Мусики-кукусики
Работающий банкомат нашелся только в торговом центре, в двух кварталах от гостиницы. Она к тому времени успела вдоволь набегаться по улицам, удивляясь и ничего не узнавая. Успела отчаяться и поругать себя за свою, как говорила мама, бытовую расслабленность. Она и в самом деле расслабилась за последние четыре года. Привыкла, что о деньгах теперь можно особенно и не думать, что работать можно не ради зарплаты, а исключительно из куража и интереса. Вот и докуражилась. Из аэропорта ее привезли на казенной машине, гостиницу оплатили заранее. А вот чтобы хотя бы кофе выпить, нужны деньги. Наличные. А карточку свою она может засунуть, куда ей будет угодно. Карты у них к оплате не принимаются. И ей это очень вежливо объяснили. Сначала в гостиничном буфете, потом в единственном открытом в такую рань кафе. Пришлось идти наобум, вертеть головой по сторонам. Тем более, что время как-то надо было убить, а сидеть в номере было невозможно. Тоскливо и муторно. Как в очереди к стоматологу. Хотя, в очередях к стоматологу она уже давно не сидела. Очереди остались в прошлом, вместе с тоской и выматывающим душу ожиданием непонятной опасности. А тут все вдруг вернулось. Да нет, не вдруг. Пора уже признаться, хотя бы самой себе, что весь этот город для нее – сплошное муторное ожидание непонятной опасности. Она и сейчас идет по затянутым утренним весенним ледком тротуарам, озираясь и непроизвольно втягивая голову в плечи. Как будто удара ждет.
Возле банкомата она несколько раз оглянулась, убедившись, что никто не стоит за спиной. И вообще никого нет поблизости. Облегченно выдохнула, расслабила напряженные плечи.
- Юлька! – раздалось вдруг за спиной. – Юлька, ты?
Вздрогнув от неожиданности, она медленно и обреченно повернулась.
- Марина?
Бывшая одногруппница выглядела лет на пять старше. Только радовало это сейчас мало. Больше всего хотелось закончить быстренько все дела в этом городе и улететь, никого не встретив. Хотя, Марина – не самый худший вариант. Подругами они не были, но и не ссорились никогда. Вполне себе нейтральные отношения.
Через пару минут они уже сидели в кофейне, здесь же, в центре. Маринка, кажется, была искренне рада встрече, и она постепенно расслабилась, откинулась на спинку стула, тоже стала активно вспоминать годы, проведенные вместе в общаге, а не ждать настороженно, когда начнется.
***
По бывшим однокурсникам Юлька скучала. Они были частью той бесшабашно-авантюрной поры, когда все были нереально молоды, когда жизнь только начиналась. Когда дух захватывало от призрачных перспектив, и хотелось поскорее попасть в день завтрашний, несмотря на набитые сегодня шишки. Частью ее, Юлькиной, юности они были. Поэтому так щемило сердце, когда она, зарегистрированная под вымышленной фамилией, рассматривала их фотографии в соцсетях. Объявиться под своим именем было невозможно, и она довольствовалась вот такими замаскированными визитами, словно в замочную скважину подглядывала. Казалось, что объявись она открыто, все сразу вспомнят о том случае. И тогда придется всем говорить, что это не она, что она не виновата. А чего же сбежала тогда, если не виновата? Вот это и пугало — необходимость оправдываться в том, чего не делала, а потом оправдываться за то, что оправдываешься, и, в конце концов, запутаться окончательно и самой уже поверить, что дыма без огня не бывает, и если не виноват, то и оправдываться незачем...
- А Жеку помнишь? - спросила, смеясь, Марина. - Помнишь, как она нам говорила? «Мусики-кукусики». Что это значит, до сих пор непонятно. А ведь тогда все мы у нее в «мусиках» ходили и не удивлялись.
Юлька медленно кивнула, изо всех сил мечтая, чтобы лицо оставалось таким же безмятежно-радостным.
Жеку нельзя было не помнить. Как нельзя забыть ураган, если хоть раз в него попал. Вообще-то, звали ее Женя. Евгения. Но прилипло к ней намертво именно это мальчишеское «Жека». Она и сама так представлялась, видно, привыкла.
