил его к горлу громилы:
– Не успеешь вякнуть: кровь пущу, сделаю буюкшу и отдам своему Байкалу. Он у меня страсть как любит буюкшу. Особенно из голубой крови. Я ещё и не таких успокаивал. Сниму с тебя скальп и сделаю чучело. Будешь потом мой огород охранять от ворон. Понял? – с холодным блеском в глазах невозмутимо процедил таёжник.
Вдруг висевшая над нарами на стене ещё одна иконка упала, хотя была довольно крепко закреплена. Гости переглянулись. Байдуков тоже был бывалым и понял, что дело может закончиться плохо:
– Ладно! Будя, будя! Погорячились и хватит! Мишаня, банкуй! Ну же, горячие финские парни, давайте за мировую по маленькой, да лучше песню каку-нибудь затянем. «Чёрный ворон, чёрный во-о-о-рон! Ты не…»
Фомич вложил свой нож обратно в ножны, кустарно украшенные бисером, достал сигарету и спокойно, хотя довольно резко, произнёс:
– Ладно, мужики. Я, конечно, всегда рад гостям. Но мне завтра с раннего утра маслать на лыжах километров двадцать отсюдова. Путь неблизкий. Мне нужно отдохнуть. Я вам предлагаю спуститься ниже километров пять. Там ещё одно хорошее большое зимовье. Первый поворот отсюда налево. Отдохнёте от души. Погуляете. Никто вам мешать не будет, и вы никому не помешаете. Договорились!?
Андрей было дёрнулся. Но Байдуков его остановил:
– Спокойно, Андрюша. Старик прав. Поедем. Тут и места-то на четверых маловато будет – и первым вышел из избы. Его помощники молча собрали пакеты, рюкзаки, коробки и унесли в машину.
3
Фомич молча курил возле печки и о чём-то напряжённо думал. Дизель заурчал, и вскоре джип уехал в том направлении, куда показывал старый таёжник гостям. Буров прилёг на нары. На душе было неспокойно:
– Эти так просто не уедут. Не оставят они без ответа мою дерзость. Ну и хрен с ними. Знай наших! – успокоил себя по-русски Фомич. На часах было уже двенадцать ночи.
– Нужно поспать. Хоть немного – и уже через пару минут старый лесник протяжно захрапел. В зимовье было тепло. И Фомичу снился сон.
Ему приснилось, что он с отцом. Они пасут коров. Раньше коров было много в деревне. И все пасли по–очереди. Сегодня Ивановы. У них пять голов. Они пасут пять дней. Потом Петровы. У них три головы. Они пасут три дня. И так по кругу, начиная с весны и до сентября. Отец на мотоцикле. Коровы жуют прошлогоднюю стерню и смотрят на маленького Ивана. А Фома Буров, внук женщины-тунгуски, отец Ванюши Бурова, объезжает стадо на мотоцикле. А травы-то море. Жёлтое море. Зеленая только пробивается. И вдруг начинается сильный ветер, переходящий в почти ураганный. Пахнет дымом. Пахнет всё отчётливее. К нему подбегает отец. Фома Буров кричит:
– Иван! Ванька! Ванюша! Беги, сынок! Беги отсюдова! Поле горит! Пал кто-то пустил, гады! Беги, сынок, убегай! Там в овраге яма! Землянка там! В ней фляга с водой! Там спасешься! Беги, сынок, беги!
Ваня уже видит пламя. Всё в дыму. Ревут коровы. Отца нет.
Иван Фомич проснулся в холодном поту. Всё было как наяву.
– Отец приснился. Предупреждал о чём-то. Нет, неспроста этот барин так быстро своих слуг-то собрал да и уехал. Там по Волчьему распадку ещё одно зимовьюшко есть. Туда уезжать надо. Чует моё сердце – приедут ещё по мою душу. И отец не зря мне приснился. Это хорошо, что он меня от себя гнал. Хорошо…
Уже через полчаса старый опытный таёжник Иван Фомич Буров, которого все в посёлке называли Тунгусом (то ли оттого, что прабабка была орочёнкой, то ли за необыкновенное природное охотничье чутьё, граничащее со звериным), мчался на своей старенькой «Ниве» вверх по речке Волчьей или, как ещё её называли местные, – Волчихе. Там, где этот ключик брал своё начало, стояло ещё одно зимовье охотничье. Километрах в семи от зимовья Фомича. Это было зимовье его отца. Перед отворотом в Волчий распадок дорога упиралась в густой спелый сосняк. Фомич знал, что здесь между вековыми деревьями сможет протиснуться только его «Нива». Да и здесь он пролез кое-как. Лесник был рад, что в своё время они оставили эту густую сосновую рощу с полнотой почти 0,8 – это по-таксаторски. Через двухсотметровую сосновую толщу «Нива» проехала почти без потерь. Единственное – оторвалось зеркало.
