Жизнь почти прожита. А столько ещё интересного вокруг, столько не успела попробовать и сделать... Вера Сергеевна с сожалением выключила компьютер. Шестьдесят восемь лет — не шутки. Глаза уставали быстро, сухость, резь, а потом и слезы, так что больше часа и не получается посидеть. А обучающие ролики в интернете — одно из немногих развлечений, которые ей остались.
Сколько сейчас всякого-разного можно делать, а материалы какие фантастические! Тут тебе и глина, и керамика, и вышивки-кружева-игрушки, из пластика поделки, и бисерное плетение. Удивительные заливки акриловыми красками и уроки живописи, росписи, декупажа.
А мастерицы какие есть умелые! Лет бы хоть двадцать скинуть — сколько бы она всего перепробовать успела. Да хоть бы и десять лет — много, чем смогла бы заниматься. А сейчас уже и зрение подводило, да и руки тонкую работу не сделают. Всю жизнь она проработала в школе учителем труда. Вела кружки для девочек и учила их создавать что-то свое, новое, из ниток, ткани, бусин, обрезков и обломков. Шить, вышивать, вязать и плести бисером. Раньше, в свободное время, она любила занять руки красивой работой. Да и с чтением проблемы уже, тоже больше часа не получалось с книжкой посидеть. Вот и приходилось дробить день на маленькие кусочки, час на развлечения — час отвлечься, что-то по дому сделать или, там, погулять. Так-то жизнь её совсем не плохо прошла, грех жаловаться. И руками приходилось делать немало, и шить-вышивать, и сад-огород держать, и выживать в 90-е, когда из одного топора и суп, и кашу, и компот готовить ухитрялась. Многому она успела научится-то, а вот все кажется — еще бы что-то освоила, для себя, для души. Мужа она схоронила почти шестнадцать лет назад. Мужа она схоронила почти шестнадцать лет назад. Дочь, поздняя, любимая и вымоленная, шутка ли — в тридцать шесть лет родила, давным-давно, ещё в студенческие годы переехала с мужем в Канаду. И устроились хорошо — работа там у них, уже и гражданство получили.
Внуков-близнецов видит Вера Сергеевна раз в месяц по скайпу. Они и по-русски-то с акцентом говорят, ну, да и неважно, были бы здоровы и счастливы. И то правда, вот грех жаловаться. Иришка, хоть и отдалилась, и близости той, давнишней, домашней и женской, давно уже нет, но маму любит, не бросает, подкидывает денег и лекарства хорошие. Да и к себе жить звали, и зять, Витенька, славный парень — тоже приглашал, но не лежит у неё душа к чужбине.
Один-то раз съездила, посмотрела, но всё чужое, всё не так. Нет уж, здесь родилась, здесь и в землю ляжет. Так что всё у неё хорошо. А вот сейчас в магазин сходит, купит, чего там не хватает в холодильнике, и хлеба, хлеба нужно не забыть, ужин нехитрый состряпает — и можно ещё часок будет посмотреть, как мастера современные сейчас работают. Очень ей нравился канал один, с лепкой, «Холодный фарфор» называется. Лепила ведь раньше из солёного теста, но тут работа потоньше, поизящнее. Не сделать самой — так хоть полюбоваться. Погода была слякотная и мерзкая, вот перелом старый ныл и нудил. Слегка прихрамывая, она дошла до пешеходного перехода и остановилась. Скользко нынче, лучше подождать, пока все машины проедут.
Рядом остановилась стайка подростков, лет по четырнадцать-пятнадцать парням, уже и пушок у некоторых пробивается. А всё равно — дети ещё, смеются, толкаются, голоса ломкие.
Она так и не заметила, кто именно из ребят врезался в неё. Падая прямо под колеса автобуса, только и успела подумать — "Вот и сходила за хлебушком".
Глава 1.