Жека приехала из маленького городка, чтобы победить в жизни. На меньшее она была не согласна. Никаких там «удачно устроиться» или «попасть в обойму». Только победить, выцарапать, вырвать все, что необходимо. И немножко больше — просто для того, чтобы собой гордиться. Это она так говорила: «Я хочу собой гордиться». Она единственная среди них, домашних мальчиков и девочек, знала, для чего поступила в институт. На пришибленных перестройкой родителей она не надеялась совсем, с первого дня в новой для себя обстановке начав прочно устраиваться, энергично работая головой и локтями. Была она статной и громогласной. Заметной. Мнение обо всем имела свое собственное и никогда его не меняла. Если уж решила один раз, то пусть так и будет. Проще было измениться в соответствии с Жекиными о тебе представлениями, чем убедить ее, что ошиблась. Жека ошибок не признавала. Она была уверена, что ошибаться – это непозволительная роскошь, поэтому убедила себя раз и навсегда, что все делает правильно. Ну, а убедить в этом окружающих для нее не составляло труда.
Всяких забавных словечек и присказок у Жеки было полно. Были они все непонятными и бессмысленными. Похоже, Жека сама их и придумывала на ходу. «Мусики-кукусики» - это было ее любимое, мигом пошедшее в народ. Употреблялись они и в качестве ласкового прозвища для всех подряд, и просто так, от избытка чувств. Кроме «мусиков» запомнились еще какие-то «дарьки-кобарьки», совсем уже непонятно что означавшие. «Мучача» и «качуча» тоже использовались, как бог на душу положит — не к месту и без всякого смысла, просто потому, что Жеке так захотелось. А все остальное вылетело с годами из головы. Может, потому, что очень хотелось забыть...
Жила Жека на полную катушку. И чувствовала так же, с размахом. Бурно обижалась, свирепея на глазах, и так же бурно мирилась, немного остыв.
- Мусики-кукусики! - говорила она торжественно, входя поступью командора на их общую общажную кухню. - Хватит дуться, от обид морщины появляются. Оно вам надо, мусики мои?
«Мусики», всего лишь полчаса назад записанные навечно в список Жекиных смертельных врагов, переглядывались облегченно, радуясь, как островитяне, пережившие цунами. Каждый в душе благодарил судьбу, что хотя бы не живет с Жекой в одной комнате.
В одной комнате с ней жила Юлька.
- А помнишь, как она водкой торговала на втором курсе? Все знали, что водку можно купить или у таксистов, или у Жеки. И все думали, что у вас в комнате она прямо ящиками стоит. Богатство, почище пещеры Али-Бабы. Парни нас подговаривали сходить, будто за конспектом, и посмотреть, правда это или нет.
- Да не было никаких ящиков. Она ее приносила откуда-то понемногу. Продавала, снова приносила. Какие там ящики, что ты! Жека не связывалась с большими партиями. Она говорила, что ей нельзя так рисковать. С крупной партией и спалиться проще, и денег, если что, слишком много отдавать придется. А ошибаться ей было нельзя.
***
Права на ошибку Жека для себя не оставляла. Она вообще к себе относилась суровее даже, чем к окружающим. На окружающих ей было плевать. А собственное будущее было исключительно в ее, Жекиных, руках. Поэтому нельзя было расслабляться, жадничать и лениться. Тихонечко, шаг за шагом, нужно было идти к поставленной цели. Еще раньше водки была французская косметика, потом растворимый кофе и сигареты. Жека не сбавляла цену и не давала в долг. За это ее тихо ненавидела половина общаги. Ненавидеть открыто никто не решался — Жеку побаивались.
Была она осторожна и беспощадна, как рысь на охоте.
- Курочка по зернышку клюет, - говорила она в редкие минуты откровенности. - Понимаешь, мучача моя, самое опасное в этом деле — расслабиться. Поверить, что ты уже круче всех, можно ничего не опасаться. Или пожадничаешь, захочешь сразу, одним махом, в миллионеры попасть. Тут-то тебя и сожрут. Никогда нельзя расслабляться.
И не расслаблялась. Крутилась, как белка, обрастая паучьей сетью связей и полезных знакомств. Мелькали калейдоскопом баулы с джинсами, коробки «ланкомовской» туши, блоки болгарских сигарет. Кофе, шоколадки, капроновые колготки — Жека принципиально не брала ничего крупными партиями и не держала в общаге большие суммы, рассчитывалась с поставщиками сразу. Юлька смотрела на все это с пугливой завистью и старательно гнала мысли о том, что однажды Жека поддастся соблазну и ввяжется в совсем уж опасное дело. Что такое наркотики, домашняя девочка Юлька к концу второго курса уже знала. Сама, правда, не пробовала — Жека следила зорко и обещала, если что «надавать по соплям». Этим она здорово напоминала Юлькиного папу-полковника.