– Ну, ерунда! На зимовье отремонтирую! – махнул рукой таёжник.
Вскоре он подъехал к лесной избушке, добротно рубленой прямо возле скалы, из-под которой начинал свой путь ключик Волчий. Фомич взял только тулуп, рюкзак и карабин с патронами. Замкнул машину на ключ и вошёл в зимовье, поздоровавшись по древней традиции с Хозяином. Затопил старую «буржуйку» и закурил. Благо, что дров было наготовлено достаточно. Эту избу отец рубил вместе с дядей Ивана Фомича – Александром, по прозвищу Мао. Его так прозвали за азиатский разрез глаз в ПОХе, где он работал штатным охотником. Дядя Александр был более всех родственников похож на орочона. Ивану даже казалось, что он им не родственник. Но он больше всех любил племянника Ваньку и всегда что-нибудь дарил племяшу, когда приходил к ним в гости. А потом они с Фомой, отцом Ивана, напивались и пели песни. Да, когда приходишь в это зимовье, то воспоминания накрывают как лавина. Реветь хочется. Отца уже лет двадцать как нету, а вот зимовьюшка стоит.
Через полчаса в избушке уже было тепло, хотя стены ещё были холодными. Фомич бросил тулуп на высокие нары, покряхтывая, забрался и почти сразу же уснул.
4
А в это время в другом зимовье кипела разгульная жизнь. Осип Семёнович был крепок на алкоголь. Он только покряхтывал да широко и громко смеялся, иногда переходя на дикий хохот. Мишаня с Дутым во всё горло орали матерные частушки. Байдуков хлопнул своего весёлого юриста по плечу и негромко сказал:
– Миша, выйди на улицу. Кто-то ходит вокруг избы. Да возьми ствол.
Мишаня прислушался. Андрей тоже перестал орать. Гости отчётливо услышали скрип чьих-то шагов по снегу, несмотря на сильный ветер. Скрип всё учащался и учащался. Потом резко прекратился. Все трое с рёвом выскочили наружу. Вокруг зимовья никого не было.
– Показалось, – крикнул Мишаня.
– Не могло всем троим сразу показаться, друг ты мой ситцевый. Я вот думаю завязывать нужно с этой тяжёлой водой-то – заключил Байдуков. – Пошли в избу!
Только они сели за стол, как вдруг будто кто-то изо всей силы ударил по двери снаружи. Гости замолкли. За дверью ещё сильнее завыла вьюга.
– Мишаня, пойди, посмотри, кто там. Да не ссы! – приказал Байдуков своему юристу. – Тебе просто поближе.
Мишаня неуверенно подошёл к двери, приоткрыл её и увидел лежащую рядом толстую ветку от стоящей рядом с зимовьем сухостойной огромной лиственницы.
– А-а, ветром отломило, – сказал он уже более уверенным голосом. – Осип Семёнович, а, может, с фарой проедем? Пока метель не разошлась?
Байдуков искоса посмотрел на Мишаню:
– Да ты чо, звезданулся, чо ли? Они же сейчас брюхатые. Но хотя мы же не будем по маткам бить. А, Андрюша? Что скажешь? – Андрей Дутый, бывший мастер пилорамы, а теперь правая рука Байдукова, приободрился:
– Ок, Осип Семёныч! Я – за!
И гости, поспешно собрав оружие, закуску и спиртное, залезли в джип и с улюлюканьем двинулись в лес, по вырубкам да на лесные поляны. Зверь тут был непуганый, места-то были глухие. Глухомань. Действовали браконьеры слаженно. Чувствовалось, что занимались они этим не очень хорошим промыслом частенько. Уже через полчаса фара поймала глаза-звёздочки небольшой группы изюбрей, прямо на старом волоке, в горе, метрах в трехстах от дороги.