Пробуждение было не самое приятное. Головная боль, сухость во рту жуткая, ломота. Кажется, болело всё, что может болеть и еще немного то, что не может. На глазах лежала тяжёлая влажная тряпка. И запахи... Очень странные запахи. Пахло дымом. Какой-то кислятиной и немытым телом. Сыростью и, почему то, морскими водорослями. Вера Сергеевна с трудом подняла руку и стянула тряпку. Свет резанул глаза. Проморгавшись и сделав несколько попыток сесть, она поняла, что ничего не понимает. Сидеть было тяжело, но нужно же было понять, где она. Живая — это хорошо, боль в теле — это, наверное, от автобуса. Хотя тогда ей показалось, что её переехало колесами, она даже помнила хруст рёбер и какую-то запредельную боль, но ведь пришла же в сознание. Значит, её просто успели объехать, а тело болит от падения. Но вот место, в котором она находится — оно вообще ни на что не похоже. Бомжатник какой-то. Вера Сергеевна машинально пошарила у изголовья, пытаясь нащупать очки. Так странно, но, вроде как, и без очков она видит почти нормально. Даже лучше, чем в них. Ещё раз потерев кулаками глаза, она убедилась, что просто отлично видит. Только вот кулаки не её. Эти тощие, исцарапанные руки, не могли принадлежать пенсионерке. Да такой тощей она даже в детстве не была. Господи боже, да руки эти — детские. Костлявые детские запястья, кожа в цыпках и царапинах. Так и не успев толком осмотреться, она закрыла глаза. Сил не было от слова — совсем.
— Я ещё немножко посплю, а потом осмотрюсь. Я всё решу и всё пойму, только потом — думала она, погружаясь в тёмные дебри сна. Где-то рядом немилосердно драл глотку петух. Петух в городе-миллионнике — это нонсенс.
— Наверное, кто-то на будильник в телефоне себе такой вопль записал — мысли ползли лениво и как-то не желали обретать ясность. И очень не хотелось открывать глаза. Просто лежала и вслушивалась в ощущения. То ли сон дурацкий привидился, то ли что... Лежать было не слишком удобно, если честно. Да и жажда мучала. Запахи... Очень странные и непривычные, но те самые, что ей приснились. Или, всё же, нет? Не приснились? И тонкие руки подростка, которыми она тёрла глаза — тоже не сон?
Трусихой она никогда не была и врать себе не собиралась. Но, чем больше лежала так — тем страшнее ей становилось. Не открывая глаз, подняла руку и дотронулась до лица.
Нет морщин, кожа плотная и упругая. И волосы, волосы длиннее. Сама она уже много лет раз в месяц ходила к Любаше, проверенному жизнью мастеру, и равняла свою довольно короткую стрижку. А тут длина не слишком понятна, но явно ниже плеч. И колтуны. И запах сырости, дыма, моря... При движении мышцы отзывались болью. Не слишком сильной, но вполне ощутимой. Поворочавшись ещё немного, Вера Сергеевна решительно села, так и не открыв глаз. Если долго лежала — лучше не делать резких движений, а то голова закружится.
— Вот ещё минуту посижу и открою. Только одну минуту, ну, может чуть больше... Так, все, до трёх... И раз, и два, и три... Комната напоминала сарай. Большой каменный сарай с земляным полом и соломенной крышей. Потолка не было. Одно маленькое окно было затянуто чем-то вроде грязной полиэтиленовой плёнки. А светила лампа дневного света. Нет, не лампа. Непонятно, что это за прямоугольник, но светил именно он. И свет такой мерзкий, голубоватый, так что руки собственные кажутся серыми, как у покойника.
Сбросив тяжёлую пыльную тряпку, больше похожую на половик, а не на одеяло, Вера Сергеевна решительно опустила ноги с кровати, непривычно низкой и без белья. Скорее даже не кровать, а прямоугольная коробка из грубых, плохо струганых досок.
Вместо матраса внутрь коробки уложены мешки, набитые чем-то комковатым и жестким. Не опилки, конечно, но не сильно лучше. Пол ледяной и влажный. На ней — рубаха до середины икр. Ну, почти как смирительная, только рукава всего до локтя. Горловина просто собрана на неопрятный шнурок. И ткань странная — похоже на редкого плетения шёлк. Белья на теле нет. Встав на слабые ноги, Вера Сергеевна закрыла глаза и переждала момент головокружения. Нужно найти воду и туалет. Остальное — потом.
В комнате две двери. Вот эта, у окна — вроде как должна вести на улицу. Значит, её и нужно открыть. Вряд ли в сарае есть туалет и умывальник. Чуть пошатываясь, Вера Сергеевна подошла и толкнула дверь. Сельский двор, грязный, затоптанный. Похоже, что помои выливают прямо с крыльца. На утоптанной земле видно, как плескали из ведра. Да и крыльца, как такового, нет. Просто довольно большая каменная плита.