В тот раз все пошло наперекосяк с самого начала. Поставщик был новый, с маленькой партией связываться не хотел. Жека поскрипела зубами и согласилась. Пожадничала — очень уж заманчивая сумма маячила.
Сама она в те дни пропадала почти безвылазно в научно-технической библиотеке, собирала материал для курсовой. Как всегда с дальним прицелом — Жеке нужна была курсовая, которая запомнилась бы преподавателю надолго, до Жекиного пятого курса, когда дойдет до диплома, и нужен будет научный руководитель. В библиотеке она сидела до позднего вечера, почти невидимая из-за горы книг. Выписывала ровным почерком на листы, перекладывая из стопки чистых в стопку готовых. Готовые, пронумерованные, складывала в большую зеленую папку со смешным навесным замочком. Над этой папкой потешалась вся общага — Жека с ней выглядела важно, как министр. Ключик таскала на цепочке вместо кулона. Папка была здоровая, как портфель, занимала руки, не помещалась ни в одну сумку. О том, что кроме материалов для курсовой, там лежали еще и деньги для поставщика, знала только одна Юлька. Да и то случайно.
Даже не сразу об этом вспомнила, когда папка пропала...
***
Она рассказывала Маринке о своей работе, о командировке. Маринка ахала — она даже не предполагала, что тихая и робкая Юлька сможет когда-то занять такую должность. Зависти не было заметно — удивлялась по-доброму. Хороший она, все-таки, человек! Радуется за нее и о прошлом совсем не вспоминает. Или не знает ничего? Юльке не верилось, что такое возможно. Все эти годы она была уверена, что знают все. И всем, Жеке в первую очередь, она доказывала, что они не правильно о ней думают. Что она совсем не такая. Да и добилась она всего, чтобы доказать, что никакое она не ничтожество. Что тоже может победить в жизни.
***
- Верни папку, крысеныш! - Жека смотрела на нее белыми от ярости глазами и говорила, будто сплевывала. - Верни по-хорошему.
Юлька лепетала, что не брала, что в глаза эту папку сегодня не видела, что пришла только что. Жека ее не слушала. Она никогда не меняла своего мнения. И сейчас, глядя на Юльку в упор, сказала тихо и твердо:
- Если не вернешь, я тебя порву, крысеныш.
Поверилось в это сразу. Жекина твердость и неуемная энергия, которая так восхищала Юльку, сейчас грозила обрушиться уже на нее. Совершенно оглушенная, Юлька выскочила из комнаты.
Часа два она бесцельно бродила по коридорам, стараясь никому не попадаться на глаза. Казалось, что все уже в курсе, в чем подозревает ее Жека. И бесполезно доказывать, что не брала она эту проклятую папку. Хоть криком кричи — никто не поверит. Жеке поверят. Потому что, кому, кроме нее, Юльки, могла понадобиться эта папка? Кто, кроме нее, знал, что там деньги? А Жеке эти деньги послезавтра отдавать, и если она папку до послезавтра не найдет, то и в самом деле порвет, можно не сомневаться.
Подгадав момент, когда в их комнате никого не было — Жека грохотала где-то в дальнем конце коридора — Юлька пробралась на цыпочках, схватила пальто и сумку и помчалась, подгоняемая тоскливым страхом на автовокзал. Через полчаса она уже тряслась в автобусе, который вез ее к маме. Поплакать и пожаловаться. Придумать, как быть дальше.
- Отца в Москву переводят, - огорошила мама с порога. - Ты как, с нами поедешь или здесь доучишься?
Она ухватилась за эту возможность, как за единственный шанс на спасение. Конечно, она поедет в Москву. Переведется в столичный институт, и всем докажет.
Что и кому она тогда собиралась доказывать, непонятно. Очень хотелось тогда оправдаться, найти какие-то слова, чтобы все поняли, что она не брала эту папку. Но оправдываясь, она как бы признавала, что виновата. Ей еще долго в ночных кошмарах снилось, как она пытается рассказать Жеке, что в той истории она была совершенно ни при чем. Как путается и сбивается от страха, и Жека ей не верит. Смотрит на нее белыми от ярости глазами и думает, что Юлька — крысеныш, ни на что не годный, способный только украсть чужие деньги. Мнения своего о людях Жека никогда не меняла.