За рулём был Байдуков, с фарой – Андрей, а вот Мишане досталась главная на сегодняшнюю ночь роль – роль стрелка.
– Семёныч, матки одни! Что делать-то? Я ж первый раз столько вижу! Ох, какие красавицы! Мясо хочу! – дрожа синими от холода губами, выкрикивал Мишаня. Байдуков, хоть и был изрядно выпивший, но будучи таким же опытным таёжником, как и Фомич, понимал, что это считается делом грешным – стрелять в беременную матку. Он хотел было крикнуть юристу, чтобы тот не стрелял, но тут прозвучал хлёсткий выстрел. Как будто ударили большой – нет, огромной плетью. Потом второй, третий… Мишаня лупил по изюбрихам и хохотал, прикрикивая:
– Мясо! Мясо! Мясо!
Байдуков заглушил машину и заорал на разбушевавшегося юриста:
– Да ты что творишь-то! Мать твою! Долбо… Дибилоид! Я же тебе говорил – нельзя брюхатых бить! Вот урод, а!
Они вышли из машины, освещая окрестность мощными фонарями, и поднялись к тому месту, где ещё несколько минут назад стояли звери.
– Три штуки, Семёныч! Вот это удача! Вот это я понимаю, кайф! – бормотал возбужденно Мишаня.
– Дурак ты! Тебе тут лет на пять строгача, а то и больше светит, – спокойно произнёс Байдуков. – Ну, да ладно. Что теперь-то. Тащите их вниз. Увезём к зимовью. Обдерём, разделаем – и на базу. Будет, чем бригаду кормить всю весну. Да пошевеливайтесь, олухи!
5
Ветер становился всё сильнее, иногда переходя почти в ураганный. Дул порывами.
Дорогу было видно плохо, но браконьеры были продвинутыми. У них был с собой навигатор, по которому они уже через полчаса были возле зимовья. Андрей, кроме того, что был отличным водилой, ещё и прекрасно разделывал туши. Через час три изюбрихи уже лежали разделанными в больших крепких целлофановых пакетах в ледяной воде ключа. Две из них оказались беременными.
– А что с этими-то делать, Семёныч? – жалостливо прокричал шефу Дутый. Сильнейшая пурга проглатывала человеческие крики. Байдуков махнул рукой. Дутый сложил неродившихся изюбрят в большой мешок, отнёс метров сто от избы, и бросил в лесу.
В зимовье было достаточно тепло. На столе стояла целая батарея разнокалиберных бутылок. Браконьеры-хозяева важно произносили тосты. Конечно, почти все они были на одну тему – свита славила короля, хозяина будущего охотхозяйства Байдукова. Произносимые слова лились как мёд на слух Осипа Семёновича. Он одобрительно кивал своей крупной бритой головой и великодушно улыбался. Тут он как будто что-то вспомнил и стал очень серьёзным.
– Так. Слушайте сюда. Время сейчас как раз самое подходящее. Наш новый знакомый, Фомич, уже, наверное, десятый сон видит. Ребятки, вы поезжайте-ка до него, да сделайте так, чтобы он уже никогда не проснулся.
Дутый и Мишаня неслись на «крузаке», как по автостраде. За поворотом показалось зимовье Бурова. Они остановили джип метров за двести до избы. Глушить машину не стали. Взяв две канистры, одну с бензином, вторую с солярой, они осторожно пошли. Байдуковские слуги были хоть и пьяны, но действовали чётко. Дутый подошёл к окну и посветил фонариком внутрь на нары.
– Вроде спит орочён-то, – шепнул он подельнику Мишане. Тот кивнул. Они облили дверь и окна горючим, подперли дверь и подожгли зимовье. Огонь быстро стал набирать силу.
– Ну вот и всё. Спи крепко. А то выгонял, выгонял. Вот и довыгонял. Поехали, Андрей! – злобно прошипел Мишаня. И тут Дутый выскочил откуда-то из-за избушки:
– Мишаня, уехал наш Фомич-то! След от машины выше уходит!
Они прыгнули в джип и рванули в сторону третьего зимовья. А метель не успокаивалась и уже превратилась в настоящий буран. Километра через три «крузак» упёрся в густой спелый сосняк. Дутый с Мишаней вышли из машины и долго ходили, пытаясь найти заезд. Пилы не было с собой. «Штильку» они оставили в нижнем зимовье. Плюс незнание местности и непроглядная пелена бурана отбили у них охоту продолжать преследование Фомича.