По двору бродят несколько кур и тот самый петух, который орал. Чёрный, как смоль, красивый. С ярко-алым налитым гребнем. А куры — самые обычные, рыжеватые и пёстрые. А вот ограда странная — высокий кустарник, чуть выше полутора метров, если на глазок определять, такой плотный, что курам не выскочить, листья мелкие, и не зелёные, а сизоватые.
Во дворе, на не слишком густой траве, отчетливо видны проплешины, похоже — тропинка. И в кустах сделано что-то вроде калитки из прутьев. Слышно, как где-то рядом шумит вода. Наверное, здесь недалеко колонка. А вот туалета не видно. Голову немного кружило, но Вера Сергеевна решительно двинулась на шум воды.
Отошла она от дома метров десять, не больше, когда поняла — всё. В туалет нужно прямо сейчас. Ну и плевать, плотный кустарник загораживал со всех сторон.
Ходили по тропке не слишком часто, местами она зарастала, ветки кустарника цеплялись за рубаху. Хорошо хоть не колючие они. Раздвинув очередные сплетенные ветки, Вера Сергеевна оторопела. Это был водопад.
Самый настоящий природный водопад. Не очень высокий — вода падала метров с трёх, с узким потолком, разбитым на несколько ещё более узких, ширина общая — ну, может, метр, да и не слишком мощный. Вода выбила углубление, что-то вроде крошечного озерка, но так красиво — каждый камушек на дне видно. А вода — холодная. Ну, умыться и, наконец-то, попить — вполне можно.
Освежилась. Стало полегче. Присела на камень чуть в стороне от воды. Хорошо бы привести мысли в порядок. — Если я с ума не сошла, то я в другом теле. Я, Соколова Вера Сергеевна, очнулась в теле ребенка. Пубертатный период. Бред, конечно, но думать о том, что сошла с ума, я не стану. Слишком всё вокруг реально. У девочки только пробивается первый пушок на теле.
Ну, то есть, это у меня пробивается. Это я живу в какой-то дикой деревне. И даже не знаю, как меня зовут. Я должна молчать-молчать-молчать о том, что случилось, иначе меня точно отправят в дурку. Это — самое главное. Когда я очнулась, на лице была тряпка. Наверное — компресс. Значит, девочка болела.
Нет, не девочка, я — болела. Я болела сильно и теперь ничего не помню. Я никогда не смогу никому доказать, что я пожилая женщина. Мне нужно вернутся в дом и...
Господи, надеюсь это всё на самом деле, а не галлюцинации. И что делать то? Ну вернусь, а у девочки есть родители или родственники? А если догадаются? Да нет, такое даже в бреду не придумать... А ведь поясница не болит и ногу не ломит. Перелома-то не было. Что за ерунда в голову лезет, нужно решить, что делать... Метаться слишком долго Вера не стала. Тут и выбора особенно не было. На улице не слишком жарко, одежды-обуви никакой, так что, приняв здравое решение осмотреть получше дом и постараться понять, что это за село и, если что, ссылаться на потерю памяти и плохое самочувствие, она довольно бодро отправилась назад.
Глава 2.
В доме, после уличной прохлады, показалось теплее. Прикрыв щелястую дверь, Вера подошла к стене с той самой светящейся штукой. Свет, хоть и неприятный, был достаточно ярким. Но понять, как именно это работает, она не смогла. То, что висело на стене, было самой обычной доской. Плохо обработанной и занозистой. И лицевая часть этой доски светилась. Светилась и щепка, которую Вера смогла отколупнуть.
— Похоже, это какая-то люминесцентная краска. Сейчас чего только не продают на Алиэкспресс. Странно только, что ребёнка больного в сарае оставили. Хотя, может это и не сарай. Но куда органы опеки-то смотрят? Разве можно детей в таких условиях содержать? Вместо кровати — коробка, белья постельного нет, печь какая-то совсем уж странная. Вделана в каменную стену, в ту, что сарай пополам делит. Больше всего похожа на горку камней с полукруглым отверстием внизу. И широченная труба, тоже каменная, тепло держать не будет совсем.
Да о чём говорить, если даже потолка в доме нет и дверь уличная — одни щели. Может это что-то вроде летней кухни? Ну да, вот тут на столе — посуда. Но тоже странноватая. Очень грубая глиняная лепка, не глазурованная, как-то странно... И кастрюль нет, два горшка глиняных и довольно большой котелок, литров на семь-восемь, наверное.