Все эти годы Юлька не карьеру делала, не росла профессионально, чтобы занять в конце концов одну из ведущих должностей в корпорации, а доказывала Жеке, что она тоже что-то из себя представляет.
- А помнишь, у Жеки папка пропала? - спросила она, замирая. Пусть. Выяснить уже все, наконец. И если Маринка ловко притворялась все это время, пусть выдаст себя сейчас.
- Какая папка?
- Папка с курсовой. Зеленая, на замке, - По недоуменному Маринкиному лицу она вдруг поняла, что та ничего не помнит. - Она ее еще везде с собой таскала, а мы смеялись, что она министр с портфелем.
- Ну да, было что-то. Она еще тогда такой крик подняла. По всем комнатам прошлась и всем пообещала десять казней египетских, если папку не вернем.
- По всем комнатам?
- Ну да. Она же не знала, у кого папка, вот и грозила всем подряд, чтобы наверняка, - Марина засмеялась и прикурила длинную дамскую сигарету.
- А папка нашлась? - осторожно спросила Юлька.
- Конечно! Ее девчонки из двадцатой свистнули, чтобы Жека понервничала. Пошутить хотели. А как она крик подняла, так и отдали, от греха подальше. Она же бешеная была, Жека-то. Могла и пришибить ненароком из-за курсовой.
Юлька сидела, как в вате. Смотрела на смеющуюся Марину и медленно приходила в себя. Кошмар последних десяти лет оказался пшиком. Никто ничего про нее не думал. Можно было никуда не убегать, не переводиться спешно, не дождавшись конца семестра. Можно было не ломать себя, стараясь доказать невидимой Жеке, что чего-то стоишь. Жеке вообще не было до нее никакого дела. Но, если разобраться, добилась всего Юлька именно потому, что все эти годы пыталась что-то доказывать именно Жеке. Что-то, что было важно ей самой.
- А ты ведь тогда и пропала, - вспомнила вдруг Марина. - Жека еще расстраивалась, что ты уехала, не попрощавшись. Она ведь неплохой девкой была, хоть и ненормальной немного.
- А где она сейчас? Чем занимается?
Марина осторожно поставила чашечку из-под эспрессо на блюдце и вытащила еще одну длинную сигарету.
- Убили ее, - сказала она, глядя в сторону. - В девяносто восьмом, уже под занавес, можно сказать. Она аптечные павильоны держала. Вот в этом торговом центре, кстати, точка у нее была. Неплохо развернулась. Ну, и перешла кому-то дорогу. А договариваться с ней бесполезно было, ты же ее помнишь. Она с годами и не поменялась совсем. Вот ее и убрали. Застрелили в подъезде. Четыре пули, последняя в голову. И ни одна падла не вышла, представляешь! Времена тогда были лихие.
***
Юлька села в такси возле торгового центра. Решила, что в гостиницу заезжать не будет и машину казенную ждать тоже не станет, поедет прямо на комбинат. Не хотелось ей сейчас ни с кем быть любезной, а если за ней приедет кто-то от принимающей стороны, придется улыбаться и отвечать, как она долетела и удобно ли поселилась. А какая разница, как она поселилась, если последние десять лет потратила на глупое соревнование с умершим человеком? Все эти годы она ненавидела и боялась Жеку, что не мешало ей каждый свой шаг примерять мысленно именно на нее, ту, которую ненавидела больше всего на свете. Благодаря которой и стала тем, кем была сейчас. Которую, на самом деле, любила и уважала все эти непростые годы.
А ведь она, и правда, сбежала тогда, не попрощавшись. А Жека расстраивалась и не понимала, почему. «Эх, Жека, Жека! - подумала Юлька с тоской. - Мусики-кукусики...»
Солнце, спрятавшееся было за облаками, вдруг брызнуло в грязное окно машины, ослепило сквозь проступившие слезы. Словно давая старт новой жизни, без тоски и кошмаров, без изнурительной гонки за непонятными доказательствами, которые никому, кроме нее, не были нужны.
«Мусики-кукусики» - вспомнила Юлька, уже в открытую плача на заднем сиденье такси.
Мусики-кукусики, дарьки-кобарьки...
2014 г.
Другие рассказы можно прочитать здесь:
Подпишитесь, если понравилось