– Ладно, завтра встретим его внизу. Никуда не денется. Отсюда один выход, – подвёл итог Дутый. – Поехали назад, Мишаня!
6
Уже через полчаса подельники подъехали к нижнему зимовью. Они зашли в избу и почти одновременно отрапортовали Байдукову, что Фомич уснул, видать, с сигаретой, да и сгорел в своей избушке. Они случайно ехали мимо да и увидели вот это горе.
Байдуков уточняющим вопросом спросил:
– Вы труп видели?
Мишаня было начал объяснять шефу, что, дескать, стенами всё завалило и ничего как бы не понятно, но Дутый железно отчеканил:
– Старик сгорел! От зимовья ничего не осталось! Вот на смартфоне фото и видео!
– Ладно, верю! Верю! Присаживайтесь, хлопцы. Помянем Фомича!
Ещё около часа они поминали старого таёжника, который «сам дурак, что не пожелал смириться с тем, что хозяин в этих местах теперь господин Байдуков». А ещё через полчаса все трое крепко спали беспробудным пьяным сном. На самом краю нар посапывал Мишаня. В его пальцах тлела дорогая сигарета. Вдруг она выпала. И попала, аккурат, в канистру с бензином. С этой канистры гости обливали стены зимовья Бурова, а потом, позже, уже здесь, в нижнем зимовье, подливали бензин на тряпку, чтобы заново растопить погасшую печь-«буржуйку».
А на улице совсем разбушевался буран. В тот момент, когда Мишанина сигарета нырнула в канистру с бензином, снаружи бураном повалило огромную сухую листвянку и прямо на дверь избушки.
С полки возле двери упала вторая канистра с бензином, и всё вспыхнуло в избе: стены, потолок, клеёнка на столе. Проснувшийся Байдуков кинулся к двери, но дверь была надежно заперта снаружи упавшим деревом. Все топоры, бензопила и другой шанцевый инструмент – всё лежало в джипе. Гости, видать, собирались ехать пропиливать дорогу до Бурова, что ли? В зимовье был только маленький топорик для разделки мяса. Окна избушки были маленькими. Сквозь оконные проёмы мог пролезть разве что ребёнок. Байдуков остервенело, с криками, прорубал топориком дверь. Проснувшиеся Мишаня и Дутый ломились в окно. А вокруг уже всё полыхало. Крики становились нечеловеческими. И эти нечеловеческие крики людей-зверей, которые возомнили себя этакими хозяевами жизни, хозяевами мира, тонули в рёве разбушевавшихся стихий. Стихий Огня и Ветра…
7
Фомич проснулся резко. Как будто кто-то невидимый толкнул его в бок.
– Что такое? Кто здесь? – старый таёжник поднялся с нар.
Он зажег свечу, которую он нашёл ещё ночью, затопил «буржуйку», вышел на улицу из зимовья, осмотрелся и закурил. На востоке тонкой багрово-красной полоской брезжил рассвет. В лесу была гробовая тишина.
– Всю ночь штормило. А сейчас будто бы выключили! – удивлённо произнёс сам себе вслух Иван. – Интересно, как там мои гости-хозяева? Башка-то, поди, раскалывается сегодня с похмелуги-то? А, может, только закончили пить да и повырубались. Да и шут с ними! Видать, Хозяину хорошо брызгали, раз улеглась дура-то, пурга!
Фомич зашёл в избу. Сел за стол. Налил чаю. Долго сидел и о чём-то бормотал. То ли молился, то ли вспоминал прошедшую неспокойную ночь. После зажевал ломоть сала с хлебом, а потом запил чаем с конфетами и сухарями. Одну конфетку он положил к иконке Святого Трифона – покровителя охотников, которая стояла на полочке.
– Это, Хозяин, тебе, – тихо вполголоса произнёс Иван Буров.
Быстро собравшись, он взял понягу с карабином и вышел из зимовья.
Уже до обеда Фомич собрал все капканы. В одном попался соболёк-«головка», в другом кедровка, остальные были пустыми. Что-то или кто-то торопил старого охотника.
– Не пойму, куда тороплюсь-то!? Такое чувство, будто утюг включенный оставил дома! Тьфу ты, етить-тудыть!