Несколько мисок, часть из них грязные, со следами еды, и всего две кружки. Может, родители у девочки экопоселенцы? У меня, у меня родители... Господи, ну совершенно безумная ситуация... И в сундуке тряпьё разное, грязное. Постирать-то можно было. Да и от меня пахнет так, как будто неделю не мылась. Такая грязища в доме, а мух нет. Даже странно... Ладно, надо посмотреть вторую комнату. Во второй комнате было почище. Но не слишком. Прямо напротив двери, в которую Вера зашла, была ещё одна дверь. Довольно прочная, утеплённая соломой и обитая дерюгой. В дерюге дырки, солома торчит пучками. Была почти настоящая кровать, даже с простынью и двумя подушками.
Вся одежда и бельё изготовлены из довольно грубых самотканых полотен, не очень понятно, из чего именно, похоже на шёлк, но не в такой же нищете простыни шёлковые стелить. Всё это, самотканое и самодельное, ещё больше утвердило Веру в мысли об экопоселении.
Стоял небольшой топчан, тоже с простыней и подушкой. Стену над топчаном прикрывал грубый, неуклюжий коврик. Не ковёр, скорее просто кусок толстой грубой ткани, на которой очень неряшливо были сделаны узоры цветными толстыми нитками. Накрыты и кровать, и топчан были домоткаными половиками.
Верина мама в деревне похожие у себя стелила. А тут их вместо одеял приспособили. А подушка не такая жёсткая, как у неё на кровати, а из перьев. Светящихся досок здесь было повешено аж две, одна на стене, а вторая висела на верёвках, привязанных прямо к балкам. Окно, так же единственное в комнате, было застеклено маленькими кусками разных оттенков. И зеленоватое, и голубоватое, но все стекло толстое, мутное, и с пузырями. Это особенно напугало Веру. — Ну, неужели эти сумасшедшие неряхи даже стекло сами варят? А зачем? И как я буду здесь выживать? Так ведь и блох, и вшей можно развести — мыло они вряд ли покупают. И еще странность — кухня в моей комнате, а ларь с продуктами — в этой. В ларе было большое отделение с грубой серой мукой. Во втором лежали мешки с крупами двух видов, маленькие мешочки с травами и семенами, какие-то сушёные фрукты. Или овощи. Корзинку с этими сморщенными штуками Вера покрутила у окна, но так и не опознала. Рядом с ларем стоял здоровенный сундук с большим навесным замком. Расковыривать его Вера не рискнула. Также было несколько коробок и сундучков поменьше, но все проверять было некогда. Вряд ли там что-то интереснее будет, чем тряпье самодельное. Ещё был стол под окном, и вдоль него — две длинные лавки. На лавках тоже половики. Грязные. Вот и всё. Ещё в углу, возле второй двери, прямо в стену вбиты толстенные гвозди. На них висит пара тряпок. Очевидно, это был парадный вход и сюда вешали одежду. Дверь заперта снаружи. Ну, и сама комната выглядела побольше и посветлее.
Была ещё одна странность. Вера точно знала, что под автобус она попала глубокой осенью. А здесь или самое начало лета, или поздняя весна. Печка не топится, но в доме и не холодно. Была бы нормальная одежда — вообще бы прохлады не ощутила.
Вера вернулась в маленькую комнату, залезла на кровать, легла и укрылась. Всё же она ощущала себя очень слабой, болели мышцы, болела голова, знобило и, кажется, поднялась температура. Думать она всё равно не могла — слишком всё было странно. Сон пришел быстро и был глубок. Так глубок, что она даже не слышала, как шумели вернувшиеся домой хозяева. Глава 3.
— Опять этот чёртов петух орёт и не даёт спать! Хотя, пожалуй, что и выспалась уже.
И тут Вера вспомнила...
Быстро подскочив на своем жёстком ложе, она огляделась и убедилась, что нет, не сон приснился. И вокруг — сарай, и сама она — ребёнок. А за дверью, в той комнате, что побольше, кто-то разговаривает. Осторожно подойдя к двери, она прислушалась, но слов почти не поняла. Не решительно подняла руку и постучала в дверь.
— Ой, зря стучала-то... В своем доме кто стучит? Вряд ли у жителей такого сарая правила этикета в почёте. Дверь распахнулась, и она увидела женщину, обычную женщину лет тридцати. Тёмная мятая туника коричневого цвета похожа на суконную, под ней юбка длинная, тёмно-серая, почти в пол, и поверх — грязный серый фартук. Лицо загорелое, сама крепко сбитая, волосы в узел скручены.
