Глава 7.
Гляжу на подоконник, цветы листья совсем повесили, он значит, тоже не поливал. Ладно, думаю, полью сейчас тихонечко и уползу, а то Катюха скажет, что не проследила, уморила всё.
Крадусь в ванную, там кувшин специальный, хозяйка предупреждала, набираю воды из-под крана тонкой бесшумной струйкой. Где-то у неё банка с отстоянной есть, но не искать же. Тихо пробираюсь с кувшином к окну, спит. Даже не гляжу на него, глупо, конечно, будто, если я его не вижу, то и он меня не заметит. Но, так спокойнее. Заливаю воду в растрескавшуюся землю, очень надеюсь, что к Катькиному приезду, хоть что-то останется живо.
Вдруг, буквально чуть не роняю кувшин из рук, Петровский заходится судорожным кашлем, да таким тяжёлым и глухим, что забываю про позор быть застуканной на месте преступления.
Приступ длится долго, лицо налилось кровью, на лбу испарина, а выкашляться никак не может и вдохнуть толком тоже, аж сердце разрывается, видеть, как ему плохо. Тут уж не до маскировки, я же врач прежде всего, а потом соседка, которая впотайку поливает цветы, чтобы любимый мужчина не заметил.
Подбегаю, тяну Сашку на себя, помогаю принять вертикальное положение, опускаю его голову себе на плечо, чтобы опору почувствовал, стараюсь больше нагнуть корпусом вперёд, лишь бы удобней было выкашляться.
- Ба, да ты горишь!
Открывает глаза недоумённо, вижу, ничего не соображает мужик, за голову хватается. Не мудрено, такое напряжение от кашля. Наконец, затихает. Мокрый весь, даже волосы, как после бани, и постель, хоть выжимай.
Придерживаю, чтобы не повалился в эту лужу, переворачиваю подушку, стаскиваю футболку, не протестует – вся до нитки, простыню выдёргиваю прямо из-под него. Молчит, как только заканчиваю, сразу валится обратно.
Вдруг замечаю багровые синяки, опоясывающие широкой прерывистой лентой тело, судя по цвету, двух – трёхдневной свежести. Прощупываю рёбра, не проглядеть бы перелом. Вроде, все целы. Грудь поднимается тяжело, но равномерно, травматических повреждений лёгких, похоже нет…
Перевожу дух. Переворачиваю одеяло другой стороной, укрываю. Всё бросаю, бегу к себе. Надо прослушать, да и так понимаю, что скорее всего, пневмония. Выгребаю аптечку, арсенал у меня богатый. Научена уже горьким опытом, если соседи знают, кто ты, надо быть во всеоружии…
Возвращаюсь. Лежит, разметался весь, дыхание тяжёлое. Ну и хорошо, что одеяло откинуто, только бы спину прослушать ещё, а лучше, всё-таки, усадить.
- Сань, - шепчу почему-то, - давай-ка сядем на минуточку, - помогаю снова принять вертикальное положение. Садится с закрытыми глазами. Вроде зафиксировался пока, слушаю.
Ох, дыхание какое жёсткое, крепитация справа отчётливо слышна, слева вроде не так, но тоже нехорошо, прошу глубокий вдох сделать. Делает и опять заходится в кашле, ловлю, повисает на мне бессильно, тяжёлый какой, от кашля весь содрогается, глажу по спине, постепенно затихает.
Но, главное, картина ясна. Ставлю градусник, сама готовлю капельницу с антибиотиком, благо, всё с собой.
Термометр остановился на границе сорок, колю жаропонижающее.
Иду на кухню, ставлю чайник, наверняка пить хочет, губы все потрескались. Вода согрелась, наливаю бокал большущий, точно его на столе стоял. Несу.
- Пить хочешь? - спрашиваю. Кивает. Приподнимаю его осторожно и подношу к губам. Судорожно припадает, пьёт жадно, вода струйками стекает по сторонам, капает на грудь, как не закипает от его жара, не представляю. Наконец, утоляет жажду, опять падает без сил,
- Спасибо, Ксюш, - шепчет еле слышно, значит, не в бреду.
Нахожу в комоде простыню, приходиться снова его тревожить, стелю, как лежачему: сначала один край, потом, переворачиваю его на постеленный, и расправляю второй.
Пристраиваю флакон с раствором антибиотика над кроватью. Картинка там у них какая-то, снимаю, пусть лекарство повисит. Перетягиваю руку жгутом, нахожу вену, ставлю капельницу. Санька вроде лежит спокойно, надеюсь, метаться не будет, предупреждаю,
- Сань, ты только рукой не шевели, пожалуйста, - вроде моргнул, значит, в сознании.
Остаюсь наблюдать пациента. Любимого пациента, сама себе всё-таки признаюсь в этом... Может, и не осознала бы, а тут напугалась очень! Что, если бы про цветы не вспомнила? А, если бы ключ у Катьки не взяла? Подумать страшно, опоздай я на день – два, выжил бы? Отёк лёгких, и адьёс амиго! Даже думать не хочется, но Бог есть! Ни за что не простила бы себе, случись непоправимое...
Заодно поливаю оставшиеся растения, собираю с пола простыню и футболку, тащу в ванную. Осматриваюсь. А у них ничего, миленько. Чувствуется женская рука, в квартире порядок. Диван, кстати, стоит почти там же, где и мой, разве что немного ближе к окну. Чего тут удивляться, планировка сама наталкивает, куда, что поставить.
Раскладываю лекарства на тумбочке, что ещё может пригодиться. Санька, кажется, заснул. Трогаю лоб, жар вроде спадает, пытаюсь укрыть, отталкивает одеяло, значит, температура ещё не совсем в норме.
Сажусь на край дивана, жду… и схожу с ума. Бледный, тёмные спутанные волосы откинуты назад, лоб в испарине. Оброс уже, щёки впали. Под глазами тени залегли, да ещё и ресницы оттеняют. Ох, уж эти ресницы! Мне бы такие… Нос заострился, губы потрескались, дышит тяжело, милый мой.
Дай, хоть разгляжу тебя, пока не видишь.
Красивый, по-настоящему могучий разворот плеч, грудные мышцы выпуклые, чётко очерчены, ниже рёберных дуг провал живота, чуть напряжётся, и виден будет упругий пресс кубиками. Откуда эти странные кровоподтёки по кругу? Надо будет спросить… Чёрная дорожка волос, широко начинаясь над грудиной, длинным треугольником сбегает к солнечному сплетению, немного сужаясь и тая, и вновь расширяется на животе и вокруг пупка, образуя густые заросли… дальше даже не гляжу, начинаю не о том думать…