Фомич, прямо как чемпион по горным лыжам, перемахивал через сопки. Вскоре он спустился к зимовью. Быстро собрав все пожитки, пока прогревалась его старенькая «Нива», хлебнул из термоса чайку с ароматом травы саган-дали и мёдом. Уже через полчаса он пробирался через спасительную сосновую рощу, а ещё через полчаса подъехал ко второму зимовью.
Буров вышел из машины. Подойдя к пепелищу, перекрестился.
– Вот гады, а! Не зря мне батька снился-то! Надо бы, когда в посёлок приеду, свечу в храме поставить Николаю Чудотворцу да Неопалимой Купине, да и вообще всем святым. Вот это да-а-а!
Фомич ходил вокруг сгоревшей избы, доставая сигарету за сигаретой и часто кивая своей седой, белой, как снег, головой. У него не было слов. Он как заевшую пластинку, повторял только одно: «Не зря мне батька снился, не зря. Не зря…Спас сынку-то».
Вдруг его взгляд остановился на чём-то блестящем, сверкающем среди обгоревших брёвен. Буров подошёл и, расковыряв веткой угли, вытащил икону. Таёжник удивлённо смотрел на образ.
– Почти не пострадала Божья Матерь-то! А ведь мне её мамка подарила, на Паску. Ой, давно это было. Ладно, что случилось, то случилось. Если эти уроды ещё на нижнем зимовье, то они пожалеют, что появились на этот свет!
Старый таёжник прыгнул в «Ниву» и рванул с места с пробуксовкой.
Через двадцать минут он стоял возле нижнего зимовья. Фомич молчал. Почему-то курить не хотелось. От зимовья ничего не осталось. В середине пожарища лежала исковерканная буржуйка. Огромная сухая лиственница сгорела наполовину и ещё дымилась. Рядом стоял полуобгоревший джип. Фомич даже не стал отходить от «Нивы». Он присмотрелся и увидел, что там, где вчера ещё была дверь, лежали три обгоревших тела. Таёжник перекрестился. Он сел в свою машину и долго смотрел на дорогу. О чём думал старый лесник, потомок орочонов, Иван Фомич Буров? Сложно сказать. Его суровое лицо не выражало никаких чувств. И только холодные колючие огоньки в его чуть азиатских острых глазах выдавали в нём чувство какого-то непонятного даже ему удовлетворения, от которого он сам был в ужасе.
Фомич ехал по лесной дороге, громко и возбуждённо разговаривая сам с собой. Он всё ещё не мог отойти от увиденного. Он был в шоке. И не понимал, что ему теперь делать? Вызывать скорую, полицию, спасателей? Что? Нет. Им ничем уже не поможешь. Найдут. Свои же хватятся. Разберутся. Это не его проблемы. Сами виноваты. Хозяин наказал. Так успокаивал сам себя Буров.
А ещё Фомич хвалил свою Катерину.
– Вот ведь чувствовала женщина, что не стоит ехать-то одному в лес. Ох, чуяло сердце-то женцкое! Люблю я её! Чтоб со мною было, еслив не она? А? Давно бы где-нибудь голову потерял! Сгинул бы бесследно! Скорее бы посёлок! А завтра с утра в храм! Детей, внучат, Катьку – всех в храм! Родителям свечу поставлю. Помолюсь. Хозяину брызну. Обязательно! Сёдня-то, вишь, он не сердится. Погодка-то какая! Так и шепчет…
А по тайге вовсю шагал февральский полдень. Солнце уже светило по-весеннему. Пригревало. На южных склонах появлялись первые проталины. Парили стволы сосен. С камней свисали огромные сосульки. Природа радовалась. Радовалась бурлящая подо льдом шумная речка Волчиха. Радовались птицы и звери. Становилось теплее. Приближалась весна.
Все события, все имена и названия вымышлены. Все совпадения случайны.
15. 05. 2023 г. , Баргузин
*– «Исчислено, исчислено, взвешено, разделено...» («Мене, мене, текел, упарсин», «Мене, текел, фарес»)
«Вот и значение слов: Мене — исчислил Бог царство твоё и положил конец ему;
Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким; Перес — разделено царство твоё и дано Мидянам и Персам» (слова пророка Даниила царю Валтасару). Из библейской притчи о «Пире царя Валтасара».