— Очухалась? — голос грубый, сиплый. Смотрит — не улыбнется. — Есть-та хочешь?
В желудке у Веры жалобно забурчало.
— Ну, пошли, пожрать дам, да делами заниматься пора.
Вера зашла в комнату и села за стол.
— Чо расселась-та? Не госпожа чай. Помогай давай, мужикам уже ехать пора, а ты всё дрыхнешь.
Кроме Веры и женщины в комнате был ещё мужчина. Лет так сорока на вскидку, такой же грязноватый и мятый, лохматая бородёнка, но волос без седины. А вместо суконной одежды — кожа грубой выделки. И туника, и порты до середины икр — всё из кожи. Куски кожи на одежде — разного цвета. Не совсем разные, но какие темнее, какие светлее. Видно, что сперва красили кожу, а потом уже шили.
И мальчишка подросток. Вот он-то как раз валялся на кровати и сладко потягивался. На нём видно только рубашку, такую же почти, как на Вере. Только ворот и рукава украшены вышивкой.
— Я не знаю, что делать. — Голос с непривычки прозвучал сипло. Вера откашлялась и повторила — Не знаю. Я не помню ничего. — Чего не помнишь? — Ну, вот я не знаю, кто вы такие... — Чо, совсем не понимаешь? — Тётка смотрела почти с опаской. — Да я понимаю всё, только вот не помню. — Вера не знала, как и объяснить. Слово "амнезия" тут было явно неуместно. Что-то сдерживало её от того, чтобы говорить откровенно. Мужик и тётка переглянулись. Тишина была такая, что Вере стало жутковато.
— Дак эта, может она совсем дура стала? Как думаешь, Морна? Может её эта, в город свезти? В тот дом-та, герцогский. Тама, навроде как, всех убогих принимают.
Вере стало совсем уж страшно.
— Дак а дом-та? Ты думай, чо говоришь-та... Ежели она дура — дак ведь с ней же и заберут. Отойдёт дом приюту, а мы все куда? Неееет... Ты об этом даже и не думай. И сказать никому не смей. Как слухи пойдут, так её и заберут, а с нею и дом уйдёт. Так что ты молчи, дурак эдакий, никогда ты не умел устроиться, и щас нас погубишь дурью своей. Молчи и молчи. И сказать никому не смей. И ты, Гантей, тоже молчи. Как дружкам проболтаешься, так и пойдём мы с отцом бедовать на улицу, и ты с нами пойдёшь. Если хоть кому ляпнешь — выпорю так, как в жизни не порола. Понял меня? — тётка строго и требовательно смотрела на мальчишку. — Дак а делать-та чего, Морна? — А ничего не делать. Ты сейчас пожрёшь и в море, чё продашь, чё домой привезешь, да денег-та всех не пропивай, понадобятся теперь. А ты, Гантей, тоже с батькой ступай, да проследи, чтобы не всё пропил, а мне потом всё доскажешь. — Мааам, да не хочу я, меня Кореня звал с собой, мы договорились уже... — Вот я тебя ещё спрашивать буду! Пока лов весенний — опасностей нет и штормов нет, а деньга всегда нужна, тебе жа на одёжку и на прочее. А вот осенью уж будешь дома сидеть. А сейчас — шевелитесь оба. — Морна, а с Линкой-та чо делать? — Ничо. Сама я без вас ещё лучше разберусь. Она вона тихая, на людёв не бросается, без тебя я тута всё и решу. — Ну, ты, Морнушка, всегда востра была дела обделывать. Светлая у тебя голова. — Мужик явно обрадовался, что не придётся ничего решать. — Ну, ты не трепи тута языком-та. — Морна аж улыбнулась неожиданному признанию. — Садитесь, жрите, да и в путь, а с ней я уж сама.
Она оглядела Веру с ног до головы и строго велела:
— Поди к себе, там пожрёшь — и сунула в руку кусок лепёшки со стола.
От неожиданности, Вера молча взяла чёрствый кусок и вышла. Закрыла дверь и еле сдерживая слёзы залезла на кровать — без обуви ноги совсем озябли. Лепёшка была чёрствая, но съедобная, а голод — не тётка. Сидя в кровати, она отщипывала кусочки хлеба и пыталась сообразить, как жить дальше и что можно сделать в такой ситуации. Не слишком понятно было, при чём здесь дом.